Парад
размял весной брусчаткины глаза,
и из-под фетром кованных пуантов
текла правдоподобная слеза.
Сперва все были зрячи, как ведется
в семнадцать с небольшим каким-то лет,
но времени, известно ведь, неймется
делами подзанять кордебалет.
Одни немели сразу от экстаза,
другие - слепли, увидав немых,
и межконтинентальная зараза
одних косила, а затем других.
За сговором был сговор раскрываем.
Закончился экстаз-что-было-сил.
Стеклянный жар был долу истекаем.
Немой немому что-то говорил.
Собрание раскачивалось мерно
в пределах разрешенной немоты.
Хотелось всем и сильно, и безмерно
на башнях подсветить свои кресты.
Молчал Карнак, оплавленный годами,
молчала ветвь направо от него.
Удав, обнявший чашу с вензелями,
молчал и слушал - больше ничего.
Но звон щитов разнес остатки суши,
а взмах цветов призвал всех на парад,
и, маршируя звонче-звонче-глуше,
парад парадов был параду рад.
Под шум полувоенного оркестра
без эполетов, шапок и петлиц
возглавил сам движение маэстро,
прогнав с брусчатки стайку голубиц.
Объявленные Братство и Свобода
летели вслед за Равенством вверху,
сопровождая мысленно от входа
до выхода парадную труху,
расползшуюся шовно и повзводно,
дойдя лишь до Четвертого Поста,
хоть песню о Свободе принародно
пытались петь безмолвные уста
гарантов-конфидентов-дуэлянтов
на самой из прекрасных площадей.
Хотели лучше. Пели про Атлантов.
А вышло снова все, как у людей.
Свидетельство о публикации №101052700099