Песни аутсайдера и другие стихотворения

    







  Москва

          1991 – 1999









Песня ветерана
защиты Белого Дома 1991 года

З. В. Емелиной.

      Налейте мне, граждане, рюмку вина,
      Но только ни слова о бабах,
      Ведь мне изменила гадюка-жена,
      Пока я был на баррикадах.

      Не пуля спецназа сразила меня,
      Не палка омоновца сбила,
      А эта зараза средь белого дня
      Взяла, да и мне изменила.

      В то хмурое утро, когда этот сброд
      Нагнал в Москву танков и страху,
      Я понял, что мой наступает черёд,
      И чистую вынул рубаху.

      Я понял, что участь моя решена,
      Сказал я:  “Прощай!”, своей Зине.
      Она же лежала, как лебедь нежна,
      На жаркой простёршись перине.

      А к Белому Дому сходился народ.
      Какие там были ребята!
      Кто тащит бревно, кто трубу волочёт,
      Оружие пролетарьята.

      Баррикады росли, и металл скрежетал,
      И делали бомбы умельцы.
      Взобрался на танк и Указ зачитал
      Борис Николаевич Ельцин.

      Мы нашу позицию заняли там,
      Где надо согласно приказа,
      Бесплатно бинты выдавалися нам
      И старые противогазы.



      Мы все, как один, здесь ребята умрём,
      Но так меж собой порешили 
      Ни шагу назад! За спиной Белый Дом 
      Парламент свободной России.

      Мы цепи сомкнули, мы встали в заслон,
      Мы за руки взяли друг друга.
      Давай выводи свой кровавый ОМОН,
      Плешивая гадина Пуго.

      В дождливой, тревожной московской ночи
      Костры до рассвета горели.
      Здесь были казаки, и были врачи,
      И многие были евреи.

      Но встал над толпой и, взмахнувши рукой,
      Среди тишины напряжённой
      Народный герой, авиатор Руцкой
      Сказал сообщенье с балкона.

      Сказал, что настал переломный момент,
      Что нынче живым и здоровым
      Из Крыма в Москву привезён президент,
      Подлец же Крючков арестован.

      Он здесь замолчал, чтобы дух перевесть,
      Послышались радости крики.
      А кончил словами:  “Россия, мол, есть
      И будет навеки великой!”

    
      Пока я там жизнью своей рисковал,
      Боролся за правое дело,
      Супругу мою обнимал-целовал
      Её зам. начальник отдела.

      Он долго её обнимал-целовал,
      Он мял её белое платье,
      А на ухо ей обещанья шептал,
      Сулил повышенье в зарплате.

      Покуда я смерти смотрелся в лицо
      Бесстрашно, как узник у стенки,
      С таким вот развратником и подлецом
      Жена задирала коленки.

    
      Я там трое суток стоял, словно лев,
      Не спал и почти не обедал,
      Домой проходя мимо здания СЭВ,
      Я принял стакан за победу.

      Победа пришла, вся страна кверху дном,
      У власти стоят демократы.
      А мне же достался похмельный синдром
      Да триста целковых в зарплату.


Болезнь глаз

  Сергею Аветисяну, человеку и гражданину.

То не свет, но ещё не тьма.
То не явь, но уже не сон.
То ли снег засыпал дома,
То ли дым в окно нанесён.

То ли это ты, слепота,
То ли так – туман поутру.
Жизнь течёт слюной изо рта,
Мир ползёт дождём по стеклу.

Из глухих колдовских озёр
Поднимается муть со дна,
Заволакивает мой взор
Грязно-белая пелена

Окружает меня стеной,
В ней звучат голоса невнятно,
Лица тех, кто рядом со мной,
Превращает в мутные пятна.

Заволакивает берега,
Пароходы идут, трубя,
И как ты мне не дорога,
Заволакивает тебя.

Дунул ветер, и всё поплыло
В никуда от причала буден,
Забывая о том, что было,
И не зная того, что будет.

С кем последнюю рюмку пьём?
Неизвестны их имена.
И хрусталь помутнел, и в нём
Непонятен сам цвет вина.

Значит мне на ощупь блуждать,
Забредать в чужое жильё,
И тела других обнимать,
Принимая их за твоё.

Ничего-то я не сберёг,
Разве этого я хотел?
Но плывём мы лоб в лоб, бок в бок
Караваном туманных тел.

И последние краски дня,
И осенний неяркий свет
Заволакивает от меня,
Заволакивает…

 Из цикла “Песни аутсайдера”.
И. С. Киселёвой.

   Ампул пустых частокол
   Встал между мной и тобой.
   Сделай мне, доктор, укол,
   Чтобы прошла эта боль.

