Самые ранние стихи

НИКТО НЕ ВИНОВАТ

Заснежен лес и сад,
Заснежены дома…
Никто не виноват,
Что за окном – зима.

Вступают тени в пляс.
Тревожно дышит грудь.
Уже который час
Я не могу уснуть.

Последние звенят
Трамваи в тишине…
Никто не виноват,
Что нет покоя мне.

Часов размерен ход,
А мысли – как мираж.
Я вспоминаю тот
Последний вечер наш.

Я вспоминаю взгляд
Твоих горячих глаз…
Никто не виноват,
Что разлучили нас.

Судьба сильней всегда
И разума, и слез…
Я помню, как тогда
За щеки жег мороз,

Как, сделав первый шаг,
Был робок и несмел,
И как в своих руках
Твою ладонь согрел,

И как, потупив взгляд,
Травинку теребя,
Промолвил невпопад:
«А я люблю тебя…»

Февраль 1973 г.

О ГЛАЗАХ

Не нужно слов. К чему они?
Легко ль поверить на слово?
Ты лучше на меня взгляни
И взглядом молви: «Счастлива!».

Любовь… Лишь прогремит гроза,
Гляжу я – не померкла ли? –
В твои огромные глаза,
Как в два чистейших зеркала.

В них правда высветит дотла,
И ложь замрет, не пятясь.
Благодарю вас, зеркала,
За то, что не кривляетесь.

Когда слова зайдут в тупик,
Не прячь очей смущенно.
Я вижу в них живой родник
Всего, что недомолвлено.

Не прячь очей, пускай они
Горят зарею страстною.
Взгляни же на меня, взгляни,
Любовь моя,
Глазастая!

1975 г. Львов.

***

Нет-нет, не думай обо мне,
Что я смиреннику подобен,
Что я на подвиг не способен,
Что я от бури в стороне –
Ты так не думай обо мне.

Что хочешь, требуй от меня:
Безумных слов, безумной страсти,
Дождя в жару, жары в ненастье,
Землетрясений, гроз, огня –
Что хочешь, требуй от меня.

Лишь пожелай, лишь прикажи –
Я все смогу, я все сумею,
Я тучи черные развею,
И станут явью миражи –
Лишь пожелай, лишь прикажи.

Я твой волшебник, твой герой…
Опять смеешься надо мной?

1976 г. Львов.

***

Когда моей коснется
Руки твоя рука –
Во мне опять проснется
Надежда. А пока…

Пока родные плечи
Мне скоро не обнять,
Пока до новой встречи
Еще так долго ждать –

Мне кажется пустыней
Весь этот мир вокруг:
Бесцветным – небо синее,
Фальшивым – песен звук.

Как все мелко и пошло –
Наветы, суета…
О, как она ничтожна,
Людская суета!

Не пишут – и не надо.
Обходят – ну и пусть.
Мне ничего не в радость,
Мне ничего не в грусть.

Один – над всей Вселенной –
Лишь вижу я живой,
Немеркнущий, нетленный,
Священный образ твой.

1976 г. Львов.

***

Еле слышно в ладошках милых
задрожала твоя рука.
Я еще осознать не в силах,
как разлука с тобой близка.

То не поезд уходит скорый –
а земля из-под ног, скользя.
Я не скоро пойму, не скоро,
что вернуться тебе – нельзя.

По-сиротски вдруг скрипнут двери.
Вот и снова мой дом пуснынн.
Я не скоро пойму-поверю,
что теперь я один, один…

Тишина. Тишиной в квартире
руки-ноги переплетены.
Я не думал, что столько в мире
без тебя – тишины.

Поздний час на стене пробило,
только, бредя тобой, не сплю.
Я еще осознать не в силах –
как люблю!

1976 г. Львов.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Понедельник. Утро. Пробуждение.
Чьи-то брань и кашель со двора.
Правда это или наваждение —
всё, произошедшее вчера?
Было это иль поныне грезится:
лунный берег, озеро, камыш…
Ты напротив, милая, стоишь,
и луна в зрачках огромных светится.
Что-то громко ёкнуло внутри.
Я стою, словами огорошенный,
я своим ушам не верю. Боже мой!
Умоляю, слышишь, повтори!
— Я люблю, люблю тебя, хороший мой.
— Ты навек со мною?
— До зари!

