Ино

*Как раскалялась сталь*
(*Два раза c Ино*)

Почему случаются явления, события, которые мы не ждем, которые существуют только внутри нас?… Зачем кто-то выковыривает их? Потому что они становятся невыносимыми? Наверное так. Я никогда не думал, ни малейшей мысли не возникало в голове, что я совсем другой. Другой, чем они.
Он ли мне открыл мою сущность? Или же он был импульсом, который поджег мой рассудок? Наверное так. Он выковырил Это, не желая делать того. Неосторожно. Небрежно. Не задумываясь о последствиях. Впрочем, так же как и все случается в мире… никто не думает о последствиях. Кто-то говорит о разуме и рациональных помыслах? Что вы?! Право же, это только самоубеждение! Только!
Все разоблачается импульсом.
Все уже есть, заложено кем-то.
Все должно быть вырыто.
…………. Простите, кажется нет смысла… Лучше по-порядку. Это будет моя попытка объясниться. С огромной надеждой на успех.

Саня был настоящим другом. Настоящий значит настоящий. Друг значит друг. Не больше и не меньше. В младших классах у нас даже вкусы совпадали: синие свитера – то, что покупали наши мамы. Светка Орехова даже нравилась нам двоим. Но мы никогда не дрались из-за нее. Какое-то соглашение неписаное было между мной и Саней – «не стоят девчонки драк». Поэтому из-за них не было драк. Лучше, украв у папса сигаретки, украдкой забившись в угол беседки за домом, смолить треснувшими губами бумажки, обворачивающие волшебную траву. При этом были очень доверительные беседы. Мы спорили, зачем девочки хотят казаться неприступными. Занимательно! Орехова. (Даже фамилия подходит – «крепкий орешек». Однако никакого Брюса Уильса в ней я не видел. А жаль!) Она всегда ходила с чуть задраным носом. Может она думала, что кому-то это нравится? «Хоть и отличница, но глупая», - как-то высказался Саня. Я был согласен. Глупая.
Мне хотелось, не замечая ее глупость, что-то доказать… Я хотел, чтоб она была моей. Но мое желание оставалось только моим желанием. Нет, не только моим, но и Саниным. Мы все рассказывали друг другу. Так я рассказал ему про случай с Ореховой.
Я дождался ее у подъезда дома, куда она всегда приходила позже чем следовало бы, расчщитывая время после уроков. Она несла на хрупких, почти больных, плечиках огромный портфель. Я всегда удивлялся, зачем приносить больше 5 книг, когда в день было всегда не более пяти уроков. (Сам я обходился двумя учебниками.) Но это было не самое интересное о ней. У отличниц свои причуды.  Так я подошел к этой замученной теоремами и фармулами девочке и предложил свою помощь. Она согласилась, посмотрев свысока на меня и бросив портфель в мои руки. «Вот сволочь!», - вырвалось… в мыслях! Конечно в мыслях. Я могу контролировать себя. И тогда мог.
Мы вошли в сырой и вонючий подъезд. Кто-то видимо прошлой ночью праздновал «День граненого стакана», который по давней традиции отмечался великими пьюнами тяжелой воды. Какие-то странные признаки замечались непросыхающими рабочими, которые усматривали в сих символах предзнаменование и почти призыв: «Так выпьем же!». И никаких календарей не нужно было. Все дело в острой чувствительности! Да…. В подъезде был полумрак. И полуторовонь. Мы поднимались на пятый этаж. Надо же, она жила так же высоко, как и держала свой нос! Грязные ступеньки и вид бледной Ореховой не возбуждали никакого желания. Но у меня была цель. А к цели, как я тогда думал, можно и правильно подходить любыми способами. Я подошел.
Я остановился, выискал место почище и поставил этот дикой тяжелости портфель. «Орехова, кирпичи там?» «Гранит науки, Гномиков…. Науки!» – произнесла она с надменным восторгом и величеством, как будто слово «наука» было для меня чем-то далеким и неподдающимся осознанию. Так оно и было. Она улыбнулась половиной ее бледных губ. Бледные, почти мертвые, но красивой формы. Как застывшие топазы… если бы она засмеялась, то губы бы треснули. Но она не смеялась. «Может быть она не может смеяться?» – проскользнула идиотская мысль, чуть развеселившая меня.