   Я ещё значит живой,
   Раз дозвонился к врачу.
   Доктор, прерви мой запой,
   Я тебе всё оплачу.

   Ну о болезни моей
   Что я могу рассказать?
   Рыжая чёлка у ней
   И голубые глаза.

   Доктор, лекарств не жалей,
   Я трое суток без сна.
   Белой горячки белей
   Кожи её белизна.

   Мой алкогольный психоз,
   Яркий, навязчивый бред.
   Я среди лилий и роз
   Вижу её силуэт.

   Доктор, смелей, не дрожи,
   Дозу не надо снижать.
   Дай мне недельку пожить,
   Я б ей успел всё сказать.

   Кыш, улетай вороньё.
   Я не был счастлив ни дня.
   Тонкие руки её
   Не обнимали меня.

   Ей же за мной не нырнуть
   В этот подавленный мир,
   В хрипло дышащую грудь,
   В ад коммунальных квартир.

        Исход

Поцелуи, объятья.
Боли не побороть.
До свидания, братья,
Да хранит вас Господь.

До свиданья, евреи,
До свиданья, друзья.
Ах, насколько беднее
Остаюсь без вас я.

До свиданья, родные,
Я вас очень любил.
До свиданья,  Россия, -
Та, в которой я жил.

Сколько окон потухло,
Но остались, увы,
Опустевшие кухни
Одичавшей Москвы.

Вроде Бабьего Яра,
Вроде Крымского рва,
Душу мне разорвало
Шереметьево-два.

Что нас ждёт, я не знаю.
В православной тоске
Я молюсь за Израиль
На своём языке.

Сохрани ты их дело
И врагам не предай,
Богородице Дево
И святой Николай.

Да не дрогнет ограда,
Да ни газ, ни чума,
Ни иракские СКАДы
Их не тронут дома.

Защити эту землю,
Превращённую в сад.
Адонай элохейну.
Адонаи эхаад.


       Пейзаж после битвы.

(из цикла “Песни аутсайдера”)

С утра на небо вышло солнце.
А мне с похмелья не легко.
Но я заначил два червонца
На жигулёвское пивко.

Указ о смертном бое с пьянством
Жить нам всем долго приказал.
И я, с завидным постоянством,
С утра за пивом на вокзал.

А там крутые бизнесмены,
Палатки полные всего,
А в них искусственные члены
Гораздо больше моего.

Вибратор, вибростимулятор.
Ах, как кружится голова.
А среди них кооператор
Стоит, как Терминатор-два.

Привет вам, хваткие ребята.
Я просто счастлив видеть вас.
Теперь каюк пролетарьяту.
Вы наш господствующий класс.

Для вас сияют магазины,
И носят девушки чулки.
Для вас весёлые грузины
Из кошек жарят шашлыки.

Я поклонюся вам три раза,
Скажу вам русское “Мерси”.
Пусть большей частью вы с Кавказа,
Но вы  спасители Руси.

Страна воскреснет с новой силой,
Спасёт её капитализм.
Жаль, что меня сведёт в могилу
До той поры алкоголизм.

Покуда я совсем не спился,
Сегодня в счастье и борьбе
Пью за систему бирж “Алиса”
И за тебя РТСБ.

Я пью сегодня горько, сладко
За вас вершители судеб,
За эту грязную палатку
И за тебя мой “Менатеп”.

Мой эксклюзивный дистрибьютер
(Звучит-то как! Эх, вашу мать!).
Постой, потом продашь компьютер,
Позволь тебя поцеловать.


        Письмо читателя газеты “День”
         в редакцию журнала “Огонёк”.

        (из цикла  “Песни аутсайдера”)

На мне уж волосы седые,
Но всё равно, я не пойму 
Зачем вы продали Россию?
Почём? И, главное, кому?

Но вижу, вы кому-то злому
Продали родину мою.
Вы сняли памятник Свердлову,
Убили царскую семью.

Вы всюду насадили пьянство,
На нашем сидючи горбе.
Вы уничтожили дворянство,
Вы развалили КГБ.

Ни капли не благоговея,
Закрыли вы монастыри.
Да что там! Вы из мавзолея
Чуть Ленина не унесли!

Вы по указке Моссовета
Из храма сделали бассейн.
Чтоб вам сказал на всё на это,
Когда б узнал Саддам Хуссейн?

По всей стране ликует ворог,
В Кремле бесчинствует Хасид.
Бутылка водки аж сто сорок,
Вот геноцид так геноцид.

Народ российский сном окован,
Но он проснётся, враг, дрожи.
Его возглавят Алкснис, Коган
И Умалатова Сажи.

Народ проснётся, он прозреет
И крепко вдарит по ушам
Всем тем чеченцам, тем евреям,
Не сдобровать и латышам.