Я тебя несу, ты очень лёгкая.
Не люблю тебя — боготворю.
— Видишь, в небе — звёздочка далёкая?
— Хочешь — дотянусь и подарю?
Дорогая, хочешь, звездопадами
небо над тобой раззолочу?
— Ничего, мой милый, не хочу,
кроме счастья — быть с тобою рядом!

Камышовой птицею встревоженной
предрассветный ветер прошуршал.
Млечною дорогою нахоженной
я тебя до дому провожал.

Это было… Было или не было?
Если было — явью или сном?
Всё как прежде: та же пыль на мебели,
те же брань и кашель под окном.

Проклинаю головокружение
осознанья бренности всего!
Счастья нет. Зато вместо него —
понедельник, утро, пробуждение…

Осень 1976 г. Львов.

ВДОХНОВЕНИЕ

Яко тать в нощи — от огня,
яко дикий олень — от плененья —
вдохновение, вдохновенье —
не угнаться — бежит от меня!

Не угнаться… А я и не тщусь.
Чем стенать от бесплодия мает
сей охоты за призраком — пусть
сам нечистый его догоняет.

Я ж не стану (былое — впрок)
ждать его снисхождения втуне.
Вдохновенье, подобно Фортуне,
застигает всегда врасплох.

Я не стану… Но как же быть?
Как гравёру нельзя без зренья,
как планете без солнца — стыть,
так поэту без вдохновенья
ни за что не писать стихов.
Почему же и днесь, как прежде,
не сомкнуть до рассвета вежды
от наплыва бурлящих слов?

Видно, надобно кончить врать:
«Вдохновенье — оно от Бога»…
Что б писать, надо так немного:
просто-напросто сесть и писать!

Пусть бежит, велика ль беда!
Не в погоне за ним спасенье.
Я постиг: в забытьи труда
вдохновения возрожденье.

О, стихи мои, ваших пут
мне вовек не распутать нити!
Вдохновите ж меня, вдохновите,
вдохновите на новый труд!

Осень 1976 г. Львов.

НЕ ПИШЕТСЯ

Не пишется.
Запишется?
Не верится…
Ты говоришь — запишется? А скоро ли?
Не бодрствуется и не спится — бредится.
Отчаянье — солёным комом в горле…

Пуста душа.
Давно сорвал печати я
со всех заветных потайных дверей её.
Не утешай. Что толку ждать зачатия,
коль не случилось оплодотворения?

Снег первозданен. Но, зубами клацая,
иду, топча, ослепший, аллегории.
Маразм. Сплин. Полнейшая прострация.
Не пишутся стихи — какое горе!

Гляжу, сочась змеиной черной завистью
на всех, кто счастлив каждой строчкой новою.
И, накопившуюся, с дикой яростью
ту зависть, словно яд, на землю сплёвываю.

Не пишется.
А слышится — «не дышится».
Бездействуется,
ну а мнится — тлеется.
А может быть не мнится и не слышится?
А может быть действительно — конец?

Взгляд безразличный на небо косится.
Вдруг в ужасе безумном сердце сжалось:
там, среди туч — я вижу, мне не снится —
слова восходят:
мене, текел, фарес…

Осень 1976 г. Львов.

В ОЖИДАНИИ ПИСЬМА

Что случилось, что произошло?
Как, скажи, понять твое молчанье?
Я уже с ума схожу с отчаянья,
никогда еще так тяжело
не страдал я. Что произошло?

Может, сам я в чем-то виноват?
Может, проскользнуло ненароком
слово, уколовшее упреком?
Все свои слова беру назад,
в коих пред тобою виноват.

Может, это почта подвела,
и письмо с припиской «Жду ответа»
затерялось, маленькое, где-то?
Все мы так, боясь страшнее зла,
думаем, что почта подвела.

Если б почта! Только никуда
от предчувствий сумрачных не скрыться.
Мне уже твоя измена снится.
Хоть и знаю — это ерунда —
от неё не скрыться никуда!

Что случилось, что произошло?
Милая, любимая, родная!
Хоть единым словом, умоляю,
отзовись. О, как мне тяжело
в неведенье — что произошло.

Октябрь 1976 г. Львов.

ХИМЕРА

Попробуй, разлюби меня навеки.
И, разлюбив, попробуй позабыть.
Глупец — поймет. Слепец — прозреет. Реки
вспять повернут, но этому — не быть!

