Апрель

АПРЕЛЬ

Земли дурманящую прель —
остатки пиршества былого:
ботву пожухлую, полову —
бесстыже выставил апрель
на Божий свет пред наши очи.
Хорош натурализм весны!
Но почему-то мы не очень —
нисколько не огорчены
столь неожиданным разором
былой гармонии. Отнюдь.
Как ненасытно дышит грудь!
Как весело цепляться взором
за все, что выпросталось вдруг
и нам явилось из-под снега!
Ручонку робкого побега
уж тянет многолетний лук…
Лишь намечается едва, —
но взгляд отыщет непременно
её под шелухою тлена:
— Ну, здравствуй, что ли, гусь-трава!

Теплынь…
Наверно, снится рай
на солнце нежащейся кошке…
Уже протоптаны дорожки
в май…

ПРЕДЧУВСТВИЕ ЗИМЫ

Как предчувствуют это кусты,
как они напряглись и застыли…
И тебя не узнать. Это ты ли?
Отгоняю сомнения — ты.

Почему сердоликовых глаз
глубина потемнела испугом?
И каким заколдованным кругом —
не ступить — опоясало нас?

Леденящая душу тоска.
Безысходность и в нас, ив природе…
Потерпи, и в капризной погоде,
и во всём — перемена близка.

Не успеешь опомниться — вдруг
закружит, запоет, засмеется
белый мир под сияющим солнцем,
разомкнется удушливый круг.

Как предчувствуют это дома,
оголенными нервами — крыши.
Задержи-ка дыхание. Слышишь
поступь мягкую?
Это зима…

1983 г.

ТВОЙ ЧАС, ВЕСНА!

С раннего утра и допоздна —
воробьев базар неугомонный…
Из-под снега, как новорожденный,
мир глазами хлопает — весна!..

Все, пробита скорлупа зимы.
Это значит — нужно торопиться
поскорей обсохнуть, опериться
молодою зеленью земли.

Отойти от оторопи снов,
позабыть и непогодь, и стужу,
лопнув почкой, вдруг явить наружу
первый лист, как первую любовь.

А заря невинна и ясна.
Ранний луч неумолимо тепел.
Ухнула сосулька с крыши — пробил
час твой, долгожданная весна!

Апрель 1984 г.

БАБЬЕ ЛЕТО

Сладкой дремой напоен
мир. Тепло, покой… Но это
скоро кончится, как сон:
на исходе — бабье лето.

Бабье лето… Вижу в нем
мудрость добрую природы:
дать насытиться теплом
накануне непогоды.

Дать постигнуть заодно,
что не длится счастье вечно,
как вода в реке, оно
быстротечно, быстротечно…

Бабье лето… Островок
в центре осени разлива.
Но уже у самых ног
волны плещутся ревниво.

Всё, уже наверняка
не вернется чудо это.
До свидания, пока —
бабье лето, бабье лето!

Сентябрь 1984 г.

УТРО ПОСЛЕ ВЬЮГИ

Капустным хрустом — снег под каблуком.
Сегодня по-особому он белый,
как будто в небе кто-то неумелый
пролил на землю крынку с молоком.

Всю ночь, без передышки, напролет
бесчинствовала вьюга, а под утро,
в содеянном раскаявшись как будто,
вдруг разом поутихла. В свой черед

вступил мороз в законные права —
ядрен, суров, но власть его не в тягость.
Какая-то бессмысленная радость

переполняет душу. Голова
кружится от крепчайшего настоя
мороза, утра, снега и покоя,
и эти вот рождаются слова!

Январь 1985 г.

31 АВГУСТА

Завтра — первое сентября.
Значит — лету конец.
Вот жалость-то!
День, прозрачнее сентября —
тридцать первое августа!

Не предчувствие, не намек,
не расплывчатое наитие —
ни к чему: происходит в срок
ожидаемое событие.

Кто-то ж вымерил — ну точь в точь —
срок природный и календарный!
Переменится через ночь
день хрустальный на день янтарный.

Торопись, допивай густой,
чуть на донце его, прогретого,
этот грустный хмельной настой
уходящего в Лету лета!

Только память, имей в виду,
мы с собою о нем уносим.
…Я будильник мой заведу
и поставлю его — на осень.

31 августа 1986 г.

***

Ну, развезло, раскисло, расплескалось!
А что же ждать иного в ноябре?
Всё б ничего, когда б ни эта жалость
до слез, до стона — к самому себе.

Намучишься, издергаешься за день,
очередного наживешь врага…
Болит душа под вечер, как от ссадин
у футболиста правая нога.

Ноябрь 1986 г.

***

С мороза — в тесный закуток,
где печь отрыгивает сыто
поленьев жар. Урчит сердито
с огнем поспоривший сучок.