Мы с нетерпеньем ждём приказов,
И скоро отдадут приказ.
Ведь с нами Язов, и Ниязов
Тоже, наверное, за нас.

Мы встанем против царства рока,
Пылая праведным огнём,
С зелёным знаменем Пророка,
С святым Георгием на нём.

Мы выйдем, всё вокруг сметая,
Врагов погубим навсегда,
Над нами Троица Святая
И Серп, и Молот, и Звезда.

Мы выйдем с Господом Исусом,
И (да продлит Господь их дни)
С самим Фиделем Кастро Русом,
С аятоллою Хомейни.

Не отдадим ни пяди Крыма,
Ни флота и ни корабля,
Ни книжек этого раввина.
Курилы  русская земля!

Под треск огня, под лязг металла
Разгоним этот стыд и срам,
Поддержат нас континенталы,
Пассионарии всех стран.

Национально и соборно
В стране устроим Третий Рим.
Закроем видео и порно.
И ваш журнальчик запретим!

* * *
Я жизнь свою завил в кольцо,
Хоть голову клади на рельсы.
Я так любил одно лицо
Национальности еврейской.

Но всё прошло в конце концов.
В конце концов я тоже гордый.
Я это самое лицо
В лицо назвал жидовской мордой.

После суицида

       (из цикла “Песни аутсайдера”)

Зароют, а не похоронят
У перекрёстка трёх дорог.
И только пьяный грай вороний
Взлетит на запад и восток.

А вслед за ним, за этим граем,
Не огорчаясь, не спеша,
Простясь с землёй, не бредя раем,
В ад поплывёт моя душа.

Никто главу не сыплет пеплом,
Никто волос в тоске не рвёт.
Едва колеблемая ветром
Душа над родиной плывёт.

Плывёт с улыбкой безобразной
На перекошенном лице,
Бесстрастно, как после оргазма,
Воспоминая о конце.

Как закипала кровь в аорте,
Как с миром разрывалась связь,
Как прочь душа рвалась из плоти,
То матеряся, то молясь.

Как показал последний кукиш,
Как разменял последний грош.
Теперь мне руки не покрутишь,
Ногой под рёбра не сшибёшь.

Теперь не тело и не атом,
И не объект для рук и губ.
Смотрю на мир, как патанатом
Смотрел на мой разъятый труп.

Земля лежит, поджав колена,
Едва остывший человек.
Её исколотые вены,
Как русла пересохших рек.

Земля лежит в лесах, в асфальте,
Как в морге, где хрустя чуть чуть,
Такой блестящий, узкий скальпель
Вскрывал уже пустую грудь.

Здесь, над шестою частью суши,
Я не один, плывут вдали
Все нераскаянные души
Из нераскаянной земли.

Вверху озоновые дыры,
Внизу земля в густом дыму.
Мы, хлопнув дверью, вышли с пира
В зубовный скрежет и во тьму.

И эта тьма теперь навеки
Души руины приютит.
А в справке, что подпишут в ЖЭКе,
Причина смерти  суицид.

  История с географией

Великой Родины сыны,
Мы путешествовали редко.
Я географию страны
Учил по винным этикеткам.

Лишь край гранёного стакана
Моих сухих коснётся уст,
От Бреста и до Магадана
Я вспомню Родину на вкус.

Пусть никогда я не был там,
Где берег Балтики туманен.
Зато я рижский пил бальзам
И пил эстонский “Вана Таллинн”.

В тревожной Западной Двине
Я не тонул, держа винтовку,
Но так приятно вспомнить мне
Про белорусскую “Зубровку”.

И так досадно мне, хоть плачь,
Что отделилась Украина,
А с ней “Горилка”, “Спотыкач”,
И Крыма всяческие вина.

Цыгане шумною толпою
В Молдове не гадали мне.
Мне помогали с перепою
Портвейн “Молдавский”, “Каберне”.

И пусть в пустыне Дагестана
Я не лежал недвижим, но
Я видел силуэт барана
На этикетках “Дагвино”.

Пускай я не был в той стране,
Пусть я всю жизнь прожил в России,
Не пей, красавица, при мне
Ты вина Грузии сухие.

Сейчас в газетных номерах
Читаю боевые сводки.
А раньше пил я “Карабах”
Для лакировки, после водки.

Хоть там сейчас царит ислам
И чтут Коран благоговейно,
Но лично для меня “Агдам”
Был и останется портвейном.

Да, не бывал я ни хера
В долинах среднеазиатских,
Но я попью вина “Сахра”,
И век бы там не появляться.

Я географию державы
Узнал, благодаря вину,
Но в чём-то были мы не правы,
Поскольку пропили страну.

Идёт война, гремят восстанья,
Горят дома, несут гробы.
Вокруг меняются названья,
Границы, флаги и гербы.

