Космогон космобыль

 
1.

Я ехал на село
затем, чтоб быт крестьянский изучить,
своею собственной рукою
потрогать у коровы вымя,
послушать, как она мычит...
ступить сандалием в дерьмо,
вдохнуть навоза запах терпкий
(на этот случай две прищепки
я взял, чтоб ноздри защемить).

 

*

Итак, я ехал на село,
познанья жаждою влекомый...

Один мой давнишний знакомый
(он, как и я, большой поэт)
открыл мне маленький секрет -
что делать, чтоб не умереть
в веках...
Он говорил мне пылко:
- Едь!
Мол, ты и без того немало
селу глагола посвятил,
воспел коня в плену удил,
животновода, хлебопашца...
Но!
Ежели тебе удастся
на сельской местности случится -
ты испытаешь благодать,
какой немыслимо в столице
и сотой доли испытать!
Мол, там сама собою рифма
струится, арфе вторя звонкой,

и гениальнейшие строки
тебе там в голову придут!
Твой не напрасен будет труд!
Тебе потомки воздадут! -

так убеждал меня знакомый
и, с жаром высказав сие,
он мне заехал дважды ломом -
как аргументом - по спине.

Вняв красноречию его,
я и поехал на село...

2.

Гудя натужно чревом ветхим,
меня автобус вёз убогий,
за километром километр
одолевая по шоссе.

Столбы мелькали вдоль дороги...

Попутчики - едва ль не все -
везли с собою всяку живность:
цыплят, индюшек, поросят...
Водитель вёз в мешке гуся
и пуще всех, держась за руль,
скакал - что жопа на пружинке,
стучась о крышу головою,
мешая толком рассмотреть
порнографические снимки,
заклеил коими на треть
себе стекло он лобовое.

Внезапно чувство половое
мной безраздельно овладело.
Мой вожделения предмет
был полногрудой юной девой,
повисшей прямо надо мной
вслед за водителем сидящим.

Мне грудь ее млекоточаща
давила прямо на чело,
благоуханное тепло
при этом щедро источала.

Ну а поскольку нас трясло,
грудь девы с темечка съезжала -
то на затылок, то на лоб...
Уже я деву в мыслях... видел
в гробу! Я ей придумал гроб,
чтоб думать рифму не мешала.

Всё ж я собрал остаток воли
в кулак, отпрянул от груди
и, клокоча своим глаголом,
предмет желанья пристыдил:
мол, стыд и срам! Стыд и позор!
Свернула б набок сиську, что ли!..

...Она ж при этом недовольно
лукавых глаз мне строит взор,
с намёком - уступить ей место!

- Не возбуждай меня без нужды! -
вскричал я яростно и зло,
как вдруг...

Автобус понесло,
вдоль по дороге завертело,
подняло в воздух - полетел он!
Мостом соделал задним «па»
(пытаясь, видимо, убрать
впредь непотребны боле шасси)
и в этой новой ипостаси,
верша немыслимый маневр,
автобус строго вверх помчался,
взяв тотчас звуковой барьер.

3.

Тут, космонавтам не в пример,
сельчане шумно возмутились:
мол, а страда? а тот же силос?
хлеба, мол, преют на корню!...
поди - незаперта контора...
А что нам космос - что коню
автомобильная рессора!
- А ну, - водиле говорят, -
рули туда, куда велят!

Верни автобус в колею,
а мы, мол, с носа - по рублю...

Но что водила сделать мог?!
Руль покрутил - подвел итог,
пробормотав: «Сельчане, бля!
Она не слушает руля!»

Засуетился поросенок
в мешке у ног моей соседки.
Заматерился дед спросонок
на политическую власть,
и ну - давай - генсеков клясть,
что те, мол, родину продали,
мол, Сталин нужен, нужен Сталин...

Соседка деду: «Глянь в окно!
Тебе, пень старый, все одно
кто там теперь у ентой власти!
Дед глянул - челюстью лишь лязгнул.

А меж рядов ползла старуха
на четвереньках с задних мест.
Вперед пробралась, поднялась,
в плакат всмотрелась близоруко,
где откровенная порнуха
водиле радовала глаз,
Спросила хлопца молодого:
- Ти нарисован здесь Исус?

