Локнянская колония

О поездке
в Локнянскую колонию для несовершеннолетних 20.01.2000
(страницы дневника)
Около двух часов езды от Курска (моя пунктуальность требует точности – 1час 40 минут) в автобусе по заснеженным дорогам, и вот мы на месте. Всё просто: заметеленное поселение без признаков обитания местных жителей. Вышка. Колючая проволока. Колония несовершеннолетних – почти центр вселенной.
Сегодня солнце и морозец. Вокруг сказочная белизна. Как в мультиках бывает. В голове непозволительно (сама себя ругаю и призываю к реальности) звенит какая-то романтика: «Мороз и солнце. День чудесный!..» Ох-хо-хо, знал бы батенька Пушкин, какую его иллюстрацию я использую к этой поездке.
И вот, ура, наконец-то нас провели через пропускник, по четыре человека и отдачу личного паспорта  в теплое помещение, где (спасибо человеческой заботе курского отца Михаила) для замерзших путников есть клозеты. Скользкий, только что окрашенный пол и ступеньки угрожают посетителям поломкой конечностей. Мы переглядываемся с коварно-ироничными усмешками в уголках губ: «К чему бы это?..». Я думаю: несправедливо. Иду медленно, удерживая равновесие и пытаясь подстраховывать под локоть Л.К., трудно поднимающуюся впереди меня.
Нас снова выводят за пределы колонии для того, чтобы напоить горячим чаем, и как я сама понимаю, отогреть мои ноги в тоненьких ботинках. В отделанной под мрамор столовой чая, шоколада и бутербродов предлагают много. Известное русское гостеприимство. Кто-то из наших робко спрашивает: «А это столовая для воспитанников?»  Другой укоризненно качает головой:  «излишен этот шоколад...»
Первое место, куда нас по заказу Натальи Михайловны, руководителя и идейного вдохновителя нашей группы, отвели – это актовый зал. Мы привезли в качестве гумманитарной помощи небольшие подарки в пакетиках: мыло, зубная щетка, паста, тетрадь для писем, конверты, мандарины, что-то еще... Вокруг тёмно, коричнево. Света мало.
Некоторое время все суетятся, готовя заседание. Я неприлично часто оборачиваюсь и представляю своим глазам болезненное зрелище. Сзади сидят колонисты. Они все одинаковые. Только одежда несколько разнится. На одних короткие тоненькие, пошитые, как потом выяснилось, на заказ, бурые шинельки, на других серые телогрейки. Их бритые головы я потом еще увижу в столовой.  Некоторые темные глаза, поймавшие мой взгляд, без страха, скорее с любопытством смотрят на меня, пока я не отвернусь. Мы вполголоса переговариваемся: не худые, нет, почти все одного роста, слегка ссутуленные, нет, это просто глаза все время в пол опущены, землистый цвет лица, интересно, почему все до одного бритые? где же печать злодейства? Нет печати злодейства.  Значит не прав был Ломброзо! Интересно, почему вот уже второй раз всплывает теория Ломброзо при размышлениях курян о преступности несовершеннолетних? Для слуха людей из нашей группы это звучит не столько оскорбительно, сколько нелепо.
И вот, мы пережидаем выступления всех участников заседания в актовом зале. Как впечатляет, хотя и преисполненная естественного морализаторства, но наполенная болью за ребят-колонистов проповедь курского отца Михаила! Я размышляю: есть  все-таки проповедники в рясе от Бога... Этот первый, которого слышу. Наверное, на пасхальном богослужении уста его не сдерживают улыбки, исторгая восклицание: «Христос воскресе!»
Раздали подарки, по пакетику каждому. Позже кто-то из наших ответит на мои слова-сомнения: да, конечно, ведь и эту мелочь можно отобрать, сама понимаешь,  три килограмма мандаринов в семью никому не лишни. Но мне не хочется думать об этом. Хочется верить и незапятнать эту хрупкую веру в человеческое милосердие. Ведь даже не отнять – это тоже милосердие. 
Теперь наши маленькие, по три-четыре (для безопасности) человека группы в сопровождении галантно улыбающихся  работников колонии (согласно провозглашенному начальником курского УИНа принципу доброжелательности) расползлись по помещениям и постройкам колонии. Как мы неожиданны здесь! Да что вы... «У наших воспитанников едва ли не в привычку вошло встречать вместе с нами гостей. Даже несколько беспокойно стало в колонии. Срывается режим воспитательных мероприятий». У нас в глазах стоит вопрос: а, может, это и хорошо? Мы в столовой. Часть воспитанников ест, часть ожидает. Говорят, что своей очереди. Столики по четыре человека. Еда в полном, как говорится, комплекте: первое – суп, два больших куска хлеба (белый и черный), второе – чего-то  там с котлетой и помидором. И третье есть – молоко в кружке. У меня вырывается невольное восклицание: «Это что, у них так всегда?», и я начинаю вспоминать: когда же у меня дома на столе последний раз появлялись помидоры? Нам долго и с видимым удовольствием рассказывают сопровождающие о личном колонистском подсобном хозяйстве, коровах. Ага, вот и отдельный столик с едой! И за ним никто не сидит. Но что за табличка на нем? «Стол именинника». Мне кажется, что я тихо начинаю «отъезжать» в какую-то отдаленную часть моего сознания, где запрятались воспоминания о пионерском лагере, лете, фонтанах во дворе, обезьяне Фроське на веревочке, вторых завтраках... Спрашиваем: всегда ли так их кормят? «Всегда» - отвечают нам в тон вопроса. За столиком никого нет. «А где же именинник?» – спрашиваю стоящего рядом со столом санитарного врача в голубом костюме «а-ля Корден».  «Именинника сегодня нет» - отвечает, улыбаясь. «А еда стоит» - думаю я, так и не поняв, почему именинника нет. Кто-то из наших беседует с колонистами, что-то записывает. Я робею подходить к каждому в отдельности. Наблюдаю происходящее, прислушиваюсь к своим ощущениям.