Теперь я выпиваю редко,
И цены мне не по плечу,
Зато по винным этикеткам
Сейчас историю учу.

* * *
Уж съезд народных депутатов
Который день шумит, шумит.
Над ним в президьюме сидит
Руслан Имраныч Хасбулатов.

Напряжено его вниманье,
Он представляет здесь закон,
Он открывает заседанье
И отключает микрофон.

Вот наступил момент опасный,
В смятеньи депутатов рать.
За что голосовать  всем ясно,
Не ясно  как голосовать?

Голосованье  не гулянье,
Меж депутатов спор зашёл.
Одни кричат, что надо тайно,
Другие  поимённо, мол.

Когда достигло напряженье
Предела депутатских сил,
Тут соломоново решенье
Спокойно спикер огласил.

Серьёзно и определённо
Сказал коллегам он своим:
“Проголосуем поимённо,
Но это в тайне сохраним”.

И повторил сакраментально,
Что только глупый не поймёт:
“Проголосуем строго тайно,
Но только поимённо. Вот”.

Тут снова шум поднялся в зале,
И, показав своё лицо,
Все демократы повскакали
И взяли спикера в кольцо.

Известна ихняя порода,
Хоть и одеты в пиджаки,
При всём при этом от народа
Они ужасно далеки.

Они не сеют и не пашут,
Они не курят и не пьют,
Они стоят, руками машут,
Бумажки спикеру суют.

Хоть ростом мал, но нравом буен,
Весьма физически здоров,
Стоит священник Глеб Якунин,
С ним рядом  Лев Пономарев.

Силён напор интеллигенции,
И где взялась такая прыть,
Но только гордого чеченца
Им не заставить отступить.

И вот за полшага от бездны,
Сквозь демократов частокол,
Воззвал Руслан Имраныч к съезду:
“Спасите! Оградите, мол”.

Услышан клич. И депутаты
Свой мирный отложили труд,
Проснулись быстро, как солдаты,
И вот бегут, бегут, бегут.

Бегут избранники народа,
Дрожит от поступи паркет.
Бегут директора заводов,
Земли российской самый цвет.

Домчались! Сшиблись в общей сечи.
Ну посмотрите  каковы!
Сюда картечи бы, картечи.
Они дерутся, словно львы.

Не зная боли и испуга,
Осанистые мужики,
Законодатели друг друга
Колотят, взявши за грудки.

Народ их вовсе не осудит,
Теперь вблизи и вдалеке
Узнали люди, что за люди
Их депутаты в кулаке.

А то  какие-то всё справки,
Статьи и больше ничего,
Горазды принимать поправки,
А по сусалам-то слабо?

Я был готов, не глядя на ночь,
Смотреть на эти чудеса.
Жаль  объявил Руслан Имраныч
Вдруг перерыв на полчаса...

      Последний гудок
  (Похороны Брежнева)

Светлой памяти СССР посвящается

     Не бил барабан перед смутным полком,
     Когда мы вождя хоронили,
     И труп с разрывающим душу гудком
     Мы в тело земли опустили.

     Серели шинели, краснела звезда,
     Синели кремлёвские ели.
     Заводы, машины, суда, поезда
     Гудели, гудели, гудели.

     Молчала толпа, но хрустела едва
     Земля, принимавшая тело.
     Больная с похмелья моя голова
     Гудела, гудела, гудела.

     Каракуль папах, и седин серебро...
     Оратор сказал, утешая:
      “Осталось, мол, верное политбюро 
     Дружина его удалая”.

     Народ перенёс эту скорбную весть,
     Печально и дружно балдея.
     По слову апостола не было здесь
     Ни эллина, ни иудея.

     Не знала планета подобной страны,
     Где надо для жизни так мало,
     Где все перед выпивкой были равны
     От грузчика до адмирала.

     Вся новая общность  советский народ
     Гудел от Москвы до окраин.
     Гудели евреи, их близок исход
     Домой, в государство Израиль.

     Кавказ благодатный, весёлая пьянь:
     Абхазы, армяне, грузины...
     Гудел не от взрывов ракет “Алазань” 
     Вином Алазанской долины.

     Ещё наплевав на священный Коран,
     Не зная законов Аллаха,
     Широко шагающий Азербайджан
     Гудел заодно с Карабахом.

     Гудела Молдова. Не так уж давно
     Он правил в ней долгие годы.
     И здесь скоро кровь, а совсем не вино
     Окрасит днестровские воды.

     Но чувствовал каждый, что близок предел,
     Глотая креплёное зелье.
     Подбитый КАМАЗ на Саланге гудел
     И ветер в афганских ущельях.

