Любовник лагуны

ЛЮБОВНИК ЛАГУНЫ
итальянская тетрадь


ДАМА. В Венецию? Странная идея.
ЗУККО. Вы бывали в Венеции?
ДАМА. Конечно. Все бывали в Венеции.
ЗУККО. Я там родился.
ДАМА. Браво. Я всегда считала, что в Венеции вообще не рождаются, только умирают.

Кольтес




ОТПЛЫВАЯ

Забыть ее, как шляпу или трость...
(О боже мой, какая к черту, шляпа!
Я не ношу их...) Кинута, как кость
была мне. Только разве виновата

Венеция, что шесть шальных часов
на мой галоп отпущено всего-то...
Запри язык ворчливый на засов,
утри лицо, блестящее от пота,

смотри пока дворец, и мост, и крест
в тумане или сумерках не тонут,
ломай глаза об этот палимпсест,
пока их слезы сладкие не тронут...

17 июня 2000


***

Умалишенный у Дворца дожей,
городской ли, пришлый - не в себе явно,
кричит, бормочет, что славно дожил
до финиша века, и в новое плавно

столетье скользит, как на гондоле
из канала в канал снуют японцы...
Весь перекошен - от смеха ли, боли,
трясет головой, отгоняя солнце.

Спросит, не глядя: "Откуда прибыл?
Молчи, я наслышан, что ты из Рима.
С бумагомараки какая прибыль?
А жизнь здесь неудобоварима.

Ты, как и я, человек лагуны,
ее любовник, заложник, прочая..."
В его голове сплошные лакуны -
пробелы, пропуски, многоточия.

Умалишенный у Дворца дожей
вздыхает, как узник, делясь пайкой:
остатками мозга - с тобой, прохожий,
остатками ужина - с наглой чайкой...

28 декабря 1998,
Лидо


***

Венеция похожа на Венецию,
и только на Венецию она
похожа. И не спутаешь, как специю
одну с другой, так и она одна.

Кто может повторить ее сверкание
и гаснущую жизнь? К тому же с ней -
повторов не имевшее свыкание
небес и волн, туманов и камней...

14 марта 1999


***

И снова приснится мне город крылатого льва,
и я затеряюсь в его мавританских узорах.
Аквариум сна вдруг бредовые вспенят слова:
"Смотри, он не съеден, с ума не сошел и не взорван..."

Плывет он, качаясь, оглохший от тысячи ног,
по синей волне, по зацветшей воде, что досадно.
Он к вам, кто измыслить успел по нему некролог,
течет, улыбаясь веселым барочным фасадом.

Над главным каналом по стертым ступеням иду,
зрачок ненасытно хватает сюжет маловажный:
синклит азиатов, что пчелы в эдемском саду,
гудит деликатно над картой Венеции влажной.

Они прилетели с дрожащих своих островов,
к пейзажу с приливом склонились, как спелые злаки.
А если принюхаться, в нас обнаружишь родство -
и я окроплен сочиненьем Иссея Мияки!

Как манят лавчонки густым маскарадным огнем...
Доступная женщина пьет, не спеша, каппучино,
с ней юноша черный. Была и под ним и на нем
почти за бесценок, и кое-чему обучила.

С такой согрешить - и прямая дорога к врачу.
Хотя снисходительность рекомендует Конфуций,
проткну неприязнью их. Я за любовь не плачу -
в моей необузданной жизни с избытком конвульсий.

Набычится мавр, но блудница, дыханьем согрев,
сожмет его пальцы: мол, что еще ждать от чухонца...
Он смотрит в глаза ей, как мраморный в трещинках лев,
глядит, не мигая, на острое белое солнце.

4 ноября 1998


СИЦИЛИЯ

Дорога, как полоска кожуры,
что ни пейзаж - то повод для этюда.
Здесь ближе я к небесному жюри
и дальше от мирского пересуда.

Какие краски пенятся окрест!
Я спутнику восторженно толкую,
что Зевса сын, хромой кузнец Гефест,
имел здесь, по легенде, мастерскую.

Лицом не взял, и всякий бонвиван
его жене неверной был опасен.
Дорога поднимает на вулкан,
лавируя среди сгоревших басен.

А на вулкане тесно; как всегда,
томатом поливают макароны.
"Ты тоже станешь пеплом, посторонний!"
И - камнем в горле вечная еда.

7 февраля 1997


ПРЕКРАСНАЯ ЭПОХА
Н. П.

Октябрь кончается. Собран везде виноград.
Хотя по утрам, обнаружив следы расточительства,
патриций неласков, да челядь снесет перепад
его настроения, как перепад электричества.

Патриций суров, и на то убедительней есть
причина, чем слуг воровские замашки, и все-таки
он их отругает, придумает страшную месть,
но тщетны потуги - его не боятся и отроки.

Плебеи деталями быстро его уморят,
фонтанами слов, до которых большие охотники:
"Октябрь кончается... Собран везде виноград..."
Ему их тирады, что мертвому - антибиотики.

Патриций ночами печальные пишет стихи,
зеленым вином проверяет рисунок изменчивый...
Октябрь кончается. Спят у костра пастухи.
Мелькает луна, будто жернов вращается мельничный.