Орехова была точно такого же роста как и я. Но хрупкое телосложение отличницы (как будто они учат все время, и нет ни минуты чтоб покушать) обманывало зрение и я казался со стороны покрупнее. Я начал подходить. Мягко, не напугать чтоб. Она сделала недоумение на лице. Я не останавливался. Недоумение трансформировалось в непроизносимый вопрос «Ты что себе позволяешь, Гномиков?» Замечательнейшим образом этот вопрос вмещался в невыразительное лицо Ореховой. Я ближе к ней, а сзади нее стенка. Опа! «Где находчивость? Или только формулы можешь расщитывать?» – металась мысль, тревожа нервные клетки… Нервные клетки давали импульсы вниз. Вниз от головы. Я выставил две руки, оперевшись к стенке. Эта девочка смотрела огромными серыми глазами, часто дыша (что учащало и мое дыхание). «Ты боишся меня?», - с абсолютной уверенностью на положительный ответ продышал я. «Нет», - нервно и пугливо выпустила слова Орехова. Меня это немного разозлило. Но я умел контролировать чувства. «Правда?» - мое тело прижало отличницу к стенке. «Ты что?» – как будто хотела крикнуть, но от неудобства решила прошептать Орехова. Зря она прошептала. Мои руки не слушались разум. Да и разум не очень-то мешал рукам. Она пыталась вывернуться, но я поймал ее губы. Они были покрыты коркой. Я внезапно почувствовал себя спасителем губ отличницы. Ведь если бы не я, то они бы потрескались, когда Орехова решилась бы крикунть.
«А!», - такой боли я еще не чувствовал. Как подло было с ее стороны! Я был незащищен. Я почти доверял ей. А она мне в пах коленкой. О, как я был зол! Но так же я был и недееспособен, что еще больше выводило меня. Боль, тупая боль засела на мгновения в вечность.  Орехова испуганно огляделась. «Сволочь ты, Гномиков! Сволочь!», - прошипела отличница. Но мне было как-то фиолетово на то, что я сволочь. Меня заботило только то, что сволочь не может выпрямиться. И сволочь не знала, как долго он еще не сможет выпрямиться. Наверное, если бы я даже захотел ответить Ореховой, я бы не смог. Дышать было тяжело, слова не выходили изо рта. Но это был опыт. После, через лет 5, когда это произхошло опять, я уже знал, что просто нужно выждать, пока пройдет боль. Не выпендриваясь.
Саня тогда смеялся, во время моего болезненного (от воспоминаний физического плана) повествования. Ему было весело! Но он не был сволочью. Он был другом. Во время рассказа у меня возникло большее чувство ненависти к девченкам, котрые используют силу, когда как мы считаем их слабыми. «Несправедливо!» - завершил я тогда свой эмоциональный рассказ. «Гномкин, - Саня кривлялся с моей фамилией, но ему пощалось все, - они такие! Да и вообще, где в жизни справедливость? Давай народ собирай! Революцию будем делать!» – смеялся он. «Сексуальную революцию?» – попытался я тогда пошутить.
Саня был популярен среди девчонок. Конечно! Черные волосы были вечно взъерошены, что считалось модным. Ха! «Нет расческам!» Он был не очень силен в теле. Можно было бы назвать хилым даже. Но походка... Походка делает человека интереснее. Бывают подпрыгивающие походки. Бесят меня такие! Как будто в кросовки подложили маленькие трамплинчики и человек идет и прыгает. Как глупо! Саня имел уверенную походку. Пофигистскую. Плечи откинуты назад, грудь вперед. Ноги он передвигал как будто на них чугунные башмаки, которые заносят ногу чуть дальше, чем необходимо чтоб сделать шаг. Девчонкам это нравилось! Я знаю. И глаза. Те, кто имел шанс заглядывать в них (мне повезло, как другу), те не могли уже забыть того влажного света. Как будто он только что плакал, но не было покрасневшей кожи у глаз. Это чем-то было замечательно. И это замечали.

А бывает, что есть не один импульс, что побуждает нас действовать так или иначе, а множество маленьких искорок, которые метаются в голове и откидываются с самый крайний угол из-за недопустимости быть в ежедневном обиходе. Так и я откидывал. Иногда я обращал внимание как классно смотрится часть руки, когда Саня задирал кофту. Еще его широкие штаны, при ходьбе, показывали что не только ноги у мальчика от самого пояса: просматривался волнующий изгиб со спины. Еще шея и плечи. Я сидел на задней парте, прямо за Саней. Плечи были острыми. Шея приятного матового смуглого оттенка, длинная шея. Он иногда носил цепочку, а бывпало бусы, деревянные. Было прикольно. Мне нравилось. Я это понял в тот вечер.
