Упал

- Подлец ты, - говорил мне дед. – Я с ними, гадами, дрался, а ты дружить.
- Держи марку, - велел отец. – Смотри, денег лишних не бывает.
- Сыночек, - просила мама, - поосторожней. Ведь чужие люди совсем.
- А мне - перьевую ручку, - сказала сестра. – Знаешь, или «Пеликан», или «Лерлинг».
- Не забывай, что ты русский, - пафосно заявил братец, националист проклятущий.
- Супчику, супчику хоть на дорожку, - взмолилась бабуся.
- Говорят, немки очень несимпатичные, - улыбнулась кокетливая любимая девушка.
  И только в собачьих глазах я был я: «Пусть себе, все равно останешься человеком».
  Вся правда: ходил, говорил, учил фонетику, у зеленщика спаржу покупал – и был человеком; купался в Шпрее, пил пиво, дружил с девушкой, глазел на черепичные крыши – и все равно был человеком. А потом попал на день рождения. В большой кампании других человеков. Девятого мая. Много немцев – и я занервничал.

- Raszwetali jablony i gruschi,
      Poplyli tumany nad rekoj –

запели немцы. Пели все, я тоже стал подпевать и осекся, потеряв равнение на знамя. Потом все плясали, и пили пиво, и…
- Brauchen Geld für`s Bier! – крикнул кто-то и шляпка пошла по кругу. Я отдал четыре марки и неприятно почувствовал себя папой. На кухне дружная мне немочка болтала с новорожденной, курила и помешивала черпалкой в кастрюльке.
- Oh, jut! Budesch suptschik? Kapusta!
- Nein danke. Ну его к чертовой бабушке.
- Не хочешь – не ешь. Ругань-то вся зачем, – заметила новорожденная.
- Weisst du was, sie ist Serbin!
- А я русский, - буркнул я и ушел.
В коридоре один из бундесов сидел прямо на полу, вытянув костлявые свои конечности. Конечно, я споткнулся.
- Na und. Ist`s dir nicht wohl?
- Wieso denn?
- Na ja. Du bist doch der einzige Russe hier. He-he.
  «Скотина, надудонился», - подумал я и принялся шататься по чужим корридорам. Я уже не испугался, когда нашел на полу ручку. Перьевую. „Пеликан“. Нет, не испугался, а очень обрадовался.
- Geh doch! Zeig allen, wie du janz hüpsch tanzen kannst! – крикнула мне моя симпатичная гретхен и потащила меня в главную комнату.
- Ладно, - сказал я, нагло глядя на красавицу-сербку и приткнувшегося к ее ногам черного грустноглазого спаниеля. – Только собаку гоните взашей. А то еще упаду. Ну, музыка!
    И когда колонки чертовски ритмично грякнули

Moskau! Moskau! Deine Seele ist zu groß!

 Я рванул вприсядку, горячо, отчаянно, радостно. И не упал.