Сборник стихотворений

19 ВЕК
 
Бессонные ночи,
Бессвязные речи,
Бездонные очи,
Бездымные свечи,

Разлитые пунши,
Распитые тосты,
Разбитые души,
Размытые версты,

Заметная злоба,
Залитое горе,
Заветное слово,
Забытое вскоре.

Прочитанных истин,
Пропитанных ядом,
Увядшие листья,
Упавшие взгляды.

Продрогшие руки,
Протекшие боты,
Уснувшие звуки,
Усопшие ноты,

Натужные речи,
Ненужные слезы,
Бездымные свечи,
Безумные грезы!..




СВЕТЛЫЙ СЕВЕР

У Светлого Севера снова гощу.
У Светлого снова покоя ищу.

Я знаю, что этот незримый покой
На Севере виден сквозь воздух лесной.

Сквозь эту неспешность идущих людей
За хлебом ли, в гости ли, иль – из гостей.

Сквозь этот размеренный тихий уклад,
Который своей беспредельностью свят

И светел как взгляд той старушки, что мне,
Клубнику продав, уступила в цене.




СТАРЫЙ ДРАКОН

Дым из трубы похож на хвост
Седого доброго дракона.
Он потерял свой прежний рост,
Как перестал он быть зеленым.

Он стал слабее и мудрей,
Драконом сгорбленным и старым,
И лишь огонь его ноздрей
Не потерял былого жара.

Теперь на нем он пироги
Печет для маленьких дракошек,
И в непогоду сапоги
На нем он сушит и галоши.

И внуков уложив своих,
Густыми зимними ночами
Он вспоминает о былых
Победах над богатырями.

Как плавились в его дыму
Железный шлем, нагрудник медный,
Но многое теперь ему
Не кажется таким победным.

Пусть потерял он прежний рост,
Пусть перестал он быть зеленым,
Он распушил свой белый хвост,
Он им достал до самых звезд
И стал Созвездием Дракона!


ЛЕТНЯЯ ЛЕНЬ

Летом лень тяжелей.
Только взглядом коснусь
Я медовых лучей –
Сразу клонит ко сну.

Солнце словно пломбир
Лижет облака бок.
Медом залитый мир
Создан для лежебок.

Эти долгие дни –
Словно сны без конца.
Их пределы сродни
Ожиданью Творца.

Ждет, когда я проснусь,
Сброшу летнюю лень
И душою вернусь
В легкой осени день.



ОСЕННИЙ ЛИСТ

Лист осенний ломок
И на ощупь груб,
Как пустое слово
Пересохших губ,

Как шипенье трубок,
Вшитых в ткань аорт.
Лист осенний хрупок
И на запах мертв.


КРИК ДУШИ

Рвется, рвется крик души
В неба синий крепдешин.

О души больную грань
Рвется, рвется неба ткань.

ПРАХ  И  ХРАМ

Прах и храм души едино,
Заплетясь, во мне живут.
Из-под копоти картина
Проступает, из-под пут.

На картине холод ночи,
Рыхлый снег, густая паль,
Час урочный, час досужий,
Пролегла за далью даль,

Позабытый скрип полозьев,
Звук летящий наугад,
Из-под шапки взгляд морозный,
Из-под веток красный взгляд.

Храп и пена. Лошадь бьется
О крещенский костный наст.
Кровь раскованная льется,
Попадая черви в масть.

Храп, и прах, и храм… Распахан
Скаковым копытом снег
И сковало общим страхом
Душу, поле, небо, век.

От гортанного наплыва
Задыхаюсь я уже!
Так живут одним порывом
Прах и храм в моей душе.

ВАТРУШКИ

Плачет Петрушка –
Слеза за слезой –
Съели ватрушки
Все–все до одной.

Что ж ты Петрушка?
Ну, где же ты был?
Ты про ватрушки
Ужели забыл?

Гости попили
С ватрушками чай.
Мы угостили,
Уж ты не серчай.