Была контрольная. После нее, мы были никакие. Мы сидели как компьютеры, которые из-за грубой ошибке конструктора могут еще чувствовать и вспоминать эмоции. Время тикало без учета этих возможностей человеческого мозга. Требовалось сконцентрироваться. Это трудно. Но мы смогли. После чего были как два выжитых лимончика. Было решено в этот вечер не тратить силы на домашние задания. Отдых. Мне дали посмотреть кассету. Какое-то редкое и необычайно популярное на Западе кино. Что-то про армейские уставы и смерти. Когда я смотрел боевики, почему-то я не фокусировался на действии. Пропускал.  Вот я засунул кассету в видик. Начался фильм. Военная база. Все цвета хаки. Майки на загорелых мужиках. Военные штаны американских корпусов. «Интересно, - подумал я, - для кого фильм?»
Я взглянул на Саню. Он уставился в экран как будто там было чудествное волшебное видиние, которое ранее ему не открывалось. Он сидел, оперевшись локтями на колени. Лопатки сходились друг к другу, делая складки на синем свитере. Шея была прикрыта волосами сзади, а спереди вытянулась. Скулы выделялись так четко, что хотелось нарисовать маленький портрет, где лицо было бы только из линий скул. От него шло какое-то тепло. Хотелось приблизиться… Он резко повернулся ко мне, я резко перевел взгляд на дверь. Он взглянул на дверь, а я тем временем уже уставил глаза на этот глупый фильм. «Ты чё?», - удивленно спросил Саня. «Ничё.» И мы продолжали глазеть двигающиеся фигурки и стрельбу. И кровь. Это кому-то нравится?
С того дня я старался не смотреть на Саню. Я пересел за другую парту. Оправдался ухудшением зрения. Ха! У меня глаза постоянно фокусировались в одной точке - на спине Сани. Теперь он мог наблюдать за моей спиной. Если бы захотел. Но казалось, что ему фиолетово. А мне казалось все голобым. Меня тошнило от мысли, что я могу поменять цвет. Я стал относиться к Сане осторожно, даже настороженно. Пытался понять, что он думает о цветах. Задавал глупые вопросы, и когда он переспрашивал, не поняв что именно я хочу узнать, я просил «пропустить» этот вопрос. Все начало метаться вокруг. Какое-то ненормальное движение заполонило мир. Оно иногда сменялось унылым спокойствием уединения. Такое серое и гнусное одиночество с гиганских количеством мыслей. Это пугало меня, так как иногда даже приходили мысли о смерти. Смерти! Какое-то чувство своей непохожести, несоответственности и неправильности разъедало душу. «Он мой друг», - пытался я себя успокоить. А потом: «Как меня тянет к нему! Не так как к остальным». НЕТ!….. НЕТ!……… Я не хочу!…….. Как мне заставить себя не думать? Эти мысли стали чуть ли не основными в моей голове. Нужно было что-то делать. Одиночесткво пугало. Но мне казалось, что быть с Саней я уже не мог. Я боялся неосторожности. Я сомневался в способности контролировать эмоции.
Стоило ли продолжать жизнь?
Я думал.
Поэтому решено было бороться. Иронично очень – бороться с самим собой, чтоб в итоге быть самим собой. Парадокс. Я решил возобновить встречи с Саней. Тем более, что он не понимал, отчего я вдруг так резко, внезапно, без всякой на то причины (о да! Знал бы он!) прекратил ходить к нему домой, приглашать к себе, вместе шататься по улицам и цепляться за девчонок. Мне этого не хватало. Мне не хватало его. Он же мой друг.
Все шло прекрасно. Я, как мне казалось, не давал не малейшего повода усомниться в моей дружбе… и выборе. Все было как всегда. Но мне не нравилось шататься по улицам, чтоб цепляться к девчонкам. Лучше смотреть глупые фильмы с Саней, пить пиво и говорить гдупости. Естественно, это не было глупостью. Тогда.