     Ревели турбины на МИГах и ТУ,
     Свистело холодное пламя.
     Гудели упёршиеся в пустоту
     Промёрзшие рельсы на БАМе.

     Шипели глушилки, молчали АЭС.
     Их время приходит взрываться.
     Гудели ракеты, им скоро под пресс,
     Защита страны СС-20.

     Над ним пол-Европы смиренно склонит
     Союзников братские флаги,
     Но скоро другая толпа загудит
     На стогнах Берлина и Праги.

     Свой факел успел передать он другим.
     Сурово, как два монумента,
     Отмечены лица клеймом роковым,
     Стояли Андропов с Черненко.

     Не зная, что скоро такой же конвой
     Проводит к могильному входу
     Их, жертвою павших в борьбе роковой,
     Любви безответной к народу.

     Лишь рвалось, металось, кричало:  “Беда!”
     Ослепшее красное знамя
     О том, что уходит сейчас навсегда,
     Не зная, не зная, не зная.

     Пришла пятилетка больших похорон,
     Повеяло дымом свободы.
     И каркала чёрная стая ворон
     Над площадью полной народа.

     Все лица сливались, как будто во сне,
     И только невидимый палец
     Чертил на кровавой кремлёвской стене
     Слова  Мене, Текел и Фарес.

    
     С тех пор беспрерывно я плачу и пью,
     И вижу венки и медали.
     Не Брежнева тело, а юность мою
     Вы мокрой землёй закидали.

     Я вижу огромный, разрушенный дом
     И бюст на забытой могиле.
     Не бил барабан перед смутным полком,
     Когда мы вождя хоронили.

* * *
      Шумели толпы демократов
      В весенний вечер над рекой,
      А одного из депутатов
      Несли с пробитой головой.

      Затихли жаркие дебаты,
      Укрылась в сумерки земля,
      Когда к отелю депутаты
      Тихонько крались из Кремля.

      Их на Васильевском, на спуске
      Ждут сотни баб и мужиков.
      Сюда и водки и закуски
      Доставил мэр Москвы Лужков.

      И для защиты депутатов
      Туда, где высится собор,
      ОМОНа рослые ребята
      Пробили узкий коридор.

      Но в жизни подвигу есть место.
      Один отважный депутат,
      Сказав:  “Мне в коридоре тесно!”
      Пошёл в народ, как на парад.

      Он шёл в народ и глаз не прятал,
      Не притворялся москвичом,
      Он был Народным Депутатом,
      Таким и пуля нипочём.

      Он подошёл с заветной думкой 
      Узнать, что люди говорят,
      Но тут его с размаху сумкой
      Ударил пьяный демократ.

      Прямо по темени ударил,
      Как будто грянула гроза,
      И вот лежит парламентарий,
      Глядит в слепые небеса.

      Лежит, обняв родную землю,
      Сражённый возле входа в храм,
      Над ним, раскаянью не внемля,
      Ликует многоликий хам.

      Чуть лысоватый, краснолицый
      Одетый в брюки и пиджак,
      Лежит на площади столицы
      И про себя считает так:

      “Прости, прощай, старушка-мама,
      Прощай красавица-жена.
      Я шёл по жизни только прямо,
      А гибну  не моя вина.

      Сражённый мафией столичной, 
      Повсюду крёстные отцы, 
      Я отдаю жизнь за импичмент,
      Но встанут новые бойцы.

      Я ухожу, совсем не старый,
      Ещё я мог бы жить да жить...”
      Но тут вмешались санитары,
      Давай болезного грузить.

      Вот понесли... Поплыл мой милый
      Среди святынь и алтарей.
      Его приветствуют могилы
      Царей и ген. секретарей.

      Над ним кометы, метеоры,
      Над ним рубин кремлёвских звезд,
      И крест Покровского собора,
      И перевозки красный крест.

      Страна героя не покинет,
      Узнает  кто её герой.
      И с постамента машет Минин
      Своей мозолистой рукой...

      С утра он вышел на трибуну.
      На лбу кровавые бинты.
      И губы сжаты, словно струны.
      Глаза бесстрашны и просты.

      Был бледен, но держался прямо,
      Смог под овации сказать,
      Что пал он жертвой наркомана,
      Но им его не запугать.

      И верю я  импичмент будет,
      И знаю  конопле не цвесть,
      Пока у нас такие люди
      В ВС РФ и Съезде есть.

Городской романс

      Стоит напротив лестницы
      Коммерческий ларёк.
      В нём до рассвета светится
      Призывный огонёк.

      Там днём и ночью разные
      Напитки продают 
      Ликёры ананасные
      И шведский “Абсолют”.

      Там виски есть шотландское,
      Там есть коньяк “Мартель”,
      “Текила” мексиканская,
      Израильский “Кармель”.