Мы проглядели,
Прости, Петушок.
Что ж, в самом деле –
Возьми пирожок.

Чем же он хуже?
Хотя ты и прав –
Гости ватрушки
Недаром сметав,

Больше не стали
Уже ничего.
Папу, Петрушка,
Прости своего.

Но все же, Петрушка,
Ты должен понять:
Важнее ватрушек –
Уменье прощать.




ПАДЕНЬЕ

Непрерывное
          паденье
                снега с неба –
                словно слепок
Неосознанного
                братства,
                устремленного
                к одной
Главной цели,
             пусть забытой,
                пусть наивной
                и нелепой,
Но такой,
           к которой сердце
                вновь стремится
                всей душой.
И влекомый
            общим ритмом
хаотичного
паденья
Тоже падаю устало
на покрытую
постель
И сливаюсь
с черным небом,
с белым льном,
           с полночным бденьем,
Пребывая непрерывно
и в молитве,
и в посте.
И связует непрерывность
в этом мире
все, что хочет
Устремляться,
                быть в движеньи,
                вечно падать и вставать.
На земле уснули люди, но бессонница
                хлопочет
Надо мной всю ночь и, верно, вечно будет
                хлопотать.




ПЕСЕНКА НЕ О ТОМ

Я спою тебе песенку о пустяках.
Не пытайся понять ее смысл до конца.
Лишь пойми, что все дело не столько
в словах,
Сколько в страстном моем выраженьи лица.

Видишь: звезды густеют, пустеют дворы,
Слышишь: спорят соседи о чем-то своем.
Представляешь, а где-то другие миры
Все летят и летят!.. Что-то я не о том…

Я тебе расскажу, что я видел вчера.
Нет, сначала о том, что случилось потом…
Что такое со мной происходит с утра?
Подожди, подожди, что-то я не том…

Впрочем, что это я, поняла ты давно.
Ты смотрела в глаза, прямо в душу мою.
Выражение глаз выражало одно:
Я люблю, потому не об этом пою!

* * *   
Твоя ли улыбка, твоя ли печаль
Согреют мне сердце опять.
Я знаю, что все что имею – не жаль
За то, что ты рядом отдать.

Забудут меня ли, забудусь ли сном,
Шагнув за порог неземной,
Но знаю, что все, что хочу я – в одном
Желаньи быть рядом с тобой.

Я спрашивать буду, но мне отвечать
Не надо, я знаю ответ.
Ведь все, что хотелось бы точно узнать:
Ты рядом со мной или нет.


ВЕСНА  1999-го

День ото дня яснеет взгляд,
День ото дня чернеет снег.
Весна приходит наугад,
Последняя за этот век.

Но ей об этом невдомек,
Ей как-то это ни к чему.
Она проходит поперек
Зимой накатанных дорог
И в каждом селится дому.

И с ней приходит свет и лад,
И просыхает вновь ковчег,
И оттого – яснеет взгляд,
Чернеет снег.


ТИХОЕ  ВРЕМЯ

Мне не было Гласа, Виденья и Зова,
Хоть я иногда и желал бы такого.
Но каждое утро все новым и новым
Я вновь утешаюсь божественным Словом.

И каждое утро в моей тишине
Являются светлые думы ко мне.
И светлые думы светлее вдвойне,
Когда я любимую видел во сне.








СТАРУХИ

В моей стране воспоминаний
Границы стерлись, города
Разбиты, жители – в изгнаньи,
И не вернуться никогда.

А вдоль дорог стоят деревья,
И гол их вид, и сер, и сух.
Но все же есть одна деревня,
Где пара сгорбленных старух

Живут, блины пекут, картошку
Сажают позднею весной.
И как-то, вроде, понемножку
Все ладится само собой.

От голодухи и разрухи
Спасает каждодневный труд.
Они хорошие старухи,
Они меня переживут.





СТРУЯ  ВОДЫ

Схватить пытается младенец
Струю воды, но с толку сбит
Ее невидимым паденьем,
Принявшим неподвижный вид.