Обычный вечер. Обычный новый видик, который победил все чарты школьного кинопроката. Опять какая-то бойня во имя спасения мира. Убийство тысяч, но спасение мира. Мира… Чушь! Мы сидели на диване в Саниной комнате. В квартире никого кроме нас. И только крики из ящика. Я устал глазеть на это безпричинное, безцельное отрывание голов, пускание крови из шей и превращение чеовеческих тел в куски мяса. Я откинулся на спинку дивана. Саня тоже облокотился на спину. Казалось он не смотрит фильм, а просто думает о чем-то своем, о чем-то тревожном. Это было заметно по тому, что озабоченное выражение лица оставалось у него даже после того, как сцены кровопролития заканчивались и менялись «радостными» победами. Он уставился куда-то дальше чем экран, глубже, чем комнатные стены. Голова была наклонена влево, в обратную сторону от меня. Шея была как будто подставлена мне. Цепочка на его смуглой коже как змейка спала на теле. Губы были припухшими, расслабленными и влажными. Я сомневался.Я отгонял мысли. Но и без мыслей я смог сделать это. Оно сильнее меня. Я поцеловал Саню в шею. ……… Он не подал вида, что что-то случилось, НЕ ПОШЕВЕЛЬНУЛСЯ! Я был в замешательстве и какая-то дикая радость расползалась у меня внутри. Это было как будто разрешение. Как будто разрешили выйти зверю на волю, не зная о последствиях этого «доброго» поступка. Но потом я подумал, что всего этого не было. Я решил еще раз проверить. Я поцеловал его опять, нежно и дольше. Нет возмущения! Нет! Может ли быть такое? Я пододвинулся ближе. Я чувствовал его дыхание рядом. Его грудная клетка поднималась все выше и он начинал дышать чаще. Я провел языком по щеке. Почувствовал его щетину, которая появилась раньше, чем у всех остальных мальчишек в классе. Я посчитал себя единственным пацаном, кто чувствовал щетину языком! Саня улыбнулся краешком рта.  Я поцеловал этот краешек. От него шел запах какого-то дешевого одеколона, который возбуждал меня еще больше. Я навалился телом на него, прижав к дивану. Он смотрел в глаза, своим диким взглядом. Одновременно, мне казалось он смягчился, потому что в глазах я увидел желание. Желание! Я улыбнулся, очень широко. Наверное слишком широко, потому что Саня рассмеялся. Я сел ему на коленки, уперевшись своими коленями в диван. Я обнял его плечи. Те самы  плечи, на которые я всегда смотрел украдкой, а позже не мог отвести стеклянных глаз. Теперь я их мог чувствовать. Я мог чувствовать своего лучшего друга! Лучшего! В тот момент я считал себя счастливым!!!
Какой-то компот из страсти и радости был внутри меня. Я целовал его глаза, впившись пальцами в его волосы. Его рот был приоткрыт и на губах была какая-то усмешка. Я заметил ее, но не остановился чтоб подумать. Я не мог! Как может человек чувствовать, когда ему разрешили взять то, что долгие месяцы лежало под стеклом. Когда он мог только наблюдать это. А тут – на, бери! Человек не задумывается о том, кто ему разрешил брать – владелец или вор, плохо или хорошо так поступать, принесёт ли это максимальное счастье всему человечеству или убьет кого-то… Черт! Нет! Все это чушь! Он был рядом и он был мой! Мой!
Потом у меня в голове появилась мысль эгоиста: «Кто был первый, кто целовал Санины глаза?» Почему-то эта идиотская мысль остановила мое внимание на ней. Какая разница? А вот какая: он был моим другом, а дружбу не делят ни с кем! «Кто был до меня?», - остановил я свои ласки. «Какая к черту разница?» – говорил он как будто мучаясь от того, что мои губы оторвались от его кожи. Он меня обнял, провел руками по спине вниз, пододвинул к себе ближе. Молния пронизала все мое тело. Как это классно! Какой я дурак, что откладывал и отбрасывал мысли о таком мгновении! Мое тело было рядом с его телом. Ни миллиметра расстояния, и только трение. А трением высекали огонь? О да! Так и получилось. Я порвал его рубашку. Пуговицы отлетели куда-то в комнате, стукнулись о что-то твордое и замолчали. Я провел пальцами по его груди. Я был разведчиком. Это меня необычно радовало! Я изучал каждый квадратный сантиметр Саниного тела, отмечая разведанные участки губами. Я видел его лицо. Его глаза не смотрели на меня, они были где-то глубже, чем поверхность.Они видели что-то больше. Я хотел угадать картины, что являются ему и воплотить их. В плоть.
