Немного о женщине

Немного о женщине.

О, женщина! За что мне эта напасть? Легкомыслие (сшей из шелковой шторы платье), кокетство (промолчи об этом, таинственно улыбаясь), бессознательное стремление к подчинению и обладанию (сделай это сама, советуясь с «ним»). Теперь комната стала беднее, но ее фантазия торжествует. У нее слишком много предметов для постоянной жизни. Искусно сложенное материальное превращается в предмет восторга: тюбики, баночки, лезвия, расчески... А за ними женщина!? И мужчина теперь уже, а не я шепчет: «О, женщина, за что мне эта напасть!»  Где же ты?
Посмотри: она склоняет голову, чтобы поцеловать твои пальцы! А губы беззвучно шевелятся, овевая руку мужчины дыханием. Молитвы ли она шепчет или просит саму себя успокоиться? Сейчас ее доброта не требует отдачи. Она просто отдает то, что не ей предназначено и не ею сотворено.
Куда мы стремимся? Какой колодец  тянет нас в свои глубины? Боже, что делается со мною, ведь и я сама женщина! Я сама - опасность и игра. Со мною будь осторожен. Ведь и сама я не знаю себя.
В доброте лишь не все кроется. Есть еще и страстное желание быть чрезмерной в своей избранности. Стать похожей на вспышку молнии в ночном небе, сопровождаемую громом и ливнем. Только одним громом и одним ливнем. Непохожим ни на какие другие. И в этом ночном небе все мужчины как один - ипостась существа, предназначенного для воплощения женской сущности. Мольберт со смешанными на нем рукой художницы красками ее фантазий. Любой мужчина уступает самому себе в момент появления картины, в которой есть только один феномен – феномен мужского единства.
Кто-то сказал: «В чрезмерности греха таится исступленное счастье». Важно представить себе этот маленький шаг к чрезмерности. Мне кажется, что это есть уступка своей слабости. Открой прикрытую кем-то дверь, сделай несколько робких шагов к п...ропасти – его постели. Придумай повод для оправдания. Так положено. И пусть невинность повода оправдает эти шаги. А для тебя осталось только одно – случившаяся возможность преодолеть саму себя и испытать, завершая рисунок. Сегодня это будет либо восторг, либо ужас (после грома непременно должен пойти дождь, но где он?) поражения. Можно все в одно время. Можно с разрывом в признающийся шепот... 
Маски не помогают избавиться от чувства. Моим глазам больно от силы наслаждения, когда твои глаза прикасаются к ним. А лицо – губы, лоб, веки – вздрагивают, искажаются гримасой равнодушия и отчаяния. Они боятся подчиниться тебе, пытаясь оказать сопротивленье своему собственному восторгу. Как мало мы знаем о том, что с нами будет дальше! И поэтому главным уже становится не цель, а путь, который мы выбираем. Ведь «завтра» может и не случиться.   
Помнишь, сколько погибло мужчин в моем необузданном огне? Впрочем, знать-то тебе это зачем? Говоришь, что не станешь одним из них? Ты не сумеешь, да и не захочешь долго любить? Ты где-то слышал уже, что развлечение смерти подобно. И все же желание избежать скуки тянет тебя к новым приключениям. «Тихие игры под боком у спящих людей...» Какой-то древний инстинкт Казановы – нет не размножаться, а купаться в неге романтической, но короткой, как одна ночь, связи с неземным существом. Сколько песен спето о его романах! Женщины ждали от него того, что он вряд ли мог им дать. И так с любым мужчиной. Да только он-то был импотентом, а ты – ты больше! Ты… Как ты хорошо себя знаешь! Скушно? Давай выпьем.  Куда ты убрал вино? Я забрала у тебя последнюю рюмку? Прости, я думала – она  моя. Ты отдал ее мне в тайной надежде на то, что я захмелею и перестану думать, отдавшись единственному чувству (если б его назвать...).  Думать о тебе?
А ты, как эту рюмку, отдаешь мне все так, словно оно или уже не имеет цены или просто принадлежит мне, как возвращаемый долг. И я лишь та гора, к которой ты пришел кланяться, «добрейший князь, князь тишины...» Душевная щедрость льется из тебя как...
Что там будет дальше? Сейчас ты об этом думаешь. Потому что так положено мужчине – думать… Но зачем ты тратишь время на то, в чем, ты точно уверен,  потом, через несколько часов не состоишься? Все твои мысли-планы рухнут, как только ты погрузишь свои глаза в ее. Вот здесь-то все и начнется. Который раз! Все так знакомо, ты делаешь все так же, идешь прежним путем, которому тебя научили другие женщины, и ищешь подтверждения каждому своему движению в ее стоне, неуловимом движении. Ищешь подтверждения столь неистово, как будто от этого зависит, исчезнет ли она в одно мгновение из твоих рук, испарится струйкой пара, или останется в тебе. С тобой или без тебя. Тогда после заветного победного вскрика твоего единственного (после самого себя) противника – женщины (русское звучание слова «женщина» походит на шорох платьев), ты великодушно выкинешь белый флаг и закроешься им с головой.
Для того, чтобы принести мне воды, тебе надо расстаться со мной и... перестать говорить. Будем вместе. Пьем за отсутствие расстояния. Это было раньше. Ощущения и поступки свернулись в клубок, исходный материал, из которого мы все вышли. «За тебя!» Вино сделалось пресным. Его волшебная сила уже перестала действовать. Реальность возвращается. Но мы пока еще вместе.
Рассвет высветляет комнату. Он начинает различать  очертания изгибов ее тела, бледность лица. Еще раз проводит рукой по ее волосам – всплеск последнего чувства. И засыпает. За окном воркуют голуби… Маленький мальчик стоит завороженный перед портретом Моно Лизы.