Забвенья жаждя, разорви на клочья
все письма те, что знала наизусть.
Все те, мои. Но только среди ночи
проснешься, вздрогнув, — я тебе приснюсь.

С другим целуйся, сколько соизволишь.
Чужие губы — тот же люминал.
Но в самый миг беспамятства ты вспомнишь,
что я тебя нежнее целовал.

И я в тебе, твоими же руками,
в тот миг беду незримо отвращу.
И я, твоими грешными губами,
в отчаянье «Не надо!» — прокричу.

Переплыви какие хочешь Леты:
в шуршанье шин, в звенящей тишине
и даже в нежном имени планеты —
как боль — напоминанье обо мне.

Забудься книгой, но на полстранице
мой, вездесущий, не замедлит всплыть
меж строчек образ. Он не даст забыться.
Забыться трудно. Где уж тут забыть?

А коли так, не проще ль вовсе б было
из головы химеру эту гнать?
Любить меня беспечно, как любила,
и не пытаться всуе забывать?

Октябрь 1976 г. Львов.

***

Не приемлю соблазн ночей
без сиянья твоих очей.

Не приемлю рассвет грядущий
без улыбки твоей ликующей.

Без твоих изумленных слез
не приемлю апрельских гроз.

Не приемлю веселых песен я,
если ты не сказала — «Весело!»

Не приемлю стихов своих,
если ты не приемлешь их.

Без тебя не приемлю вовек
первый дождик и первый снег,

лёд разлуки с встреч тепло,
доброту и людское зло.

Без тебя всю большую Землю —
не приемлю!

Октябрь 1976 г. Львов.

ВСЁ ПРОЙДЁТ

Эта осень и эта слякоть,
затянувшийся этот год —
вот увидишь — не надо плакать —
всё пройдёт.

Всё проходит. Дождем смыло
губ прощальных твоих тепло
с губ моих. Это было, было —
и прошло.

Всё пройдет. Оторви руки
от заплаканного лица.
Кто посмеет сказать — разлуке
нет конца?

Всех невзгод переждя длинноты,
счастье явится в свой черед.
Вот увидишь — пройдут годы —
всё пройдет.

Неужели… Озноб по коже…
И любовь… Осознав, кричу…
Неужели любовь — тоже?..
Не хочу!!!..

За окном перестало капать.
Первых робких снежинок лёт…
Ты не плачешь. Настал плакать
мой черед.
Всё пройдет!

7 ноября 1976 г. Львов.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Этот снег — неожиданно белый,
как на негре — халат санитарный,
этот снег — неожиданно первый,
неожиданно долгожданный,

этот снег на моем балконе
(и сюда добралась позёмка!)
осторожно беру в ладони,
словно крошечного цыпленка,

и к губам подношу, дурачась
(не дитя, но беспечно молод)…
Как ожог на устах горячих
позабытый, смертельный холод.

Будь такой же, как снег, желанной,
будь такой же, как снег, угодной,
будь такой же небесной манной,
но не будь — никогда! — холодной.

24 ноября 1976 г. Львов.

Камня твердого твердокаменней
сердце, нежность твою забывшее.
Приголубь меня, приласкай меня,
заслони настоящим — бывшее.

То, что сказано пересказано,
то, в чем грех уже разувериться,
что давно и без слов доказано,
что само собой разумеется —

говори, говори пожалуйста!
Не смущаясь моей железности,
пожалей, не жалея жалости,
поцелуй, не жалея нежности!

Мне бы, внемля признаньям пламенным,
в неосознанной благодарности,
всей громадой своею каменной
пасть к ногам твоей женской слабости!

Мне б сейчас шалуном пристыженным
у тебя за спиною спрятаться
и мальчишкою разобиженным
на коленях твоих расплакаться!

Чтобы сердце мое остывшее
снова вспыхнуло жарким пламенем —
приголубь меня, приласкай меня,
заслони настоящим — бывшее!

Ноябрь 1976 г. Львов.

***

Мне не хватает самого себя.
Из недр моих, как птица из колодца,
душа другим навстречу душам рвется,
и так болит, тепла не находя!
Мне не хватает самого себя.