Домой я шел один. Обещал позвонить Сане сразу как приду. Шел по улице и мне казалось, что все знают, что было пятнадцать минут назад. Всех как будто отталкивало от меня невидимой волной. А мне было пофигу на всех! На всех! Кроме Сани. И меня самого. Пришел домой, принял душ. Подошел к телефону… и не смог взять трубку. Какое-то замешательство. Как будто меня ментально порализовало. Не знал, что можно сказать Сане. Отошел от телефона. Сел на диван - идеальное место для мыслительных процессов. Все в голове стало носиться по часовой стрелке, или против часовой. А почему думают, что по часовой стрелке более правильно, чем против? А может быть тикая против часовой стрелки, часы бы были более счастливы? А возможно они бы свихнулись. Странно, люди даже за часы думают, как будто часы сами не могут за себя подумать… ЧУШЬ! Какая чушь у меня в голове!!! Часы с лицом Сани – это уже слишком! Я схожу с ума! Но полчаса назад был счастлив! Может быть такое?

Как оказалось, может быть все. Или почти все. Мы с Саней закончили школу, прибывая в состоянии скрытной взаимовлюбленности и тайных моментов счастья. Мы, пожалуй, были умны. Или нам так какзалось, что никто не знает о нашей связи? Во всяком случае, никто нас не беспокоил по этому поводу. Только мама моя часто, со временем все чаще, интересовалась о моей подруге (вернее, отсутствия таковой). В ответ она слышала, что «Я слишком привередлевый в таком выборе». Ха! Да что там………
Саня поступил в университет и ему пришлось переехать в столицу. Я помню тот вечер, когда мы прощались. Мы обещали друг другу встречаться по крайней мере раз в год. Мы еще так были уверены, что не выдержим год ожидания и сорвемся через месяц друг к другу. Хм… Друг к другу. … … Как оказалось, мы были терпеливее, чем предполагали. Мы не виделись пять лет. Писали письма. Рассказывали про жизнь. Жизнь у нас была очень разная. Саня писал письма, от которых у меня учащалось дыхание при прочтении. Его жизнь была бурной. Много друзей и подруг. Много друзей… А у меня был «показной поиск» девушки, который, как можно догадаться, все время срывался из-за разностей характеров. Я был с девушками иногда. Было интересно «как это?» Мне не было противно или еще что-то. Нет. Все было красиво. Но я думал о Сане. Все эти пять лет! Глупо? Наверное. Интересно то, что у меня не быо после него мужчин. Были женщины, но это не считается. Он же смотрел на жизнь с другого переулка и видел ее намного разнообразнее чем я. Он мне рассказывал про свои встречи. Я плакал над письмами. Плакал! Мне было больно представлять Саню, моего лучшего друга, в объятьях какого-то столичного клубного мальчика. Я рвал письма. И склеивал их опять. Эти клочки бумаги были единственное, что осталось у меня от него. Я не могу сказать, что он меня забыл. В его письмах звучало, кричало желание встретиться (или мне так казалось?). Но за эти пять лет не было случая.
Мы закончили университеты. И летом встретились. Это было странно сначала. Я помню как увидел его, выходившего из вагона. Я сначала не захотел к нему подойти. «Ты что, офигел? Не виделись 5 лет! И помнишь все, что было?» – с этими мыслями я подошел к нему и вручил букетик ярких цветов. Он был, как мне показалось, тоже в сомнениях. Странно, но когда друг друга увидели, то как будто остановилось все – люди, облака, воздух, время – все стало на миг каким-то неважным и далеким. У меня в памяти выскочили воспоминания. Нет, не те моменты, когда мы лежали вместе и вдыхали аромат тел; я вспомнил как мы пили чай, как мы азговаривади, как смотрели мультики. И как мне захотелось вернуть все это! Наверное, именно желание вернуться в прошлое поддолкнуло меня к нему и влило в меня поток смелости.
Я подошел, улыбаясь (сейчас, анализируя все мои чувства, или обсуждая момент встречи с Саней, я представляю что за «улыбка» у  меня была). Саня меня обнял. Я сначала как-будто инстинктивно попытался оттолкнуть его, руки были перед грудью. Но его тело было рядом, пахло, наверное, чем-то дорогим и хорошим, но мне не это было важно. Он был рядом. Это все, о чем я мечтал пять лет! Затем я подумал, что обниматься еще не значит, что мы геи. И я обнял Саню крепко-крепко. Чувствовалось, что наши тела возмужали: поплотнели и набрали силы. Это придавало какую-то экзотику, которую я еще не знал. Саня знал.
