Фантом поэма-медиум

Я же боками луны или солнца
Вырвусь к тебе и уставлюсь в оконце.
Буду смотреть на занозы в ногах.
На отворачивающихся щеках
Мои поцелуи еще не остыли,
Хоть и покрылись дорожною пылью.
Я же – висок
Твоего
Неожившего сердца
И своего
Частопьющего герца.


ОДЕССА

Дюк –
Мы же лично с ним не знакомы.
Я его вырву –
                поставлю у дома
У своего –
                мы подружимся с ним.
Помнишь:
Твоею улыбкой слепим,
Плечи вздымал
                ношей твоей.
Свечи шептали: «Налей-ка, налей!»
Я солнцем уставлюсь в ристалище слез
Твоих нелюбимых семейных заноз.
Откуда ты,
Дерзкая хрипом взялась?
И до сих пор
                в этот хрип пеленясь –
Я – хрясь!


Я что – дым в краснощекой ливрее?
Я что – город, приласканный феей?
Я что – солнце, которое будет?
Правда, хочется, чтобы все было.
Не тогда, когда полностью скрутит –
До того, –
Как «на мыло!»


Ты помнишь? Сказала:
«Я живу с пожарником
Дуэтом».
Хорошо,
Что еще не с поэтом.
И он затушил ликованием
                твой,
Мною обугленный нерв.
Ревнивой водой заполнялся брандспойт
В заштопанный
Резерв.
И слезы на телефоне, –
Значит истерика,
                взрывы.
Это семейная какофония
Прокалывает нарывы.
Но я не крал.
Я только ждал.
И ждал – не ждал,
Но помнил.
Я помню:
                мы сыграли бал
И
Остановили домну.


Ворвусь к тебе
                жидкой страстью нерпы.
Оголю лучом
                визуально нервы.
Выброшу хлам свой
                из памяти,
Как занозы в переход –
                вам идти.
А они везде –
                вы их цепляете,
И безвольностью
                оживляете.


Я проснулся цветом луны,
И на кухню, где борщ в полплиты;
Пошнырял под коврами в кладовке –
Тих
Мой
Бес;
Ввел
Мой
Нюх
Ловко.
Через тюль цветом магм –
                прямо в спальню,
Разукрашенной лунной эмалью,
Я уселся на той же щеке,
Что когда-то витала в дымке.
Разодетая им – чуть смущалась,
Превращаясь в любовную шалость.


Грустя бессмертным лунным светом,
Еще не узнанным поэтом,
Мы с Дюком подружились вмиг.
Он место мне свое на время
Отдал.
Я надорвал кадык,
Читая про евреев:

Глумитесь маленькие люди.
С фашистской завистью на блюде
Вы уплетаете народ,
Чьи мысли вам из года в год
Нажиться духом помогают,
А псы, съев кость,
                еще и лают.


Читая про любовь:

Снежинки врежутся в ресницы.
Я прочитаю полстраницы.
Тебя боясь перелистнуть,
Войду в тебя
Любимая.
«Люблю!» – шепну,
                чтоб не вспугнуть.
Читая вновь и вновь.
Хоть место Дюка
Не для поэта,
Но в зал-то не пускают мэтры.
«Ты не готов!»
А я готов!
Померюсь силой
Выведенного яйца –
Уж если плыть,
                то до конца.

А в лунный цвет щепотка света
Проникла.
Дочитался.
Вам либретто
Я предоставлю, если захотите.
А полностью, –
                то, если угостите.


Ты вышла в рот набрать воды,
А я в ливрее у плиты.
Я – дым.
Я – свет.
Я – солнце.
Я – луна.
Меня не видно ни хрена.
Нет,
Видим я,
               но не опознан.
Восход во цвете одиозном
Краснел,
               желтел,
                всходил
                и плакал,
А я сидел, как туши злаков,
Блестел
              и наблюдал,
Как сигарету ты брала.

Я чирком пыл
                из спички высек.
Всосалась ты, как в тыщу сисек,
И выдохнула дым,
То есть меня –
Ливрея падала в тебя
                дымя,
И поднималась,
То есть скиталась.