Я сам — росток без доступа дождей.
Когда его весной не поливают
обильные дожди — он засыхает.
И я в себе, в отрыве от друзей,
умру ростком без доступа дождей.

Душа моя — не бочка Данаид.
Бездонностью своею обольщаться
боюсь: до основанья расплескаться
такое обольщение сулит.
Душа моя — не бочка Данаид.

Я сам в себе не долго быть могу.
Так иноку и в ветреную стужу
из кельи душной хочется наружу.
А мне — вращаться в дружеском кругу.
Недолго быть в самом себе могу.

Во мне — миры. Но нету в них житья,
когда снаружи кто-то горько плачет,
а кто-то лжет, а кто-то верит. Значит,
пока живу среди живущих я —
мне не найти в самом себе житья.

Вам, беспредельно занятым собой
и жаждущим в себя уйти, поможет
совет: чтобы потом не лезть из кожи,
рвясь из души истерзанной, пустой —
оставьте двери настежь за собой!

Ноябрь – декабрь 1976 г. Львов.

НЕ ВЕРЬ

Лгу. Беспричинно и беспечно.
Безостановочно. Всегда.
Наивно верящая вечно! —
Не верь, не верь мне никогда!

Не верь слезам моим случайным
(всплакнул по детски — что с того?)
и многозначащим молчаньям
(они не значат ничего!)

не верь. Глаза мои — правдивость
и трезвость выпуклых зеркал.
Не верь мне — противоречивость
во всём, что я тебе сказал.

Не верь, когда тяжелой дверью
я хлопну. Безнадежным пусть
возврат покажется — не верь мне.
Я возвращусь, я возвращусь!

Скажу: «Что было — то уплыло…»
Бесцеремонный изувер!
А ты, пусть даже через силу,
не верь, любимая, не верь!

В письме — «Прощай навеки». Смявши,
предай его огню свечи.
Меня с другою повстречавши,
«О нет, не верю!» — закричи.

Увидишь — мнимая потеря,
вернусь, былое прокляня.
Но, даже в малом мне не веря,
поверь, любимая, в меня.

Ведь в подсознанье — неизменность
(очнусь, измены на краю).
Поверь в немыслимую верность —
слепую преданность мою!

7 декабря 1976 г. Львов.

СЛУХ И НОТЫ

Я с детства полюбил трехрядку.
И — неосознанная страсть —
поныне хочется украдкой
рукой к ее ладам припасть.
Мне часто ставят не в заслугу
мою игру без нот — по слуху.
Что ж, не настолько я незряч,
что б сомневаться: слуха мало
для мастерства. Да, я слухач.
Но в том не вижу криминала.
(Ну, жди разноса в прах и пух:
ругаю ноты, славлю слух!)
Маэстро! Спорить до икоты
не нужно. Я не ретроград.
Люблю и вас и ваши ноты.
Я не о том. Пристрастный взгляд
куда, читатель, не впери ты, —
перед тобой — везде — пюпитры…
Ты видишь, видишь? Ужаснись!
О, муза, дай кипучесть слогу!
Читатель, хоть разок споткнись
о нотную свою треногу!
Прозренья дрожь и страха пот…
Читатель, оторвись от нот!

Не вечны мы. Закон природы —
повторно никому не жить.
Но нам не терпится на ноты
живую жизнь переложить.
Не ту, что прожита когда-то —
что есть теперь и будет завтра.
А что? Ведь логика права.
Зачем гадать и сомневаться?
Все ясно: ЗАГС и свадьба — в 20,
диплом о высшем — в 22…
Без суеты посмотришь в ноты —
в них всё — на день и на года:
когда домой прийти с работы,
на пиво завернуть когда,
когда с супругой побраниться,
когда прощенья заслужить,
когда на книжку (пригодится)
и сколько точно отложить,
где быть и где не быть тогда-то,
у чьих прислушаться дверей
и даже (б-р-р!) — координаты
последней пристани своей.
О, до чего ж в сознанья въелась
такая вот закостенелость!