Тот отвечал: «Ага, бабусь», -
и та молиться принялась,
так причитая:

- Й-и-исусе!
Помилуй, боже! Святый крест!
Куды ж мне, старой, в ентот рейс!
Я ж в космонавты не гожуся!
Какой мне в ентом антирес!
Внучаты дома плачут малы,
и эти... как их... сериялы...
Душою вся поизведусь -
што с Иден станет? Як там Круз?
Болею сердцем за Сиси...

Помилуй, Господи Исус -
Помилуй, Господи, спаси!
Што чёрта - космоса боюсь!»

- Не бось, бабусь, - раздался глас,
потрясший басом мирозданье.
Галдеж в салоне сник тотчас,
люд замер в чуда ожиданье...

Но чуда не произошло.
- ...Я сам боюсь, - закончил фразу
священник сельский...

Тотчас сразу
с невероятной нотой «соль»
четвертой, кажется, октавы
мой вожделения предмет
протест свой выразил ярчайше -
я говорю о юной деве,
у коей грудь млакоточаща,
по голове моей скользя,
восстала дыбом супротив
нечеловечьих перегрузок.

...Я видел цвет её рейтузов,
ещё бледней был цвет ланит,
но половые мои чувства
теперь иной имели вид.

Нет, возбужденным я остался,
но юной девы звонкий вопль
мне в ухо среднее ворвался
и учинил в нём произвол.

Опять себя я в руки взял -
ведь я - поэт! Ведь мне нельзя
быть очевидцем катаклизма
и не слагать об этом стих -
два пальца сунул в рот -
как свистнул! -
и тотчас вопль девы стих.

4.

Меж тем протест сельчан крепчал.
И как тут не понять сельчан!
Но встал один немолодой,
затряс седою бородой,
над людом сельским возвышаясь:

- А всем ли нам летать случалось
живьем в космическую даль?!
Сельскохозяйственных угодий,
понятно, дорог нам предмет,
но освоение планет
сулит большую перспективу!
А мы везём с собой скотину -
пусть небогатый генофонд,
но он способен дать приплод!
И будет скот! А мы чем хуже!
Средь нас есть пахари, доярки,
и всякий прочий сельский люд
нас разве испугает труд?..
А вот ещё я вижу тут -
мильцианер... святой отец...
солдат вот едет на побывку...
в очках вон кто-то меж овец...
А вы, простите кто?.. Поэт?!
...Ну я в поэзии не шибко...
но и поэт нужон в народе -
глаголом жечь сердца людей
и проливать на космос свет...
Не надо паники, сельчане!
Мы в обстановке чрезвычайной
должны к консенсусу придти!
И это главное, пожалуй!
Иного нет у нас пути!..
Так что рули давай помалу! -

старик плечо водилы тронул,
спросил с него сурово:
- Понял?

Тот повторил лишь только:
- Бля! Она не слушает руля!..

Вот тут меня и осенило -
постиг в тот миг я: дед не прост!
Достал из-под сиденья вилы,
стряхнул вонючий с них компост,
воткнул в приборную панель,
сориентировал на звезды
длань с указательным перстом,
и взголосил:

- Курс Альфа-Бетта.
Полёт нормальный. Ну... и... это...
По курсу справа миражи...
Пилот! Кабину доложи!

Сказав сие, водиле в ухо
я прошептал: «Давай, братуха.
Смекнул уже в чем дело, чай?
Давай, братан. Не подкачай.
Чтоб в массах не было увечья,
народу нужно красноречье.»

Водила словно нюх обрёл.
Расправил плечи, сел - орёл! -
колени широко расставил,
и, почесав уста перстами,
сказал: «Прибор сто восемнадцать,
люфт - как положено, нормальный,
руль по диаметру - кольцо.
Контроль наличия педалей -
все три педали налицо.»

Тут эстафету подхватила
та, что на мне лежала грудью
и, адресованный водиле,
мой шепоток слыхать могла.

На сей раз взяв вторую «ля»,
она запела:

- Я Земля-а-а-а!..
Но тотчас сразу осеклась:
- Ой, нет!.. Я лучше буду связь...
Без связи - как?! Возможно разве?
Вот я и буду этой связью.

Всё. Ей покудова конец.
Связь будет снова через час.
И каждый час, прошу, на связь...
Чего еще сказать... Число...