Но от его прикосновенья
Вода вдруг в сторону бежит
И это чудо преломленья
Его ужасно веселит.

Душа моя, ты так же рада,
Когда, меняя жизнь свою,
Печаль замыленного взгляда
Я подставляю под струю.


* * *    

Вечерами за чаем вдвоем
Мы сидим, друг на друга глядим.
Иногда говорим ни о чем,
Иногда ни о чем помолчим.

За окошком морозы стоят.
Беспокойный твой взгляд я ловлю.
Иногда ты не веришь, что я
Тебя очень и очень люблю.

От холодных порывов зимы
Чуть горчит выраженье лица.
Иногда ты не помнишь, что мы
Будем вместе уже до конца.

Каждый выдох и каждый твой вдох
Ловит жадно влюбленность моя.
Иногда мне обидно, что Бог
Тебя любит сильнее, чем я.

Но всегда я волнуюсь, любя,
Лишь к твоим прикасаюсь губам.
Если я тебе отдал себя,
То и все остальное отдам.

* * *    

Когда дела заботные
Тревожностью полны,
Когда совсем замотанный
Спешу я до жены,
Когда ломоты костные
Без устали томят,
И хулиганы злостные
Из темноты глядят,
Когда на дне параболы
Небесной я молчу,
Когда упасть пора бы, да
Грязниться не хочу,
Когда душа хлопочется,
Сбиваясь на тоску –
Мне хочется, мне хочется
Горячего чайку!


«ШТАНИШКИ» МОРОШКИ
                Моей маме
«Штанишки» морошки от кашля
Мне мама с утра заварила.
Я кашлял надрывно и тяжко,
А нынче болезнь отступила.

«Штанишки» морошки… Мальчишкой
любил я болеть и часами
Читать интересные книжки
И странными грезить мечтами.

В горошек носил я рубашки,
До дырок занашивал ворот.
«Штанишки» морошки от кашля –
Домашний лешшаковый* шорох.

* Лешшак понеси – любимое выражение мамы



БЕЛЫЙ СТИХ

Да будет рифма! И она
Да будет белой до предела!
Белее ангельского сна,
Листа и снега, льна и мела,

Под веком спящего белка,
Зрачка разваренной наваги,
Процеженного молока
На дне бидона, кружки, фляги.

Белее света и луча,
Летящего от точки к точке.
Белее твоего плеча,
Что в красной прячется сорочке.

От белой рифмы стих мой бел,
Как внутренность китайской вазы,
Белее лилий, что тебе
Я не дарил еще ни разу.


* * *   

Устань. Устам
Отдай остаток
Последних сил.
Душа чиста,
Душа крылата
И ей не мил
Дневных забот
Бездонный омут,
Вечерних дел.
Она зовет
Отдать земному
Земной удел.

Сейчас устань,
Забудь, зависни
Над пустотой,
Отдай устам
Свой голос чистый
И молодой.
Пусть он поет
И звуком гласным
Сквозь тьму летит,
И тот, кто ждет –
Пусть не напрасно
В окно глядит.



ВЕСЕННЯЯ ТОККАТА

Лед потеплевший с крыш слетает
И всплеск форшлага
Пространства света преломляет
Взлетевшей влагой.

Весна звенит капелью звездной –
Смотри и слушай!
На окнах музыка мороза
Все глуше, глуше…

Ее мотив ветвистый, голый
Почти закончен.
Он обрывается веселой
И клейкой почкой.

И руки с клавиш не снимая,
Бог-аппликатор
Весь март, апрель и вплоть до мая
Стучит стаккато.

Лучистый стан прямолинеен
И бесконечен.
И хоть весною я болею,
Но все же легче

От этих звуков, переливов
Клейко-зеленых,
И сладко жить и быть счастливым,
И быть влюбленным!