Мне жить в Москве,
Тебе – в Одессе
Как маргинальной поэтессе.
Разохать криком километры
На сантименты…
Ворваться
                солнцевою бляшкой,
И взгромоздиться
Тебе на ляжки.
Сегодня,
Именно сейчас
Я сорок вырождаюсь раз.
Ливрея стала маловата
От жировых мускулатур –
Отдать
            не рожденному брату
Ее –
Прикид космических культур.
И вот
          я гол
                и млад,
                и наг
Застыл над куполом мой шаг.



СЕСТРА

Сестра –
Почти как тыщу дней
Нашлась.
Целует мягче и преданней,
И дружеский огрыз ливрей
Лоснится в белокурой ванне,
А девичий присест волос
Монументален, как колосс.
Опять же, миллионом слов
Нас терпит «Когалым – Москва» –
Тыщеплетеньем проводов
Роднит
            Ахматова.
Алло!
Мне город перманентных зим.
Пятиэтажку,
Где в окне
Углом
Бушующий Гольфстрим,
Шагами детских ног,
Дерзит зиме.
А там, на третьем этаже …
«Соединяйте …
Она ждет уже».



КОГАЛЫМ

Двенадцатый час
                не нов
Громадами серых
                глыб,
Шелестом зеленых
                боков,
Где белым ковром
                снег зыб.
Здесь голосом каждый
                тих,
А если не тих,
                то сноб,
А если не сноб,
                то лих,
Прижатый цензурой
                скоб.
Печать привыкла
К порядку букв,
К свинцовой похоти слов;
И в унисон нефтяных подруг
Блеет редактора зов.
И лижут мне зад
                языки факелов
И город по-белому сер,
А когда мороз
                насквозь суров
Я вспоминаю тысячу вер.
Я вспоминаю тысячу лиц,
А впрочем,
                только одно –
На белом снегу
                влажных страниц
Обыграно чувство виной.
Движутся улочки
                сеткой дорог,
В сугробы впиваясь –
                брешь;
И чернотой
                колес и ног
Исчезают
                лесом и городом меж.
Двенадцатый час
                грудь
Звонком разорвал:
                «Кто?!»
Успев пелену
                смахнуть,
 И в полуприсест
                пальто.
«Ты помнишь меня?» –
                «Сном».
А улочки сжатых
                губ
Извергли немой
                гром,
Видимый без ста
                луп;
И воскрес
Наших
Тел
Ком;
И тогда
Наблюдавший Дюк
Произнес обреченно:
                «Шалом!»,
Бросив взгляд
На второй люк.
И, укрыв пол-лица от дождя,
Я врываюсь к тебе в самолет.
«Ты не помнишь меня?
                Это – я!» –
Повторяю тебе раз пятьсот.
А записки, как листья пестрят:
Там
Распомаженный Бальмонт,
Здесь следы уходящих пят
И, разбросанный
По салфеткам экспромт.

…………………………………

Я поселюсь в твоей квартире,
В твоем семейном
                и ворчливом мире.
Небесным телом просочусь,
Трехдневной пылью полетаю
И, как великий сторож гусь
Чему-нибудь,
                да помешаю.
Увижу снимок:
                челка взмывшись,
Упорно прячет стрелки бровь
И тело, нагло оголившись,
Осеннюю вскрывает кровь…


Мне жить в Москве,
Тебе – в Одессе
Как одностишной поэтессе:

Меня пугает то, что я непостоянна.
Я влюбчива.
Душа моя туманна.
Порой, мне кажется, как я люблю!
Порой  – как ненавижу!
  Порой, я равнодушье проявлю
И этим вдруг кого-нибудь обижу.

Я – воздух,
                ты меня вдыхаешь.
Я – водка,
                ты мной опьянена.
Я – память,
                которой – замираешь,
Вдруг понимая,
                что жизнь обречена.


АВТОБИОГРАФИЯ

Вы не дождетесь от меня поклона:
Когда еще при школе у ворот
Меня ждала из сверстников колонна,
В ухмылке разбаюкивая рот.

Еще тогда, когда я был мальчишкой:
Родительским доктринам вопреки,
Любил футбол и ненавидел книжки,
И клал орлом на рельсы пятаки.