...Теперь автобус не трясло.
Он в бездне космоса бескрайней
вершил свой млечный путь, слегка
качаясь частью своей задней...
Ну... и переднею - слегка...

Он виден был издалека,
поскольку фар его лучи
мрак во вселенной разгоняли...
И мы в космической ночи,
плывя в космические дали,
о чем-то важном рассуждали...

Ну, то есть, кто во что горазд,
играя всяческие роли,
чушь несусветную пороли,
весьма забавную подчас...

5.

Промчались световые годы...

Уже и скот принес приплод...
Уж зоотехник принял роды
у молодой особы... Чёрт...
Младенец - копия моя.
Я ж убежден: отец не я!
Да как я мог! Я ж ехал сидя,
я с места даже не вставал!..
На связь, конечно, выходил,
но воли члену не давал...

Я и теперь вот так же еду,
но лишь не с грудью на челе,
а со младенцем, чьё отцовство
мать малыша ссудила мне.

За эту выходку в отместку
не уступаю бабе место -
смотрю в окно, чешу желвак,
не возбужден уже никак...

Та ж норовит всё опереться
об голову мою младенцем!
Опору видите ль нашла!
...Но это частные дела.

Пусть хоть гнездо на мне совьёт -
перо не выпущу из длани!
Покуда сердце моё бьёт,
пока таланта блещут грани -
творить мне должно! Чего ради
я должен в жертву приносить
свой гений - первой встречной деве,
у коей не был я во чреве,
пусть на руках её дитя -
плод непорочного зачатья -
сплошная копия моя?!

Меня гнетут порой сомненья:
когда б она не родила,
я б, может... взял бы на колени...
корзину у неё из рук,
хоть полагаю: тяжела...
Но как тогда писать!? Едва ли
писать с корзиною смогу...
Да что он там - Агу, агу! -
Опять наделал на башку...

6.

Итак, покой нам только снится -
не знают роздыху оне:
у баб в руках мелькают спицы -
носки все вяжут, хмуря лицы,
а языки их всё длинней...

А мужики!.. А мужики
ломают челюсти друг другу,
лычи макая в некий чан,
что бродит промеж них по кругу,
сводя с ума односельчан...

В окне засуетилась мгла,
меча кометы и болиды -
метеоритная пурга
взялась мести - уж звезд не видно...

Уж содрогнулся, и не раз,
прошит небесными телами,
автобус наш, пошедший в брасс,
дрожащий крышей и полами...

Тогда встал с места агроном...
надел шелом мотоциклетный,
и стал докладывать о том,
что перелет наш межпланетный -
такая честь нам - это к слову,
и что научную основу
необходимо дать полёту.
Мол, нужно вычислить бином,
а у него как раз есть счеты.

Костяшки пальцем пометав,
бином он вычислил стремглав
и доложил его значенье -
оно равнялось девять жэ,
что вызвало у всех сомненье,
поскольку все тогда уже...
...там что-то с рифмой на «и-би»...
При чем тут мать его?.. А! Во!
Чуть вспомнил, вот - четыре пи.

- Четыре пи! - кричал народ.
Но агроном, мордоворот,
пробравшись сквозь толпу к водиле,
стоял, скотина, на своём,
мол, он ученый, мол, диплом...
его, мол, восемь лет учили!..
Мол, кто сказал - «Четыре пи»,
тот просто совершенный пень.
Водилу пнул: - Иди руби.
- Чего рубить?
- Руби ступень!

- Зачем?! - тот был в недоуменье.
- Затем, что только без ступени
мы одолеем светлый путь!
Иначе - смерть. Еще раз пнуть?

Поник водила головой,
достал топор из-под сиденья,

за ухо «Астру» заложил...
Руля доверил наблюденье
с тяжелым вздохом агроному,
сказав тому: «Вот так держи.»

Тот лишь спросил его: «Скажи,
а ежели... на эту кнопку?..» -
в панель приборов пальцем ткнул.

- Хрен его знает. Тут проводку
ветеринар, поди, тянул...
Да что ты! Не о водке речь!..
Хотя... без водки тут в проводке
и Эйзенштейну не просечь...
Вот эта кнопка - знаю: дверь,
а эту сам потом проверь.