Патриций влюблен. Безнадежно. Взаимности нет.
Горячка. Вино. Одиноких подушек придавленность.
Течет из окна перламутровый мертвенный свет,
а в нем мошкарой - его горечь, и боль, и подавленность.

Селена умножит тоску его в тысячу крат,
бумага впитает ночных облаков бормотание.
"Октябрь кончается. Собран везде виноград..."
Он скормит огню все, что было написано ранее.

ноябрь 1998


ВЕНЕЦИЯ С ВОДЫ

Пергамент пристани, изученный и вдоль,
и поперек, предстанет взгляду справа,
и не поймаю - сладость или боль -
охватит память, пусть она дырява.

У Веронезе так же пенятся круги,
и те же лодки, лодочники, блики...
Ждут камни снисхождения ноги,
как ждем порой мы слова от заики.

Пора! Ты помнишь в ближней лавке стеклодув
нас удивлял своим искусством алым?
А ресторан, откуда, психанув,
ушли мы, не дозвавшись подавалы?

Еще мгновение - и будем на земле,
на площади, которая прекрасна.
Она живет в единственном числе,
и нас принять пока еще согласна.

6 июля 1999


***

Как оказалось, кое-кто поет,
и кое-кто бормочет, оказалось,
когда в толпе и сквозь толпу идет.
Толпа его толкает. Ей на зависть

он продолжает, он свое журчит
и белым днем, и чернокожей ночью.
Нет, кое-кто никак не замолчит -
свистит, мычит, а то сверчком стрекочет!

Тот кое-кто - не круглый идиот,
и он цены себе не набивает,
в нем просто жизнь свистит, звенит, поет.
Ну не поет, ошибся, напевает.

9 апреля 1998


***

Славе Бубнову

Венеция. Высокая вода.
Размокшие штиблеты еле ставлю.
Сверну с моста - и снова не туда.
Туман. Огни. Застегнутые ставни.

Еще один беспомощный зигзаг -
и брошу поиск свежих траекторий.
Венеция, веди скорей в кабак
любителя трактиров и тратторий!

Пока вина домашнего графин
мне не донес нерасторопный малый,
ломаю хлеб или крошу графит
в своих листах, как пилигрим бывалый.

Смеются маски. Пляшут катера.
Еда благоухает и дымится.
"Благодарю, что я не сдох вчера... -
хриплю я небу прежде, чем напиться, -

...за драгоценный, дряхлый реквизит,
желанный и знакомый до зевоты,
за то, что ангел в облаке скользит
и гондольер не попадает в ноты..."

11 октября 1998


***

Я знаю, мне скоро дорога случится -
прощай, город льва, здравствуй, город волчицы! -

и в "Греко", у стойки, поскольку дешевле,
я выпью свой кофе с подругой душевной.

Последние лиры на мрамор, как в море,
метну белозубо: "Senior, per favore!".

Взамен три глоточка, три пенных, три вечных,
жемчужных, как солнце, болтливых, как вечер,

три гордых глоточка, не где-нибудь - в "Греко",
почти на пороге - и ночи, и века,

почти на разрыве любви и аорты -
три цепких глоточка, а вслед им четвертый...

Для вас - мемуар, не имеющий веса:
о чем разговоры - наперсток эспрессо! -

а я за волну неразменного дыма
отдам, не торгуясь, все запахи Рима.

Отдам за дразнящий, отдам за палящий
итог моих странствий, за стих настоящий...

май-июль 1999 


***

Хотя дурна, хотя ущербна,
хотя летит на пустяки,
жизнь - говорю тебе - волшебна!
Волшебна, жизни вопреки.

Хотя твой век тебе противен,
ты выжил под его пятой.
и был как ливень, хладный ливень,
тяжелый, жадный, золотой...

1 марта 1997


ФЛОРЕНЦИЯ, ДЕКАБРЬ

Хвост в галерею Уффици
такой, что можно сто раз упиться.
Среди ценителей столько пьяни
дышит друг другу в затылки!
Впрочем, мне тоже мигает кьянти
из запотевшей бутылки.

Давай отойдем к реке
(не запомнил имени),
бегущей, как молоко из вымени,
утешимся славным глотком,
посплетничаем о Данте
или еще о ком.

1999


ФЛОРЕНЦИЯ

Если в ночи обернуться резко,
сквозь туман,
напоминающий имперский снег,
твое лицо проступит, как фреска
неизвестного мастера,
пятнадцатый век.

Декабрь 1998


СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

И примет жизнь изысканные позы,
Любая прихоть будет не вопрос!
Как хороши, как свежи будут розы...
Ах, только бы дожить до этих роз!

1999


***

Здесь жизни нет. Одно подобие
ее страстей, ее тоски...
Венеция, ты то надгробие,
то крылья мне, то вновь тиски,

то панацея, что на раны я
кладу, смиряя плоти зуд,
то гондольера песня рваная.
Я склеил бы, да тщетен труд...

зима, 2000


***

Слова, что я когда-то написал,
пригоршню, за которую не стыдно,
читал взахлеб волне и небесам,
и парусу, его впотьмах не видно,

но я-то знал: трепещет вдалеке,
а рулевой давно успел напиться,
вообразив перо в своей руке
и юношу, застывшего на пирсе...

30 апреля 2000