      Среди заморской сволочи
      Почти что не видна
      Бутылка русской водочки
      Стоит в углу одна.

      Стоит скромна, как сосенка,
      Средь диких орхидей,
      И этикетка косенько
      Приклеена на ней.

      Стоит, как в бане девочка,
      Глазёнки опустив,
      И стоит в общем мелочи,
      Ивановский разлив.

      Надежда человечества
      Стоит и ждёт меня,
      Сладка, как дым отечества,
      Крепка, словно броня.

      Стоит, скрывая силушку,
      Являя кроткий нрав.
      Вот так и ты, Россиюшка,
      Стоишь в пиру держав.

      Ославлена, ограблена,
      Оставлена врагу.
      Душа моя растравлена,
      Я больше не могу.

      Пойду я ближе к полночи
      В коммерческий ларёк,
      Возьму бутылку водочки
      И сникерса брусок.

      Я выпью русской водочки
      За проданную Русь,
      Занюхаю я корочкой
      И горько прослежусь.

      Я пью с душевной негою
      За память тех деньков,
      Когда в России не было
      Коммерческих ларьков,

      Когда сама история
      Успех сулила нам,
      Когда колбаска стоила
      Два двадцать килограмм.

      Давно бы я повесился,
      Я сердцем изнемог,
      Но есть напротив лестницы
      Коммерческий ларёк.

* * *
Я жил, как вся Россия,
Как травка в поле рос.
И вот  гипертония,
И в печени  цирроз.

Стал организм мой вытерт,
Как старое пальто.
Ни закусить, ни выпить...
А жизнь тогда на что?

Мне дом родной  больница,
Хоть не пенсионер.
Вдруг весь я развалился,
Как мой СССР.

Ах, доктор, доктор, доктор.
Доктор дорогой,
Посмотрите доктор
Что у меня с ногой.

Скакала по паркету,
Взлетала к потолку.
Теперь до туалета
Едва доволоку.

Ах, доктор, доктор, доктор,
Доктор дорогой,
Посмотрите доктор
Что у меня с рукой.

Как дрались эти руки
И как ласкали грудь.
Теперь простые брюки
Не в силах застегнуть...

  В альбом Инне
        ( которого у неё нет )

         Никогда мне не гулять
  С Вами.
         Не смогу я Вас назвать
  Фанни.

         Стол закапала свеча
  Воском.
         Не попала в Ильича
  Ваша тёзка.

         Может было б и у нас
  Всё иначе.
         Не случись у ней в тот раз
  Неудача.

         Вы войдёте завтра в храм
  С сыном.
         Все мужчины во след Вам
  Рты разинут.

         Ведь у Вас на что не глянь
  Всё порода.
         Ну, а я  простая пьянь
  Из народа.

         Вас найти хочу
  Под службы распевы.
         Головой кручу
  То вправо, то влево.

         Хор поёт себе  “Иже
  Херувимы...”
         А я вижу
  Вашу ломкую спину.

         Я смотрю издалека
  И немею.
         Вы стройны, словно бокал,
  Что за шея...

         Что за руки! Как янтарные
  Руки...
         А на мне гуманитарные
  Брюки.

         Не могу купить Вам торт
  Или розу.
         На леченье всё идёт
  От циррозу.

         Одним словом  ни хрена,
  Ни фига.
         Как вы скажете: “Говна 
  Пирога”.

         Остаются мне лишь сны
  И охрана
         Церкви св. Козьмы
  И св. Дамиана.

       Стихотворение написанное на работах
    по рытью котлована под “Школу оперного
  пения Галины Вишневской” на ул. Остоженка
                там, где был сквер.

  Есть же повод расстроиться
  И напиться ей - ей.
  По моей Метростроевской,
  Да уже не моей

  Я иду растревоженный,
  Бесконечно скорбя.
  По-еврейски Остоженкой
  Обозвали тебя.

  Где ты, малая родина?
  Где цветы, где трава?
  Что встаёт за уродина
  Над бассейном “Москва”?

  Был он морем нам маленьким,
  Как священный Байкал.
  Там впервые в купальнике
  Я тебя увидал.

  Увидал я такое там
  Сзади и впереди,
  Что любовь тяжким молотом
  Застучала в груди.

  Где дорожки для плаванья?
  Вышка где для прыжков?
  Где любовь эта славная?
  Отвечай мне, Лужков.

  Так Москву изувечили.
  Москвичи, вашу мать!
  Чтоб начальству со свечками
  Было где постоять.

  Где успехи спортивные?
  Оборона и труд?
  Голосами противными
  Там монахи поют.

  Я креплюсь, чтоб не вырвало,
  Только вспомню  тошнит,
  Немосковский их выговор,
  Идиотский их вид.