Водила посмотрел на компас,
потуже затянул ремень...
Тись - кнопку, дверь - хиляк
и - в космос.
И ну! - давай - рубить ступень...

- Руби ступеньку задней двери, -
кричит водиле агроном,
но тот херачит топором,
и ни во что уже не верит.

Тут агроном на кнопку- тись -
все аж-нуть с мест приподнялись!..

Автобус резко развернуло,
швырнуло, как волной - корыто...
Гляжу: водителя предмет
куда-то к звездам понесло,
соосно прочим всем болидам.
И, если б только не весло...

И догадался ж кто-то бросить
его водиле вслед!..

Да толку!..

Весло водилу не спасло -
бросавший сильно промахнулся.
А жаль.
Хорошее весло.

7.

Немного времени спустя,
автобус выбрался из зоны
метеоритного дождя.

Нас пронесло!.. Вновь во вселенной
невозмутимый штиль стоял...

Тогда средь нас возник военный -
преклонных лет уж, генерал...
А нам насрать - что отставной.
При нем и стать есть и осанка,
и подбородок волевой
и даже орденская планка.

Он рассудил примерно так:
- Пора заканчивать бардак!
К примеру, я. Я разве против:
освободить вот тут, в проходе,
чтоб дать заняться молодым,
к примеру, шагом строевым!
Ведь прогрессивная наука!
Дисциплинирует народ!
Ну не получится по кругу -
То можно ж взад-ходить-вперёд!..

Он говорил с глубоким чувством,
оплыв лицом своим печальным,
похожим где-то изначально
на герб Советского Союза.

Закончив, пыль стряхнул с регалий,
и зорко посмотрел в окно,
мол, не видать ли там врага ли?
- Видать, -вздохнул, - хоть далеко...

Тут началось!.. Народ прорвало.
Святых - короче - выноси!
Все бабы разом - голосить!
Запричитали они так,
что рядом дед со мной проснулся,
толкнул бабусю: «Чё оне?»
Бабуся деду: - Быть войне!

Тут мужики, напившись пьяны,
душой воспрянули от скуки -
лелея будущие раны,
они свои чесали руки,
готовые немедля - в бой,
где станет выживший - герой,
а мертвый - памятником станет
(живому - льготный геморрой,
а мертвому - припарка в бане).

Я глаз скосил на мать дитя,
гнездящегося в изголовье:
её ланит, багрово рдя,
слезой умыт... сочит любовью
исполненный страданья взор...

Мелькнула мысль: «Какой позор!
Не уступить ли бабе место?..»

Но вслед за тем подумал: «Га!
Как ты мне стала дорога!»
Потом ещё подумал: «Сгинь!
Метеоритная пурга
Влияет дурно на мозги...»

8.

И это так. Народ - дурак.
Дурак народ и это факт.
Нет чтоб дремать себе спокойно -
со стекол обрывают порно
и, как документальный факт,
на сердце самое кладут...

У двери строится редут -
удары, крики, ругань, мат,
плач, хохот, гиканье и лай...

Иные повставали в позу:
дышать, мол, нечем, нужен воздух,
поди им - зрелищ подавай!
Мол, почему у нас автобус,
а не - к примеру взять - трамвай?!..

Народ свихнулся в общей массе:
всё пуще разгорались страсти,
мне перепало по мордам
(к позору моему, и к счастью,
защитой мне была мадам;
она обидчиков моих
ногами насмерть отлягала -
как мясо, снятое с мангала,
шипел нарвавшийся мужик
своей поверженною сутью, -
она ж укрыла меня грудью,
млакоточащею, живой...
и залпы тысячи орудий
слились в протяжный вой...)

Мне что-то снилось... люди, кони...
но вылез я из-под груди
и, благодарности исполнен,
глагол свой деве посвятил!

Глагол тот был мой сочен, краток,
и многогранен - как алмаз! -
я ей конкретно, русским матом,
в любви признался в первый раз.

Но что толпе - моя муз“ыка!
Что ей звучанье тонких сфер,
когда народ не вяжет лыка -
свиреп и лют он, аки зверь!

Застряла песня комом в горле,
мою любовь снесло толпой,
заколыхавшейся в проходе -
одни хотели взад и крови,
другие шли вперёд, к рулю
(ну, то есть, тем навстречу пёрли),
и я прервал на полуслове,
стих, в коем пел любовь мою.

