***

1

Съедая даль, как пепел папиросу,
взгляд возвращает пустоту дорог,
восставленную к небу с перекосом
от темноты, летящей из-под ног
с упрямством разгоняемого зверя
и тяжестью сдвигаемых бровей,
как будто шевелится в карамели
завязнувший случайно муравей.

Покуда зренье взгляд раскрепощает
до степени извечной белизны,
такую тьму зрачок стоймя вращает
и тащится от этой крутизны,
что продвигаясь под телекинезом
закрытого пространства, изнутри
он грудь мою взрезает стеклорезом
и рушит кровяные пузыри.

Из ямы червоточины на древе
познания вселенских скоростей
чем отдаленней, тем быстрее
выхватывает сердце из костей,
способное дышать и биться, биться
в прозрачной оболочке облаков
и пятнами пронзительного ситца
укутывать парящих дураков,

не знающих ни зависти, ни грусти,
и потому поющих о судьбе
такого же сакрального искусства,
повернутого задницей к себе,
как образ из космического ряда -
маячащая черная дыра.
Пока темно, во мне растет прохлада
и мрамор осыпается с бедра.

Но человек, который просто "че",
из света электрического сварен,
он вязнет в воспаленном сургуче
и благодати этой благодарен,-
а потому, не пробуя пешком
добраться до источника наитий
он по дороге ходит нагишом
туда, где вы, читатель мой, стоите...

2

кто мог бы оставаться дураком,
не знающим из прошлого ни строчки,
еще не раз пойдет порожняком
из точки сна до запятой и точки;

чтоб заглушить позывы к топору
или перу, что собственно на воле -
одна херня, чтоб было по утру
куда уйти от предрассветной боли,

расширить угол зрения, а не
свернуть с горизонтали безвозвратно
и, взглядом спотыкаясь в полусне,
заставить циркулировать обратно

чужую кровь, макнув в нее перо
враги с друзьями делаются наги,
лица отсыревающий картон
всплывает из серебряной бумаги

как поплавок, ушедший в глубину
не памяти, а внутреннего жженья,
ныряет в набежавшую волну,
сопротивляясь силе отчужденья,

и тот, кто сам себя заведомо убил,
рискнув соревноваться с чикатило,
и гвоздь в нутро поэзии забил,
а всем сказал, что так оно и было,-

плетется по несжатой полосе
растущих как сорняк воспоминаний,
пытаясь рефлексировать как все,
но натыкаясь на лежачий камень,

и, падая со стоном, он плывет,
и загребает воздух не губами,
а жабрами раскрывшихся пустот -
они мешают говорить словами, -

(в словах была бы соль, но он
при жизни пережевывал сахар)
теперь его безрукий махаон
разматывает внутренности праха,

а по сему - смывает карандаш, -
"исправленному верить", но не сильно,-
похоже, почерк - некий антураж
двух рук, переходящих в крылья

не потому, а вобщем вопреки
еще теням, вполоборота зрящим,
вибрациям, стекающим с руки,
как будто приоткрыли кран горячий

и воды хлынули в другие этажи, -
не плоть отягощает человека,
а лишнее, о чем предположить
нельзя никак без смеха,

а смех без тела - лишнее, зато
потребует присутствия причины,
как женщина в мужчине молодом
не признает отсутствия мужчины,

(о, этих рифм нелепая игра! -
сжимающая горло стихопроза -
смерть не коса, скорее кочерга,
скорее.., но обычно слишком поздно)

и речь не начинается легко
пока слова лежат в анабиозе,
свернувшись как на кухне молоко,
а иногда совсем в нелепой позе,-

но и они произносимы ртом,
без разницы - картаво или плавно -
сначала с нежностью, потом
еще раз, но уже с заглавной,

согласной переменчиво звучать, -
чего терять, когда судьба большая! -
(пишу "звучать", а чувствую "зачать")
покуда сны присниться не мешают

другому сну, в каком еще готов
и бормотать и прослезиться,-
поэзия, которая - любовь,
любовь, которая приснится...

москва, 99-00