В начале августейшего месяца...

В начале августейшего месяца Августа я уехал в Кемер.

Мустафа  готовит чудесный кофе в местном баре.
Два прыжка отделяли деревянный навес
от мутной шатающейся воды.

Единственный язык, на котором я довольно сносно
спорил ,- русский.

Еврейские буквы в плохо отпечатанном учебнике
казались неразличимыми. Это сводило меня с ума.
Я посылал тошнотворные проклятья гаснущей лампе.

Горничная вынесла гостиничные полотенца, а мое
собственное похитил ветер, нарядив в него куст азалии.

Ангельский денек, грустнопоющий,крылатый. Но ангелы теперь представляются похожими
на вертолеты. Элул. Шевелятся деревья.

Под утро делается прохладней,
и под тремя одеялами у Гюльнары мерзнут ноги.
Она бормочет, сбивает во сне простынь,
уползающую вверх. Тогда становится виден облезающий
лак на ногтях и щиколотка правой ноги
с браслетом. Левая согнута и поджата.
Спит она совсем раздетой.
Кого бы  ни умиляла загорелая кожа
плечей и живота, совершенно белая грудь,
не тронутая солнцем.
Подушка какая-то медвежья,
не туго набитая и покорная.
Длинные волосы всю ночь метаются по подушке,
руки тянутся то под щеку, то заползают под наволочку,
а за окном посвистывает ветер и играет с деревьями.
 
-Здравствуй, я тебя разбудила?
-коварно шепчет она, набрав чей-то номер в пять
или шесть часов утра, - мне не спится!
Я поднимаю трубку параллельного телефона,
потому что не могу себе представить
дальнейшую жизнь без этого нескромного знания.

Она побежит к палатке покупать долговязую
французскую булку, которая хрустит в руках, и немедленно искрошит ее голубям.

Крошки сыпятся снегом
на сине-серые перья.Голуби задумываются: «Манна
небесная! Почаще бы такой снег.»

Мрачная арка.
Ряды с арбузами и липкими,
обсыпными рахат-лукумами- миндаль, фисташки, и фрукты-  тучные, но, как оказалось, не такие уж сладкие дыни-
все это так обожает Гюльнара.
Глядя на то, как мальчишка-торговец ест дыню,
я вспомнил и  о ней : рукава белой рубашки закатаны так высоко, что полностью
открывают  полные локти,
черная челка падает на лоб, и, склонив голову,
она откидывает ее назад,
а сок свежей дыни течет по руке.
Она не замечает,  как скатившаяся капля
уже расплылась на груди.

Рубашка  такая тонкая, что когда Гуля зевает, и отводит назад руки,ткань  натягивается, и я не могу скрыть смущения и опускаю глаза. Я проклинаю себя за то,  что это не могло случиться где-нибудь в другом месте, - в безлюдном парке или, наконец, у меня дома, но под  каким предлогом? «Купите дыню!» - прерывает мои фантазии мальчик.

Я хочу найти похвалу и ее глазам,
томно-карим, узким и самовлюбленным.
Это опасно. У меня есть ее телефонный пароль,
но я не решаюсь навязаться,
и провожу вечера в компании глупых
и давно изученных характеров.
Гюльнара же резка и откровенна ,
если соблазнить ее, она будет раскованна и свежа.

Мустафа спит на пляже.
Он рядом, в лодке, рвущейся с цепи.
Его почему-то не укачивает.
В такие ночи не насытишься морем.
Успевает ли он к утренней молитве,
или  поет ее сам, может ли сорваться,
чтоб плыть на другой берег?
   
Я  прочитал, благодаря памятливому сердцу,
три  недолгих  молитвы, и смотрел на звезды.
Утром проснулся на пляже, так  и не объяснив себе,
как мог уснуть, да еще в такой  бестолковой  позе,
с книгой и ключом на животе.

Кричали  по-английски,
вертя на пальцах тюбетейки,
трясли платками и выставляли
лотки со сладостями.
У ограды поджидал знакомый новенький байк.
Я  толкнул ржавую калитку, и вошел в парк.
Розовые и голубые  лошадки, кабриолеты,
паровозик с вагончиками, русские горки -  все это окружило меня, жужжа и хохоча.

Ей принесли персикового сока.
Вечером она не плавала в бассейне,
а наперекор моим ожиданиям, убежала к морю.
По обочинам каменистой дороги вспыхивали светильники. Турки суетились около палаток,
располагаясь на ночь.
-Гюльнара! - я окликнул ее,
но она не обернулась.
Откуда-то сбоку выскочил Рома
с крошечной розочкой в руке
/европейская элегантность по-еврейски/
и протянул ее Гуле.
Она что-то сказала, они захохотали вместе ,
и он, обняв ее за талию и чуть ли не всем телом
навалившись, потащился  рядом,
не успокаивая своего возбуждения.

Я повернул обратно в гостиницу,
упал на постель, и уснул тяжелым, неуютным сном.