После столовой наша одухотворенная после представленного зрелища группа дружно двинулась в помещение общежитий колонистов. Внезапной, как снег во время дождя, мне показалась их фантастическая, почти стерильная чистота. В воздухе учебных, спальных и спортивных комнат стоит запах свежей краски. В туалете воспитанников висит почти удушающий смог хлороформа... «Пройдите, посмотрите...» Забыв все свое достоинство и высокую миссию, я убегаю, лишь просунув любопытный нос в туалетную комнату. «Да-да, все чисто...» бормочу довольным провожатым в хаки-форме. Кто-то из наших компетентно и с удовлетворением заявляет, что порядок в колонии сразу прослеживается по состоянию ее туалетов. Это вызывает у меня какое-то противоречивое, но до конца непонятное чувство и желание возразить против этого замечания применительно к данным туалетам.
В мастерских и бедной спортивными снаряжениями (или это уже непозволительная роскошь для колонии?) спортивной комнате, как и в  других нежилых помещениях, холод беспардонно забирался к нам под шубейки, дубленки и далее под кожу. Моё кашемировое пальто теперь кажется мне верхом изящества в Москве и сплошным недоразумением в здешних местах. «В Простоквашино сейчас концертную телогрейку и концертные валенки надо надевать..." Но что об этом канючить, если кругом такой порядок, что страшно даже дохнуть лиший раз. Вот на доске в мастерской нарисованы чертежи с комментариями, рядом за столиком мастер застенчиво улыбается: к сожалению, не все из 257 колонистов могут работать в этом кружке, но все же работает несколько групп по 8-9 человек.
Продолжаем наше путешествие. По ходу высняем, что на каждого охранника приходится 2 колониста. Контроль за беспорядками и отсутствие дедовщины обеспечены. Одобрительно киваем. Проходим в санитарный изолятор и, с некоторыми затруднениями, в ШИЗО (штрафной изолятор).  В санитарном изоляторе все как полагается: несколько изоляторов с 5 колонистами (в комнате по 4 человека, один «в гостях»), какие-то плакаты на стене (один из них про опасность венерических заболеваний), бормашина в зубоврачебном кабинете.    
Как много наших вопросов сыпется на провожатых! Все они спокойны. Хотя и отвечают на один и тот же вопрос по-разному. Мудрость знающих свое дело людей по-просту обескураживает.
ШИЗО. Это, пожалуй то, что, наверное, могло бы вызвать мороз по коже у любого праздного посетителя. Вроде как на экскурсию. Только мы здесь на минуточку, а потом «на теплые квартиры», а они... Все экзотично ужасает. Тюрьма в тюрьме. Наказание для несмирившихся. Некоторые здесь сидят по нескольку месяцев. Это их «школа», дающая им авторитет у своих и уважение на «взросляке». Два дисциплинарных взыскания, и колонисту обеспечена отдельная квартира с глазком и маленькой, прямоугольной клеткой-площадкой для выгула. Вольер для обезьян больше. В остальном режим стандартный, в футбол играют, даже телевизор в коридоре выставлен. Отличие охраны «на воле» от ШИЗОидной (сами охранники называют своих посетителей «шизоидами») – дубинки резиновые.
Кто-то из наших успел посетить подсобное хозяйство и ПТУ, где ребята получают, кажется, до восьми специальностей. Пришли восхищенные, как и полагается. Неужели все взаправду?
Пока мы бродили по колонии, времени нам дали порядком часа (это вымоленный максимум), наши приехавшие юристы и психологи вели прием колонистов. После они выскажут своё недовольство малым количеством времени и невозможностью  работать без охраны. И на следующий день их уже не пустят (причины этому в разных устах я слышала разные) доработать с колонистами.
Все закончилось собранием офицерского состава, на котором мы высказали свою неудовлетворенность психологической закрытостью колонии и удовлетворение содержанием колонистов.  «Но чего им и это стоило?» – все время меня гвоздил вопрос, конечно не имеющий ответа, но оставшийся напоминанием о себе следом зеленой краски на синем рукаве моего пальто.
Снова чай. С тем же обильным меню. Я окончательно согреваюсь. Мы рассаживаемся в автобус и едем навстречу быстро опускающемуся за горизонт багровому солнцу. «Смотри, какое солнце!» - говорит мне Люда. А все белое вокруг становится синим.