Стих недосказанным остался,
глагол мой канул в никуда...
Поэт любви - я ковырялся
теперь в носу и думал: «Да...

Какой он всё-таки - народ!
Куда идет?! Зачем идет?!..»

Я из ноздри достал козявку,
и шарик крохотный скатал...

Я мыслил: мне себя не жалко,
но в чём его вина - скота?!
Курей чуть не с десяток, вроде,
потоптано толпой в проходе!...
А он звереет всё - народ,
страдает сам, страдает скот...
И никого нет за рулём...

Я не участвовал в народе,
я просто думал о своём...

9.

- Пора еще рубить ступени, -
пошел на принцип агроном.
Мол, астероид впереди,
столкнемся с ним того гляди!

Он в результате долгих прений
сельчан надежно убедил:
опасность надобна извне,
иначе - быть войне гражданской!
Он сердцем чует - быть войне!

- Иначе нам тут всем аврал! -
проснулся снова генерал.
Он вспомнил Сталинград, Рейхстаг,
он вспомнил битву под Москвою
и предложил - на бензобак
пойти немедленно войною!

И встал тот дед, что был не прост
во весь свой исполинский рост.
И гневным жестом бороды
в солдата ткнул: мол, ты и ты
(с солдатом рядом мент стоял).

Студент спросил тогда:
- А я?
Хитер студент! Не зря спросил!

Я гневно осадил студента,
в миг эту хитрость раскусив:
не детское, мол, дело это -
рубить ступени, баки жечь...
Затем к тому склонил я речь,
что нужно член-корреспондента
на дело третьим снарядить...
- ...Могу, коль надо,
Я им быть.

Возникнув снова предо мной,
- Родной! - вскричала мать дитя
и на груди моей повисла.

Я оттолкнул её ногой:
- Уйди, неверная, с путя
Поэта, но в душе - танкиста!

И вдруг заметил, - вот дела! -
Она ...второго родила!
О нет! И видеть не хочу!!!
Прощай, неверная!.. Но... Чу!

В них нет - смотрю в свои перста я -
козявки той, что я катал...
Наверно, обронил, растяпа,
жестикулировал когда.

На деву взгляд я свой поднял -
в слезах ланит её багровый...
И в этот миг подумал я
что шарик я скатаю новый.

Я усадил её на место
себя, геройского, взамен
и шепот услыхал мне лестный,
мол, сразу видно - джентльмен...

Уже в дверях я обернулся,
рукой сжал поручня изгиб,
спросил:
- Как звать тебя?
- Маруся.
- Маруся... Деток береги...

10.

Втроём мы шли в открытый космос...

Солдат с собой нес вещмешок,
мент - жезл, а я - бумаги свиток.

Держась руками за кардан,
мы подбирались к бензобаку,
похожему на чемодан.

Я дал солдату зажигалку.
Тот предвкушал: «Ай, как рванет!»
А я пожал плечами: «Жалко.
Ведь там, в автобусе, народ.»

На это мент, грозя мне жезлом,
сурово молвил: «Не роптать! -
потом спросил: - А интересно:
на кой черт надо поджигать?!»

И я об этом тоже думал...
Маруси вспомнил грудь младую...

И ты о ней, читатель, помни -
она лежала на челе...
она давила мне немного,
но как легка была дорога
в космической бескрайней мгле!..

Взамен земного притяженья
её был вес. Альтернатива
земному солнцу - грудь была.
И нету в космосе тепла,
что той груди тепло заменит!

А если думать в самом деле
о первочлене, что зачал
дитя одно, потом другое...
и все - подобие меня...
То ё-моё!
От мыслей - только геморрой,
и куча грязного белья.

Уж как бы ни были зачаты,
младенцы удались на славу,

а значит, можно ждать внучат...
и правнуков потом ораву...

...Едва я вспомнил про детишек,
солдат открыл у бака крышку
и руку в горловину всунул...
Чирк! - зажигалкой...

...Ни хрена!

А у меня - ещё одна.