Мы приехали домой. Саня залез в душ. У меня была сломана защелка на двери. Меня переполняли желания. Останавливали только эти пять лет. Как он относиться ко мне? Помнит ли мое тело? Правда это уже не имело значение, мое тело несколько изменилось. Его тоже. О Боже, как я хотел быть рядом с ним! И я знал, что дверь в ванную открыта! Я метался по кухне, пытаясь занять свои мысли чаем! Смешно! Как можно заменить мысли о Сане мыслями о чае? Я бросил заварник и пакетик с душистым чаем. Сбросил рубашку и все остальное. Открыл дверь в ванную. Все было белым от пара. Пахло мылом и чистотой. Я засомневался на несколько сикунд. За эти секунды мой мозг наполнился горячим паром и стало труднее думать о чем-ибо. Поэтому я очутился в ванной. Саня стоял улыбаясь, струи душа бежали по лицу, таща за собой черные волосы. Мне стало смешно (быть может от нерешительности и сомнений, но я же уже стоял в ванной). Мы вместе засмеялись. Обнялись. Обстановка разрядилась и я чувствовал только Санины руки.
Потом мы сидели на кровати, пили душистый чай и смотрели мультики. Ни он, ни я не говорили. Черт, пять лет жизни пролетело, столько воспоминаний, столько новых ощущений и пониманий, а мы молчим… и смотрим мультики. О чем они были? Не помню. И сомневаюсь, что Саня может вспомнить. Главное, казалось, что все возвратилось: что-то мелькало на экране, рядом был Саня и я чувствовал офигенно хорошо! Я взглянул на него. Белая футболка как будто светилась на загорелой шее. Влажные черные волосы были зачесаны назад. Только одна прядь длинной челки свисала и колола щеку. Я не знаю откуда у меня взялась смелость, но я обхватил Санину шею, приблизил его ко мне и положил его голову себе на грудь. Он улыбнулся и ничего не сказал. Наверное он привык, что его боготворят и сам он может не утруждать себя лишними мыслями о том, как привлечь к себе партнера. Да меня только одна его прядь свела с ума! Что говорить об остальном?…

Я сейчас вспоминаю те  три недели. Кажется они изменили всю мою оставшуюся жизнь. Наверное, так оно и есть. Саня открыл мне счастье, которого я избегал пять лет. Мы с ним ездили на природу, ходили в кино, играли в теннис. Ничем не показывали, что мы не совсем как все остальные. Никто и не догадывался, что мы делаем после того, как приходим домой, принимаем душ, выключаем большенство ламп, оставляя только маленький ночничек и… Наверное, в этом и есть секрет. Просто когда тебя не понимают, то не нужно кому-то доказывать, что твоя точка зрения правильная, если ты можешь использовать ее в свое удовольствие. Так я и делал. Был как все днем, шутил с дамами на работе, дарил им цветы (и не могу сказать, что мне не было приятно, когда в качестве благодарности меня целовали в щечку, а иногда и рядом с краешком рта). А вечером я звонил другу и мы делали друг друга чуточку счастливее. Да, оказалось, что я не уникальность, просто непохожесть скрывается. Но когда находишь тех, кто такой же непохожий и делишся своими переживаниями, мыслями, то понимаешь, что у тебя тоже есть место в этой жизни. Просто это место бывает вечером.
Сейчас справа от меня, на столике, стоит Санина фотография, которая опирается на вазу с цветами. Вчера мне Тёма подарил эти красивые розы. Саня у меня, как это не смешно может звучать, является идеалом, или мечтой, которая не обязательна для настоящего момента, но которая делает воспоминания светлее. Все мои друзья, которых у меня стало очень много после встречи с Саней, были брюнеты. Случайность? Не думаю. Закономерность. Все мы стремимся к идеалу.  Тёма почти идеал. Я люблю его черную челку, его порочный пронзающий взгляд. Он тоже живет двойной жизнью. И не делит их на «плохую» и «хорошую», «черную» и «белую»… Все эти деления неверны. Просто мы признались себе, что не можем притворяться, но можем быстро бегать. Из одной жизни в другую, связывая эти две жизни тоненькими ниточками наших мыслей и чувств. Вот и сейчас, жду звонка Тёмы. Мы идём на вечеринку. (Звонок.) Все, ухожу. Пока!