ПРОГУЛКА

Гуляя вдоль образов и по ним,
Под ними и сквозь их простую внятность,
Я вижу, как бережно мир храним
Творцом, сотворившим черты и пятна,
Фигуры, и линии, и объем,
И нет пустоты или даже щели,
В которую можно войти плечом
И им же выйти в другой параллели.

О, если бы так же судьбу свою
Я смог сотворить, все продумав точно!
Но кто я такой? И о чем пою?
О чем лепечу в торопливых строчках?
Ах, все-таки жаль и печален я,
Что после себя не оставлю знака
Иль образа, в коем душа моя
Будет лежать вдоль чьего-то шага.



* * *

Ни в талант, и ни в ум ни к чему нам
рядиться,
Если эти личины чуть глубже лица.
Я под старость мечтал бы одним лишь
гордиться –
Что я верность тебе сохранил до конца.



БОГ И ПУСТОТА

Задумайся о пустоте
И ты обратишь вниманье
На то, как в твоем сознаньи
Пройдут вереницей те,
Кто дорог тебе. Они
Заполнят собой пустоты,
Как северные болота –
Блуждающие огни.

Задумайся о ниочем.
Сложно? Еще как сложно!
Практически не возможно.
А если вспомнить о том,
Что мысль – это та же плоть,
Еще не обретшая формы,
Пытающаяся нормы
Привычные побороть,

То очень легко понять,
Что нет пустоты ни в небе,
Ни в сердце, ни даже в репе
С дырочками чтоб дышать.
Нет пустоты нигде.
Ни в чем и ни в ком, поскольку
Бог – это все, но не только:
Бог – это мысль о везде!


* * *   

Я как птица попался в намет
Прежних мыслей и старых ошибок.
Заметался, забился и – вот –
Меня прочная нить задушила.

Кто сучил эту нить и кто плел
Эту сеть и  затягивал туже?
Тот, кто бросил в кипящий котел
Мое тело, которое вчуже,

Заучив бессловесную роль,
Смотрит вверх и не чувствует боль.
ОБЛАКА
О, облака!
(И.Бродский)
О, облака!
Как далеко
Ваших лекал
Белый декор!

В горней реке
Видимый слой,
Накоротке
С нашей тоской.

Впавшие в транс,
В медленный гон
Лимфы пространств,
Кальция сон.

Чья там рука
Взбила белок?
О, облака –
Гроздья молок!

Слепки с чудес,
С давних щедрот,
Гланды небес
Вспухшие от

Вечных ветров,
Дующих сквозь
Кожный покров,
Жилы и кость.

О, облака!
Вы как призыв,
Вы как плакат,
Где вкось и вкривь

Буквы рондо
Набраны тем,
Кто выпил до,
А не затем.

Ваша нуга
Липнет к глазам.
О, облака,
Вам пополам,

Что там внизу –
Битва ли, мир,
Ваза в тазу,
В бане ампир.



Ваши бока
Вьют рококо.
О, облака,
Вы далеко!

Ваш запредел
Недостижим.
В вашей гряде
Нет ни души!




* * *   

Не верь тому, что говорится,
Что думается  и творится,
Ни в имена и ни в их лица,
А верь тому, что дольше длится.

И эта вера будет значить,
Что ты живешь совсем иначе,
Чем те, чей смех и визг щенячий
Не отличим порой от плача.

Не верь тому, что происходит,
А верь тому, что есть в Исходе –
Простая мысль, что жизнь уходит,
Когда ее за ноздри водят.

Ты не давай собою править
Тому, чей взгляд один отравит,
И к праотцам тебя отправит
Грузить в Сибири лес и гравий.

Отдай себя во власть притоку
Эритроцитов в мозг и току,
Что в пальцах спит, и в сердце соку,
А, говоря по-русски, Богу.

Тому, кто продлевает годы,
И кто живет не там, где своды,
А там, где жизнь и чьи-то роды.
И крик, раздвинув рамки ноты,

Летит, как маленький отрезок,
Осколок звука и, порезав
Спирали горло, звездным лесом
Уходит в бездну от ареста.