Я вижу, глядя наперед,
как в ипостаси человека
компьютер — представитель века —
в тенетах путается нот.
В глазах — подобье интеллекта,
внутри — решен любой вопрос:
запрограммировано лето,
запрограммирован мороз,
запрограммирована склонность
к искусству, сцене визави,
запрограммирована совесть
и восприятие любви.
Ключа скрипичного во власти —
запрограммированы страсти…

Неужто это — впереди?
И неужели — неизбежность?
Читатель мой, предупреди
со льдом расчетливости смежность
и охлаждение души.
Пока не поздно, поспеши!
Предупреди, как смерть-старуху
предупреждает эскулап,
дегенерированье слуха
во власти изуверских лап
своих филистерских привычек,
его уже грозящий вычерк
из жизни. Чтобы не пожух —
из нот полона вырви слух!

14 – 18 декабря 1976 г. Львов.

***

Памяти П. Рассохи.

Умирал сосед зимою.
Смерть близка — наверно знал.
Все вокруг наказов ждали —
ничего не наказал.

Лишь сказал своей старушке,
приподняв чугун ресниц:
«Там уже, поди, в кормушке,
крошек нету у синиц…»

Умер. Помрачнели лица.
Горем захлебнулся дом.
…Благодарные, синицы
пировали под окном!

2 января 1977 г. Орск – Львов.

СКАЗКА О НЕЗАДАЧЛИВОМ ПОЭТЕ

Жил-был поэт в квартире дома
пятиэтажного. В душе
за то ругал он преджилкома,
что жил на пятом этаже.
Всю жизнь на первом жить мечтал он.
Зачем? Не все ль ему равно?
А что б однажды постучала
к нему любимая в окно.
…И вот однажды (дождь из крыши
канючил монотонный звук)
поэт проснулся и услышал
в свое окошко тихий стук.
Вскочил, бог что воображая —
не фея, не виденье сна —
насквозь промокшая, живая
стояла под окном Она.
Она! Одна из тысяч женщин,
собой затмившая зарю!
«Входи, — сказал он больше жестом, —
сейчас я двери отворю».
Она вошла. И он, не помня
себя от радости шальной,
прижал к губам ее ладони,
шептал и плакал: «Боже мой!».
Вниманье весь и весь забота —
отнес сушить ее пальто…
Но все ему казалось: что-то
не то он делает, не то.
И чем ровнее сердце билось —
тем, отчужденна и бледна,
все недоступней становилась
и невесомее Она.
Он чуть не в ноги ей валился,
ладони прижимал к груди,
он на колени становился
и умолял: «Не уходи!».
Но тщетно.
Дверь приотворила.
недосягаема уже…
И вдруг поэта осенило:
он жил на пятом этаже!

Январь 1977 г. Львов.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

Помнишь: вечер, май…
Будто бы шутя,
будто невзначай
«Я люблю тебя»,
сказанное мной?
Верить тяжело,
сколько над землей
с той поры прошло
лет! Разлуку, грусть —
всё перетерпя,
снова признаюсь:
я люблю тебя.

Первую любовь
позабыть пора.
Только вновь и вновь
росчерком пера,
пением не в такт,
тем, что пьян, любя,
подтверждаю факт:
я люблю тебя!

Свадьба — позади,
кольца — на руках.
Старость — впереди.
Твой наивный страх:
оказаться вдруг
с сеткою морщин
в обществе подруг
и чужих мужчин…
Тысячи забот
на работе ждут.
Ну а дома ждет
после дел — уют.
Дома — милый муж.
Скажет, подойдя
(надоело уж!):
«Я люблю тебя!».

Да, скажу, скажу,
снова — о любви.
Мухой прожужжу
уши я твои.
Встану, добр и сыт,
шторку теребя —
пусть тебя стошнит —
я люблю тебя!

Обратятся в дым
прежние мечты.
Может быть, другим
станешь бредить ты.
Все приму, как есть
и смирюсь, скорбя.
За измену — месть:
я люблю тебя!

Напрягая слух,
ждать тебя примусь.
Возвратившись вдруг
(вся — мольба и грусть,
о пощаде стон),
обомрешь, войдя.
Вместо крика «Вон!» —
«Я люблю тебя!!!».

Будем вместе греть
душ родимых лед.
Если раньше смерть
за тобой придет, —
захлебнусь бедой,
горем захлебнусь.
Следом за тобой
вскоре соберусь.
Твой-на бугорок –
море слез пролью.
Чей-то говорок
колкий уловлю:
«Чтой такое он
шепчет про себя?»
«Вроде как влюблен…» —
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

5-6 января 1977 г. Львов.