Я попадал в технические ВУЗы,
Где вечные вахтеры в сапогах
И вечные, с карманами, как лузы,
Доценты от бутылки в двух шагах.

Зачем я бился во врата науки?
Оттуда вылетал как шмель-Гвидон,
И, расставляя лебедино руки,
Пугал преподавательских ворон.

Еще тогда, когда я был строптивым –
А собственно, сейчас не захворал, –
Предпочитал любовь – факультативам,
И женщин беспардонно не бросал.

Они не брали от меня подарков –
Я сам распродавал себя для них.
И если ждали – мчался даже в Харьков,
Бросая всех: и зрячих и слепых.

Вы не дождетесь от меня поклона,
Когда среди приказов и погон
Меня пытались ставить вне закона
Полковники солдатских похорон.

Потом шатался от гитары к книгам,
От вычурных художеств до станков,
От грузчиков перебегал к верлибрам
И не боялся жизненных пинков.

Я не был хулиганом, разгильдяем.
Я мог сдавать экзамен за двоих,
Но так же был дрейфующим лентяем,
Уча по месяцу один и тот же стих…

И, побросав присыпку увлечений,
Сорвав рубаху и надев тулуп,
Сказал: «Поеду-ка на Север!»,
Лишь прихватив на грудь гитарный труп.

Не то чтобы красиво, но утробно
В тайгу межой просачивался дом;
Мороз вцеловывал щекасто-лобно
В меня-младенца этот бурелом.

Вминая под себя бруснику, вжился
В скелеты вышек – гладил нефть рукой, –
В обыденность общаг, где и женился,
Разбогатев, как в первый раз, тайгой.

И родились от моего внедренья:
Улыбка-сын и умиленье-дочь –
Крупицы моего омоложенья,
Влюбленность не пытаясь превозмочь.

Но вдруг, тайга мне стала реже сниться –
Все чаще – проспиртованность домов.
Все утомленней становились лица,
Все обнаженней – просека лесов.

И сны сакраментально мне кричали:
«Воткни в тоску содомский клин стиха».
И я воткнул, и начал все сначала,
Взяв на себя большую часть греха.

И, побросав сосновый лес и холод,
Уткнувшись лбом в московское манто,
Я понял, что вот этот шумный город
Мне виделся во сне давным-давно.



ГОРДИЕВ УЗЕЛ СВЯЗИ

Рвется
Ввысь
Пульс,
Как недоразвитый вулкан.
Так и кабель телефонный –
                кабель –
Разрывает пространство
И клацает,
Как капкан,
Будто в заячьей драме.
10 000 «Алло!»
В тон прокуренной смене
Проникают в брюшко
Исслюнявленного
Колена.
Мне звонят, говорят:
«Вам знакома Одесса?
Юмора
            антиквариат
Неучтенного веса.
Там живет сотрудница наша
                бывшая,
Когда-то упругим характером
                слывшая.
Сейчас, поддавшись
                «хоть на какое» замужество,
Нашивает плерезы и кружева».
10 000 звонков
Разорвали мне слух…
Сразу пять ангелков –
Вру,
Но не менее двух,
Пару бесов и черт,
                ну и медведь      
(как он говорит,
                лет ему девять)
Появились, задом пятясь –
Этим местом
Мне
Мерещится святость.
Поют, пляшут,
                не замечают
Невесту в сапогах болотных,
Пристроившуюся
                к замужней стае
Инстинктов рвотных…
«Извините,
                ваш сон закончен.
С вас огромная сумма»…
Зато теперь я лучом прочен
И солнечным
                и лунным.

………………………………….

Все вижу,
                даже таймеры и бомбы
Быстрого
                и замедленного действия:
На вопрос о поэзии,
                отвечают: «Не помню» –
Представители
                тротилового семейства.
Из детектора лжи
                вылезают чтецы и чтицы,
За собой таща
                цветные книжки –
Пронумерованы
                сюжеты и лица, –
Для ленивых – мормышки.
Стараюсь совестью
                впаутиниться
В инквизиторов и магнатов.
Стон
Лег
В слух
Кириллицей
Без скучных лимонных матов,
Без жирных матьевых палиндромов
И старых плаксивых синдромов.