И путь его еще так долог,
Как взгляд на тех, кто сердцу дорог.
Как мне сказал один психолог,
Которому едва за сорок:

Есть в человеке две собаки,
Одна из них живет во мраке,
Другая – на свету и в драке
Они решают спор. Все враки.

Во мне живет одна кумека,
Желанье прыгнуть без разбега,
Три самых близких человека,
И день, который дольше века.

(Ах, нынче сложно без цитаты!
Они так вечны, так крылаты.
Но им не верь – они не святы,
Хоть и кавычками распяты.)



ТАНЕЦ

Трясет. В пути автобус
Не может не трясти.
Хочу я этот образ
На лист перенести,

Но пляшут буквы в строчках,
И стукаются лбом,
Предлоги – в одиночку,
Наречия – гуськом.

И пляшет мир напротив,
И сбоку пляшет мир,
Как пляшет, сев на противень,
Горячий рыбий жир.

И в этом странном танце
Танцуют все со мной:
И школьник с пухлым ранцем,
И дядя с бородой,

Девчонки с Кока-колой,
И бабушка в платке.
Трясутся в невеселом
Сидячем гопаке.

На грязных креслах сидя,
Под кочечный мотив,
Конца пути не видя,
И копчики отбив.


Как химик в амальгаму
В листочек ухожу,
Души кардиограмму
Сбиваясь вывожу.

И мир вокруг теряет
Привычные черты.
Лишь губы повторяют
Неровные следы.

И бегло мир окинув,
Минутой дорожу,
И как Акын Акынов
Где еду – там пишу.

Трясет меня автобус
И всех трясет вокруг.
Какой богатый образ,
Да только не досуг

Развить его как нужно.
Я скоро выхожу.
Открылась дверь наружу.
Чего же я сижу?




КРУГИ

У тебя под глазами круги,
А в глазах две большие дуги
Землянисто-зеленого цвета.
И над сферой чуть бледного лба
Круг забот замыкает ходьба
В полпролета за свежей газетой.

И ресницы, и брови, и взгляд
Надо мной словно ветви висят
Крупнолистного дерева пальма.
В этих ритмах опущенных дуг
Слышен шелест и матовый звук,
Словно кем-то присыпанный тальком.

И сливаясь в окружность, они
Замыкают все ночи и дни,
Что с тобой я провел, возвращаясь
На круги и своя, и твоя,
И заветную дверь отворя,
Каждый раз я входил, обещая,

Что уже никогда никуда.
Но опять зажигалась звезда
На небесной очерченной сфере,
И опять я по кругу шагал,
И листы торопливо марал,
И в свое возвращение верил.



Шел я только на отзвук живой.
Как хотели, крутили со мной
Суховеи, муссоны, метели.
Все пути по развилкам земли
Под твоими глазами легли,
И как эта земля почернели.

Так зачем, до сих пор не пойму,
Ты скрываешь под веками тьму,
И две радуги на небосводе?
Ты бросаешь спасательный круг
Невесомых сомкнувшихся рук,
Но кругами душа моя ходит.

И не может войти до конца
В тишину золотого кольца
И поверить, что это бывает.
Тихо падают тени с лица,
Как когда-то в пустыне маца,
И сознанье поток обрывает.



* * *    

Твое лицо, как белый лист –
Таит в себе слова и строки,
Те, что еще не родились
В свои положенные сроки.