Печи шершавая щека
не горяча — тепла на ощупь.
Войдешь сюда — т как-то проще,
и легче, и не свысока

на вещи смотрится уже…
И снег с подошв послушно стает,
и так светло, воздушно станет,
и так беспечно на душе…

И так опять потянет жить, —
ну хоть пляши от нетерпенья.
И силы есть,
и есть поленья —
в мою печурку подложить.

Декабрь 1986 г.

***

Опять непрошеные злые холода…
И запорошенные снегом города…
И полагается опять
самим себе не веря, лгать,
что это вовсе не беда, а ерунда.
Под шелест белой кутерьмы
почти уверовали мы
в начало доброе лютующей зимы.

А вот меня зима, прости, не проведешь.
Ну что поделать — на других я не похож.
Я знаю: там, где нет тепла
всегда добро слабее зла,
сильнее истины навязчивая ложь.
Нахохлив перышки свои,
о лучших днях мечтают, и
меня, наверно, понимают — воробьи.

Кого всеобщий не касается гипноз,
над тем безбожно изгаляется мороз.
Немало горестей терплю
за то, что зиму не люблю,
что чудеса ее приемлю не всерьез.
Беда, а может и вина
моя: любовь — она одна —
моя негаснущая искорка — весна!

Декабрь 1986 г.

***

Терпеливо жаждали деревья
долгожданной влаги дождевой.
…Под ногами – дождевые черви,
дождевая хлябь – над головой.

Жаждали – дождались. Доживая,
жженая листва не закружит.
Жадная стихия дождевая
жалкие деревья обнажит.

Осень, осень, где твои щедроты,
красок жар на фоне голубом?
Неужели в зиму – по болоту
так и ступишь – грязным сапогом?

Под дождем стою, переживая.
День размыт. Надежда – не резка.
Дождевые думы, дождевая
серая осенняя тоска.

Холодно, промозгло. Даже выи
придорожных фонарей дрожат.
…На асфальте черви дождевые,
словно гвозди гнутые, лежат…

1987 г.

ДОЖДЛИВАЯ ОСЕНЬ

На всей земле сухого места нет.
За что судьба нас так испытывает истово?
Уже которую неделю белый свет
не знает солнца над собой и неба чистого…

Холодный бисер на моем окне.
Разлад погоды – он души моей касается.
Моя любимая забыла обо мне:
ни телеграммой, ни письмом не отзывается.

А мне под мелким и косым дождем
туда, где в пламени листвы сгорает рощица…
Сегодня, чувствую, и даже убежден –
придет письмо твое, и этот дожди кончится.

Мокрым носом
хлюпает с утра –
осень, осень,
грустная пора!

1987 г.

ФЕВРАЛЬ

Февраль. И со счета не скинуть
условий, навязанных им.
Стерпеть бы, не сдаться, не сгинуть,
живому остаться б живым!

Скрежещущей яростной злобы
желаешь на вкус и на боль?
До спазма сердечного чтобы? –
На улицу выйти изволь!

Но здесь уже всё, не ищи ты –
мороза безжалостен бич –
ни милости и ни защиты.
Два шага… Столбняк. Паралич.

А как же тому, кто согреться
не может у труб и печей?
Кому просто некуда деться
от лютых февральских ночей?

Вопрос улетит без ответа…
Ах, если бы уши могли
не слышать, как каркают где-то
бездомные птицы вдали!

Колючую редкую проседь
стряхнет на дорожку сосна…
Февраль. Но со счета не сбросить:
за ним неизбежна весна!

1988 г.

***

Отчего на душе хорошо так?
Тихий свет и блаженная лень…
Словно кто-то привычных решеток
отодвинул незримую тень.

Словно меч оборвался Дамоклов,
не задел и воткнулся в ногах.
И, назревшим фурункулом лопнув,
сладкой болью – стихающий страх…

Отчего на душе хорошо так?
Оттого ль, что с обочин и гряд
грязный панцирь февральских обмоток
отдирает безжалостный март?

Или, может быть, в том еще повод:
тополиная ветка в окне,
что и я, мол, отходчив и молод,
намекает, набухшая, мне?

И орут воробьи во сто глоток,
что-то всё не поделят никак…
Отчего на душе хорошо так?
Так светло и волнительно так?

Март 1989 г.

КАНИКУЛЫ

Сын играет во дворе,
сапогами мерит лужи.
Март. Каникулы. Разбужен
клен с известкой на коре.

Не увидели кусты б
праздной этакой забавы!
Он своих ветвей суставы
проверяет на изгиб.

В прошлогодней волосне
бурьяна на солнцепеке
кот разлегся рыжебокий –
подставляет бок весне.

Наигрались в поддавки
робкий март со стужей – баста!
Всё настырней из-под наста
черной суши островки.