  Что за мать породила их?
  Развелись там и тут,
  Всюду машут кадилами,
  Бородами трясут.

  За упокой да за здравие,
  Хоть святых выноси!
  Расцвело православие
  На великой Руси.

В альбом Птушкиной Т. С.

       В субботу храм открылся рано.
       Склонясь к иконам головой,
       Навек с Косьмой и Дамианом
       Прощался сторож молодой.

       На клиросе не слышно пенья,
       Умолкли в мастерской станки,
       Лишь сторож возносил в смиреньи
       Слова печали и тоски.

       Прощай Косьма и Дамиане.
       Поклон вам низкий до земли.
       Мы были грешные христиане,
       Как говорится  что могли...

       Прощай столярка и сторожка,
       Прощай, преображённый храм,
       Простите, что нетрезв немножко,
       Приняв последние сто грамм.

       Прощайте бомжи из притвора,
       Простите, что гонял я вас.
       Таким, как вы, я стану скоро,
       И мне никто уж не подаст.

       Мне ничего теперь не жалко,
       Найду забвенье я в вине,
       И молодая прихожанка
       Забудет завтра обо мне.

       Настал финал жестокой драмы,
       Пришёл неправый скорый суд.
       Ах, боже мой, какие дамы
       Руководили нами тут.

       За чаем проклятых вопросов
       Не обсуждать нам горячо,
       И не грузить дубовых досок,
       Друг друга чувствуя плечо.

       Явились в храм лихие люди,
       Переписали каждый шаг,
       И словно голову на блюде,
       Нас вынесли во внешний мрак.

       Воздастся каждому по вере.
       Где труп, там будут и орлы.
       От нас остались только двери
       Да византийские полы...

       Прощай Косьма и Дамиане.
       Уж в окнах алтаря рассвет.
       А нам в политкорректном храме
       Отныне места больше нет.

       Закончил так, боец охраны
       Утёр припухшие глаза.
       На лик суровый Дамиана
       Скупая капнула слеза.

      Смерть бригадира

      На дальнем московском объекте,
      Где краны, забор да сортир,
      Средь бела дня, верьте  не верьте,
      Однажды пропал бригадир.

      Случиться такому ведь надо.
      Он был полон сил и здоров.
      Угрюмо молчала бригада.
      Мелькали фуражки ментов.

      Вполголоса шли разговоры.
      С утра ещё был он живой.
      Растерянный доктор со скорой
      Седою качал головой.

      Фундамент огромного зданья,
      Железные бабки копров.
      Сбирал лейтенант показанья,
      На стройке искал фраеров.

      Володька, с КАМАЗа водитель
      Сказал:  “Здесь концов не найдёшь...”
      И масляной ветошью вытер
      Блестящий бульдозера нож.

      “Слезами глаза мои пухнут.
      Он был как отец нам и брат,
      Ходил в лакированных туфлях,
      Под мышкой носил дипломат.

      Отправил однажды бульдозер
      Халтурить, подделав наряд,
      Налил всей бригаде по дозе,
      А деньги сложил в дипломат.

      И вот получил он награду,
      Не знаю, как вышло уж так 
      Зачем не делился с бригадой?
      Почто обижал работяг?”

      Солдаты для следственной группы
      Лопатили тонны земли,
      Искали останки от трупа,
      Да так ничего не нашли.

      Нашли они следственной группе,
      Где сваи из грунта торчат,
      Один лакированный туфель
      Да чёрный портфель-дипломат.

      А Лёха  Володькин брательник,
      Прошедший Сургут, Самотлор,
      Он ватник накинул на тельник,
      Сказал, закурив “Беломор”:

      “Начальник, молчи об народе.
      Тебе ль за народ говорить.
      Народ, как в семнадцатом годе,
      Сумеет себя защитить!”

      ... На дальнем московском объекте,
      Где ямы, бетон да тоска,
      На память безвременной смерти
      Заделана в цоколь доска.

     Слова песни из к/ф
“Осень на Заречной улице”

Уж не придёт весна, я знаю.
Навеки осень надо мной.
И даже улица родная
Совсем мне стала не родной.

Среди моих пятиэтажек,
Где я прожил недолгий век,
Стоят мудилы в камуфляже
И сторожат какой-то Bank.

Как поздней осенью поганки
Мелькают шляпками в траве,
Повырастали эти банки
По затаившейся Москве.

Сбылися планы Тель-Авива.
Мы пережили тяжкий шок.
И где была палатка “Пиво”,
Там вырос магазин “Night Shop”.

И пусть теснятся на витрине
Различных водок до фига,
Мне водка в этом магазине
В любое время дорога.

Смотрю в блестящие витрины
На этикетки, ярлычки.
Сильнее, чем от атропина,
Мои расширены зрачки.