- А ну, служивый, двинь в сторонку!
Познал ли в жизни ты девчонку?
О, это надобно познать.
Так что, свали, брат.
Смерть принять -
оно не хитрое ведь дело -
всегда успеешь. Но умело
к вопросу надо подходить.
Однако, ты на смерть шел смело,
не дрогнул здесь, на рубежу,
и о тебе, со знаньем дела,
я целый очерк напишу...
Сейчас в сторонку марш!
Вон в ту.

Я чиркнул новой зажигалкой
и передал её менту.

Тот повторил солдата подвиг -
хрен там! Реакция - манту!
Искра опять для бака - по фиг,
А мент во хладном весь поту.

Тогда он - зажигалку прочь,
и спичку - в бак!..
Опять - никак!

Он в ярости уж по старинке
пошел дубасить бак дубинкой -
такой набат стоял в округе
созвездья Южного Креста,
что звезды сыпались в испуге
с небес, как яблоки с куста.

А бензобак - он... ну никак!

И ладно - не было б бензина,
так в том и дело ведь, что был!..

...А у мента иссяк уж пыл...

На миг какой-то усомнившись,
что эти двое бились честно,
простившись с жизнью
и бесславно
уже готовый кануть в лету,
я тоже искру высек в баке -
из своей третьей зажигалки -
неинтересно.
Толку нету.
Скучища смертная...

Но дальше!..

11.

Что для поэта смерть?
Ответь!

Молчи! Я сам тебе отвечу.
Смерть - уличенным быть во фальши.
А хуже всякого увечья -
когда поэта красноречье
воспринимают болтовней.

Я до сих пор не лгал ни словом,
а впредь и буквой не солгу,
затем, что всякое враньё...
Ну это просто - не моё.

Да, я поехал на село -
к хлебам, навозу и коровам.
Да я попал в открытый космос,
и с бензобаком бился... словом,
хватило мне (учесть мой возраст!).

И вот я зажигалкой чиркнул,
из бака руку-то извлёк -
над ней мерцает огонёк...

Ну, прикурил, затяжку сделал...

Вкруг - космос. Рядом - ни души.
(Те двое, что со мною были,
В автобус, видимо, зашли).

Я - в невесомости. В дыму...
И вдруг... Конкретно слышу: «МУ!»

Смотрю - сандалии в дерьме...
На мне ль обуты? Да. На мне...

Мне развернуться не с руки,
так я за бензобак хватаюсь,
а он... Весь теплый! И - соски!

Я - за один сосок, другой!
Тут - молоко пошло рекой...
А ведь доить-то надо в ведра!
А ведра - вот они, стоят!
Ну я сноровисто так, бодро -
лишь струйки тонкие звенят -
дою!..

Кто не доил - не жил тот даже!
...Вот этот самый вот контакт
руки с живым соском коровьим -
интимнейший по сути акт!
Слова бледны. Контакт - богат!
Слиянье молока и крови -
по сути вот он - смысл любови!

Я про прищепки и не вспомнил!
Вдыхал тот дух - как благодать,
покамест молоком заполнил...
Не помню точно... Ведер пять.

Ну... все-то мне не унести...
Так я ведро на месте выпил,
два - в руки, а на шею - вымпел:
«За выдающийся удой!»

Ну и - домой. В автобус - то есть.

А там - оркестр твою медь!
Сельчан - ну прямо не узнать!
Все в пиджаках и в бальных платьях
и - в свадебном - младенцев мать.

Глазам не верю: Что такое!
Детишек вроде было двое -
уж - четверо! Ещё двойня!
И все похожи на меня!

Солдат салют с ружья стреляет...
Вот «ручкой сделал» генерал...
Милицанер - он дело знает -
ко мне народ не подпускает,
чтоб тот меня не разорвал
на сувениры...
Но невесту
мою (с потомством на руках)
ко мне подводит самолично!
Фату любезно поправляет
и улыбается любезно...

Выходит следом агроном -
несёт подушечку в руках
на коей... - шарик оброненный
когда-то мною впопыхах!

Тот самый шарик, что скатал
я, из ноздри достав козявку...
Он был так дорог мне! Так мал!
И до чего ж мне было жалко,
когда из пальцев выпал он!
Катать придется - думал - новый...
А вот ведь надо ж! Агроном
нашел его! И лист лавровый
лежит, козявке подстеленный!
И я беру, в сельчан влюбленный,
сей щедрый дар двумя перстами
и, как в былом, его катаю -
Поэт Любви - козявку эту...
Как и положено поэту.