………………………………………

Хрипотой искуренный голос
Прозвенел серебром:
                «Ты мне дор…!
Ты мне… Ты…»
С челки волос,
Ор напрягши,
Ложное
Выорет «до».
Я знаю,
            тебе хотелось петь,
Когда был принесен с мороза ужин –
Талант – не всем,
                тебе ж лететь
Сквозь-через
Припорошенные
                снегом лужи.


Воскреси во мне
                ту прекрасную сволочь,
Что ненавидит кошек
                и любит собак,
Что приходит «на полчаса» под ночь,
А уходит под утро, ругая сушняк.
Воскреси во мне
                ту влекомо распутную,
Не капризную,
                слабую,
                хрупкую,
                дерзкую
И немного-немного
                поэтно-дебютную,
И в повадках чуть-чуть королевскую.


Вот ты опять одна за чаркой
С рожденным званьем Натали.
Ливрею сброшу:
                «Что-то жарко!»
Звонок.
Ах, это мужа принесли.
Взовьешься,
                раненная словом,
И в высоте плебейских мук
Сразишься с молнией и громом,
Опять вернувшись
На новый круг.
Ты охами себе внушаешь,
Лаская
Вверенную
Тебе плоть:
«Все будет!»
В который раз себя лобзаешь,
Огубя сигаретовый ломоть?


Ночь надевает
Полнолунное платье,
Блестя солнцепудровой цедрой.
И звезд
Пожирающее
Обхватье
Обнимается щедро.
Всех в кучу сбило
Обхватье это,
Нахально выплюнутое с неб
Млечным
Всхлипывающим букетом.
Это ль наш призрачный склеп?
Солнце жжет –
Обзываться глупо –
Сливруем у него пыл?
У этого,
Миллионоградусного трупа
Не может быть крыл.
Лишь я –
Его дальний родственник
Летаю то там, то здесь
И сгоняю
                с теплых простынек
сон хаотичных телес.
Проберусь и к тебе
В прокрустово ложе.
Оголю твое прошлое тело
И
Ультрафиолетово на коже
Улягусь бляшкой белой.
И буду вылеживать
                минуты, годы,
Но только прошлым –
                не настоящим.
Настоящее сейчас
Под уральским сводом
Наседает на меня
                любовью кипящей.



ЕКАТЕРИНБУРГ

Лапами вечера
                и ночи
Обхватило меня
Екатеринбуржье,
Да так сдавило,
Что привычный кормчий
Чуть не умер
От страстного удушья.
Порасшагались чувства забытые
Сорокодвухразмерными шагами
По ночным лавкам.
Фонари сытые
Глазели
Апельсиновыми кругами.
Не докричавшись
До земных запретов,
Я в красный впился светофор –
В короткой юбочке балета
В па пересек дорог зазор.
И началось одежд скитанье,
И пепел вверенных мне чувств
Вперял ночного подаянья
Гром-поцелуй в минорный бюст.
А утро фокстерьером томным
Встречало тихие шаги
Непоявившимся, огромным
Рычаньем солнцевой дуги.
Преследовать во мне неочертанья,
Наверно, глупо.
Стук хваткой темноты
Вспорхнул в двадцатидавнее свиданье
Какой-то свадьбы, вмотанной в бинты;
Какой-то цикл какого-то фрагмента
Изгибом возраста ночного комплимента
Упал,
Свалился ежиком небесным
В подслеповатый
                город-самоцвет;
Какой-то миг,
Мелькнув изгнанником облезлым,
Разбил неон на двадцать с лишним лет.
И не каким-то мнимым ангелом
Она загадку загадала.
Она, обняв простыми рангами,
Шепнула, прокричав, – проохала:
                «Я – Алла!»
Французским
Изнеможеньем вжилась
В мои литературные прообразы.
И кто я?
Наказанье или милость?
Или в забытых чувствах – огрызень?


Люди, остановитесь!
Посмотрите на меня!
Я иду,
Шагами меряя Исеть,
Без коляски,
Даже без костыля.
Я таким
Буду впредь.

……………………………

Нечего мотаться где попало.
Какой-то Понт Эвксинский –
                мне зачем?
Мне не надо прошлого…
Потенциала.
Мне не надо будущих измен.