Глупому горьковскому пингвину

Душу в дорогах мирских искалечив,
Ты решил от бурлящей вселенной отречься.
Выпив чашу, зовущуюся мирозданьем,
Промотал и потенцию, и состоянье.
Отрекаясь от прошлых путей заблужденья,
Ты сменил на корню суть былых убеждений.
Умертвив свою плоть, иссушив свое семя,
Ты постригся и принят был в богово племя.
Но земные, такие родные печали
Крались в келью бесчисленными ночами.
И, срываясь, шептались молитвы поспешно,
Заглушая мелодию мыслей тех грешных.
И поклоны земные бились под образами,
Что взирали из тьмы неживыми глазами,
И курился неслышно спасительный ладан,
Очищающий души от смрадного яда...

Пр.: Толстые стены схоронят боль,
Черное платье прикроет уставшее тело.
Слишком легка для твоей ноши роль:
Прячась от мира, не нужно иного удела...
Зачем?

Искренни были скупые молитвы,
Только, видно, всевышним они позабыты.
Близость кущей и мед долгожданного рая
Боль и грусть, и глухую тоску вызывают.
С черным хлебом, с водой ты вкушаешь смиренье,
Зная точно: души не придет избавленье.
И не скроет гранит толстых, тесаных ставень
Тот город, тот край, что ты оставил.

Пр.

И строптивое дерзко возникло желанье -
Завязать с добровольным своим наказаньем.
Испытав приобщение к вечной печали,
Повернуться, встряхнуться, и снова - к началу.
Да не вышло: от свежести дух захватило,
Да дорога уж слишком наверх уводила.
Убегая от тяжкой в мирской жизни доли,
Ты сбежал лишь от собственных силы и воли...

Пр.