Автопортрет с увечьем

О голове я уже писал.
(См. «Автопортрет с алопецией»).
Теперь об увечье…
Как, например, сердца.

Сердце – камень
у Христа за пазухой.
За века слежалась порода миокарда:
тромб к тромбу,
инфаркт к инфаркту,
ишемия к ишемии…
Достану его и брошу
в твоё ослепительное око.
Хрусталик глаза разобью ненароком…

Милая! Без паники.
Это не в моём стиле,
да и не под силу.
Пальцы,
обмороженные твоим дыханием,
на обеих руках ампутированы.

Ноги – культи.
От похождений амурных
стёрлись до того самого места,
в котором теряют к себе уважение
и гордое имя.

Поверь мне, любимая!
Курам на смех
хожу второе тысячелетие
дорогой твоего сердца:
туда-сюда, туда-сюда –
во все концы, куда б ни послала.

Иду куда подальше,
на ночлег располагаю,
хочу развести костёр страсти,
сварганить пару-тройку оргазмов…
Вдруг подует ветр разногласий,
погасит пламя,
разбросает поленья,
побьёт горшки и плошки…
По всему придорожью тлеют
наши с тобой чадящие головёшки.

С целью устранения
причин несварения
                желудка –
ем гнилое мясо подлунного
                мира –
ежедневно, как моцион, делаю харакири…

Вот очередной шок –
заворот кишок:
почему Пал Палыча посадили за границей,
а не в России?

Только вывалю кишки на письменный стол,
ты тут как тут, чокнутая,
во всё влезаешь, достаёшь до печёнок.
А впрочем,
кому ещё, собственно,
следить за моим здоровьем,
которое хоть куда.

Вслед за Фёдором Конюховым
отправилось в путешествие вокруг света,
попало в штормы,
потеряло формы,
оснастку.
Легло в дрейф к берегам Австралии.
Жаль, по условиям регаты
                яхту,
сошедшую с дистанции,
вскоре затопят в мировом океане.

Души кожа
скукожилась,
села, как застиранная рубаха.
Сердце и то не влезает,
не говоря о памяти.
А раньше-то, помню воочию, –
                ночью
обольётся слезами,
раздуется на подушке
                лягушкой,
          приложит ушки,
выйдет из тела
    сквозь стены
и поглотит, троглодитка, Вселенную.

С бессонницей затеет игру -
всю ночь её догоняет.
Сама себя в чёрную дыру
звезду за звездой,
созвездие за созвездием
поглощает.
Устроит оргию –
сдавит жабой грудь,
подступит к горлу,
не вздохнуть, не охнуть…
Достать бы спирта ба-а-льшой сосуд,
промочить горло,
чтоб от тоски окаянная не сохла.

Совесть…
Глаза, как у тебя, любимая, – на пруду наледь.
Сколь ни осыпай её золотом,
жалобами,
ни прельщай ласками,
язва,
не оттает.
Закованная в макияж,
в бойницы глаз наблюдает,
как чередой больниц,
падая ниц –
                лбом
                об лёд,
сердца стуча костылями,
к тебе ковыляю…

А ты, словно башня Останкинская
после пожара,
стоишь красивая и безжизненная,
душа дотла выжжена,
во чрево –
на Седьмое Небо –
войти не позволяешь,
безжалостная!