На асфальте лед-гранит
цепко держится доколе –
есть забота дяде Коле.
Он начнет, а мы доколем,
и весна нам подсобит.

…Грязь месить, в войну играть,
не вести себя примерно…
И в такой вот день, наверно,
так обидно умирать!

Март 1988 г.

ЧЕРНОЕ МОРЕ

Черное море, упрямый магнит,
узел тугой на судьбе!
Если однажды к себе заманит,
значит – привяжет к себе.

Под завывание вьюги рябой,
ставен скрипучих нытьё
снится мне ласковый теплый прибой –
Черное море моё!

В наших краях затяжная зима…
Вам по секрету скажу:
каждый по разному сходит с ума,
я же – по морю схожу.

Пусть не успеет скопиться деньга,
мама ворчит – ну и пусть!
Летом я снова сорвусь «на юга» -
к Черному морю сорвусь.

Выйду на берег тропинкой крутой,
руки и ноги дрожат.
Ветер соленый, песок золотой,
чайки над молом кружат…

Есть только этих минут забытьё,
все ж остальное – враньё!
Здравствуй, зеленое море моё –
Черное море моё!

1988 г.

***

И вновь я – про печаль,
и вновь я – про разлуку…
Отпетый пессимист – резонная молва.
Но как мне быть, когда,
как нищий тянет руку,
вымаливает дождь
печальные слова?


Я вижу параллель,
прочерченную мудро:
как стрелки на часах –
листки в календаре.
Зима, конечно, ночь.
Весна, конечно, утро.
И если лето – день,
знать, вечер на дворе.

А вечером всегда
больнее то, что больно.
Уместнее грустить,
сподручнее страдать.
На осень посмотрев
с такой вот колокольни,
смятение души
так просто оправдать!

Поэтому прошу
не задавать вопросов,
а слушать, как поет
отпетый пессимист
о том, что дождь идет,
о том, что в мире осень,
как грустно и легко
слетает желтый лист…

Сентябрь 1988 г.

ДЕКАБРЬ

Скрежет засова, и в дверь – облака: «Бр-р-р!»…
Клекот продрогшей утробы – декабрь.

Не торопи раздеваться скорей –
дай хоть чуть-чуть отдышусь у дверей.

Изверг, тиран, изувер и дикарь,
зла на тебя не хватает – декабрь!

Колом над городом стали дымы.
Это ведь только начало зимы.
Это ведь только ее дебаркадер –
самые первые числа – декабрь.

Свежей наколкою звезды во мгле.
Холодно всем, кто живет на земле.

Жмется сугробий недышащий табор
к ветхим заборам… Декабрь.

Декабрь 1988 г.

ПЕРЕВОРОТ

Шутки в сторону – мороз!
Дни «во фрунт» стоят, навытяг.
Сколько жалости и слез
нужно, чтобы растопить их!

Прикуси язык, и рот –
на засов, пока не поздно.
Совершен переворот.
Это больше, чем серьезно.

Это страшно. До сих пор
до конца непостижимо.
В рамках «нового режима» –
диктатура и террор.

Как наивны были мы,
веря в чудо не едва ли.
Всё. Отныне – власть зимы.
Проглядели, проморгали!

Проворонили! И нас
осенило за межою:
ощетиниться душою
не смогли – в который раз.

И в который раз – опять
ни союза, ни подполья,
а, как данность, поневоле
этот холод принимать…

Затаясь, беде назло, –
всё надежда и забота, –
ждать, когда придет тепло,
ждать весны переворота…

Декабрь 1988 г.

СНЕГОПАД

Ты любишь, когда снегопад,
пора святодейства и чуда?
Когда, ниспадая оттуда,
а значит – воистину свят,
на твердь, где увяз человек
в пороках душою и телом,
ты чувствуешь? – знаменьем белым
ложится несуетный снег?

Какая всемилость нужна –
себя раздавать без разбору
кустарнику, саду, забору
вот так, без оглядки, сполна!
А если и кто обделен –
так это по прихоти личной.
К земной суете безразличный
все падает, падает он!

Давай-ка замрем, не дыша
немые свидетели тайны.
Пусть смысл ее неслучайный
тебе растолкует душа.
Неужто восторженный взгляд
судьбы не читает курсива?
И только за то, что красиво,
ты любишь, когда снегопад?

Январь 1989 г.

***

Думал, что не дойду вообще.
Закоченел, продрог!
Ветер, навстречу дующий,
сбить норовящий с ног!

Надо теплее кутаться,
впредь поумнее быть.
В лютый мороз на улицу
лучше не выходить.

Дома сидеть за книжкою,
хоть до утра себе
слушать, как бес с одышкою
дышит в печной трубе.

Январь 1989 г.


Апрель 1986 г.