НАЧАЛО ПОЭМЫ

В гостинице не было мест.
( Как это знакомо!) Иосиф
Разведал, что было окрест –
Дома и деревни в разбросе.
Мария уже на сносях.
Что делать? – Иосиф терялся.
И не было места в домах
Для тех, кто в нем больше нуждался.
Иосиф решил: мы пойдем.
Надеяться глупо на чудо
И если мы дом не найдем,
То, значит, в хлеву заночуем.
-В хлеву!.. – растерялась жена, -
Там грязно, темно!..
- Успокойся.-
Иосиф сказал, - Ты должна
Смириться. Господь нас не бросит.
Мария смирилась. Вдвоем
Они вышли за город. Звезды
Им путь освещали огнем.
И холодно было и поздно…
МОСКВА

Москва! Мороженое мама
Мне покупает. Я иду,
Из всех детей идущих, самый
Счастливый! В светлую дуду
Над облаками солнце дует
И накаляет все вокруг.
И мой пломбир, тепло почуя,
На пальцы мне заплакал вдруг.
Молочная открылась рана.
Асфальт залит! Душа болит!
Москва…Мороженое…Мама…
…и пальцы липкие в пыли!


* * *
Слеп родится корень.
Ясно видит ясень.
Ночью день мой черен.
Утром день мой красен.

Милую по звуку
Взглядом дорисую.
Видно, сон мне в руку.
Только, вот, в какую?

В правой было семя,
В левой – горсть землицы.
Знать, еще не время,
Чтоб виденью сбыться.

Будет день узорен.
Выйду помоляся.
Торит недра корень.
В осень рвется ясень!


ДОЖДЬ В ДЕРЕВНЕ

Дождь в деревне уныл и тосклив.
Но едва только солнце проглянет,
Дождь серебряным маревом станет,
Все вокруг в серебро обратив.

И сольются в пронзительный звук
Все финалы великих симфоний,
И на темно-серебряном фоне
Разгорится цветной полукруг.

Переплавит в горниле слова
Расписное веселое пламя.
Посмотри, как пылает под нами
Обращенная в зелень трава!


СРЕДИ
      
       Посвящается жителям д. Середа
       Ярославской области.

Среди бревен сосновых, воды и того,
Кого держат в деревне за то божество,
Что гуляет в амбарах, стучит по углам
И легко к даровым привыкает дарам.

Среди пара, и жара, и тьмы по ночам,
Да такой, что в себе растворяешься сам,
А вернее в зрачках, что с изнанки пришил
Непутевый портной, что куда-то спешил.

Среди собственных мыслей, бредущих как скот
С необъятных полей, растянувшихся от
Строчки, печки, дверей и тесовых ворот
До бескрайних и Богом забытых широт.

Среди частных домов, посреди Середы
Мне легко и покойно и взгляд до звезды
Долетает быстрее, чем мысль о звезде,
Очутившейся в точно такой же среде.



ЗДЕСЬ

Утро, день, вечер, сутки
Теряют свои очертания здесь –
В пространстве более чутком
К слову «будет», чем к слову «есть».

Здесь время размыто как в дождь дороги
И так же расчерчено вкривь да вкось
Редкими словно единороги
Словами «вышло» или «сбылось».

Здесь все утряслось как в мешке картошка -               
Давно и недолго. И в свой черед
Здесь чаще услышишь:«Начнем понемножку»,
Чем долго вживляемое «Вперед!»

И всем томам энциклопедий
В себя не вместить ту живую речь.
Здесь телевизор, как грязный аппендикс,
Который хочется разом отсечь.






* * *

Был тихий летний вечер
И ты была тиха,
Как часть невнятной речи,
Укутанной в меха,
 
Как пауза паяца
У публики в плену,
И я как ты боялся
Нарушить тишину.



ДРУГУ
                Денису Стернику

Должно было тысячу лет пройти,
Чтоб встретиться нам сейчас.
Сейчас, когда большая часть пути
Где-то грустит о нас.

И все эти долгие годы и дни
Грустил о тебе и я.
Черные дыры сменяли огни,
Пределы сменяли края.

А я износил триста пар носков!
Впрочем, я не считал.
Но что я точно считал: каков
Размер нерастраченных мною слов –
Он беспредельным стал!

Но я научился прощать друзей
За годы прошедшие без
Твоих аккордов и без речей,
Где слово имело вес.

Должно было тысячу лет пройти,
Чтоб дружба мужская вновь
Сидела бы там, где сидит в чести
Одна лишь к Богу любовь.