За агрономом - пионэры,
трубя истошно в медный горн,
выносят медные цистерны,
из коих плещет самогон.

Под комментарии арбитра
мне к кружку льют чуть не поллитра.
Я пригубил и дал невесте
(невеста выпила грамм двести).

Вслед пионэрам вышел поп,
бубня вселенским контрабасом,
чтоб я жену не часто... бил,
чтобы любил... чтоб зла не помнил...
чтоб та ещё родила тройню -
на это всё, мол, - воля Божья.

На этой ноте осторожной
поп и заканчивает мессу...
И как-то в этом торжестве
случилось так, что ближе всех
я был к водительскому месту...

Я снял с кронштейна микрофон:

- Сельчане! - радостно сказал, -
Спасибо вам за сердца звон!
За счастье, что моя рука
всем надоила молока!
За вашу милую землячку, -
за талию её обнял
и прислонился к новобрачной, -
За сыновей...
Тут я вскричал, душой взвиваясь:
- Но есть еще весомей радость!
Земля по курсу! Впереди!
Я видел, прежде, чем войти!
Да-да! Мы держим курс - к Земле!
Но я... останусь на селе!
Спасибо вам за сердца звон!
Я думал, в космосе состарюсь -
по-мо-ло-дел! А торжество
позвольте мне без промедленья
таким закончить объявленьем:
Я приглашаю всех на свадьбу!
без исключенья - всех подряд!
Вас многих надо убивать бы,
но... приходите. Буду рад!

Я призываю всех к порядку:
- Сейчас мы совершим посадку.
Позволю сесть себе за руль.
Маруся, отойди покуль...
Прими нас, матушка-Земля!..

И тут, под общий возглас «Бля!»,
под глоток краткий сей надрыв -

вселенский
раздается взрыв...


12.

Очнулся я в цветах газона,
что подле дома моего.
Передо мной стоял знакомый...
машин поток за ним - рекой...

Повсюду башенные краны,
дома во сотни этажей,
огни рекламы... кучи хлама...
бычки, объедки беляшей...

А прямо предо мной - знакомый,
во тройке, в белом пиджаке
и с кейсом фирменным в руке.

Я встал и подошел, хромая:
«Узнает, или не узнает?»

Стою в сандалиях...
огромный
фингал (один на оба глаза)...
костюм весь порван, перемазан -
в навоз какой-то, в солидол...
у пиджака сгорел подол...
и то - портрет мой недосказан!

- Ну как? - с большим трудом узнав,
спросил меня знакомый (стал он
солидней! Очень повзрослел),
спросил, затылок почесав:
- Поэма будет о селе?

- Конечно, - я вздохнул устало,
чуть разлепив свои уста,
- Конечно, - повторил качнувшись,
и протянул ему сие,
написанное на листах,
двумя прищепками скрепленных.

Он на носу пенсне поправил
и тотчас принялся читать
(он был уже в зените славы,
но я не мог об этом знать).

Читал он долго, чистоганом -
не меньше часа, хохотал.
А я упал промеж тюльпанов
и, глядя в небо, умирал.

Я звал врача, но врач не слышал.
Я Бога звал - но тот был плут.
Я звал Марусю... В общем, крыша
моя поехала.

Но тут,
текст рукописный возвращая,
сказал знакомый: «Что ж... Я рад.
Силён строфой правдивой, брат!» -
сказал, но мне не полегчало...

Ему понравился мой сюр,
его повеселила тема...

Тогда я вытащил бордюр
и положил ему на темя...

И вспомнил грудь...

Бордюр и грудь!
Каков контраст материала!

.........................................

Итак, знакомого не стало...
И поделом!
Ведь я поехал на село,
его вняв веским аргументам...

Затем,

чтоб быт крестьянский изучить,
своею собственной рукою
потрогать у коровы вымя,
послушать, как она мычит...
ступить сандалием в дерьмо...
вдохнуть доярки запах жгучий...

Ему, знакомому, назло -
пусть надо мной клубятся тучи -
но в отпуск я во свой грядущий
всё ж вновь
поеду
на село!

1996