Глаза б мои на вас ослепли,
Обида скулы мне свела,
Зато стучат в соседней церкви,
Как по башке, в колокола.

И я спрошу тебя, Спаситель,
Висящий в храме на стене:
“По ком вы в колокол звоните?
Звоните в колокол по мне!”

По мне невеста не заплачет,
Пора кончать эту фигню.
Не знаю  так или иначе,
Но скоро адрес я сменю.

Зарежут пьяные подростки,
Иммунодефицит заест,
И здесь на этом перекрёстке
Задавит белый мерседес.

На окровавленном асфальте
Размажусь я, красив и юн,
Но вы меня не отпевайте,
Не тычьте свечки на канун.

Без сожаленья, без усилья,
Не взяв за это ни рубля,
Меня своей епитрахилью
Накроет мать сыра земля.

Кончаю так  идите в жопу,
Владейте улицей моей,
Пооткрывайте здесь найт-шопов,
Секс-шопов, банков и церквей.

 Песня о Хорсте Весселе.

Над Берлином рассветает,
Расступается туман.
Из тумана выплывает
Над рекою ресторан.

Там за столиком Хорст Вессель,
Обнявшись с Лили Марлен.
Не поднять ей полных чресел
С его рыцарских колен.

Он с Марленой озорует,
Аж ремни на нём скрипят,
А вокруг сидит, ревнует
Штурмовой его отряд.

Мрачно смотрят исподлобья
И ерошат волоса
С ним повязанные кровью
Ветераны из СА.

На подбор голубоглазы,
Белокуры, словно снег.
Все на смерть готовы разом,
Их двенадцать человек.

Что, Хорст Вессель, ты не весел?
Что, Хорст Вессель, ты не смел?
Ты не пишешь больше песен,
Ты, как лёд, остекленел.

Как пригрел эту паскуду,
На борьбу не стало сил.
Эта фройляйн явно юде,
Большевик её любил.

Любит вас, поэтов, Лиля,
Был поэт тот большевик,
Настоящая фамилья
Не Марлен у ней, а Брик.

Шляпки модные носила,
Шоколад “Рот Фронт” жрала,
Раньше с красным всё ходила,
Счас с коричневым пошла.

Дураки вы, Хорст, с ним оба,
То любя, то не любя.
Довела его до гроба,
Доконает и тебя.

Приглядись ты к этим лицам,
Ужаснись еврейских морд,
Пожалей ты свой арийский,
Драгоценный генофонд.

Ишь нашёл себе забаву,
Встретил в жизни идеал,
Променял ты нас на фрау,
Нас на бабу променял!

За спиной такие речи
Слышит грозный командир,
И обняв рукой за плечи,
Он Лили с колен ссадил.

Он берёт её за шею
Осторожно, как букет,
И швыряет прямо в Шпрее
Через низкий парапет.

Шпрее, Шпрее, мать родная,
Шпрее, Шпрее, Дойче Флюс.
Серебром волны играя,
Ты, как Бир, сладка на вкус.

То под мост ныряешь в арку,
То блестишь издалека,
Не видала ль ты подарка
От орла-штурмовика.

Ты река германцев, Шпрее,
Не прощаешь ты измен,
Прими в сёстры Лорелеи
Эту Брик или Марлен.

Шпрее, Шпрее, Муттер Шпрее,
Только пятна на воде.
Одолели нас евреи,
Коммунисты и т. д.

Это кто там крутит палец
Возле правого виска?
Дойчланд, Дойчланд, юбер алес.
Наша психика крепка.

Пусть в меня свой камень бросит
Кто сочтёт, что я не прав.
Вот такой Партайгеноссе
Получается “Майн Кампф”.

Что ж вы, черти, приуныли?
Мы же немцы, с нами Бог!
Разливай по кружкам или
Запевай “Ди фанне хох!”

Из-за ратуши на штрассе
Грудь вперёд за рядом ряд
Выступает дружной массой
Хорста Весселя отряд.

Впереди, державным шагом
Выступая вдалеке,
Кто-то машет красным флагом
С чёрной свастикой в кружке,

От добра и зла свободен,
Твёрд и верен, как мотор,
То ли Зигфрид, то ли Один,
То ли Манфред, то ли Тор.


Колыбельная бедных

   Низко нависает
   Серый потолок.
   Баю - баю - баю,
   Засыпай, сынок.

   Засыпай, проснёшься
   В сказочном лесу,
   За себя возьмёшь ты
   Девицу-красу.

   Будут твоим домом
   Светлы терема,
   Мир друзьям-знакомым,
   А врагам тюрьма.

   Из леса выходит
   Бравый атаман
   Девицу уводит
   В полночь и туман.

   Спит пятиэтажка,
   В окнах ни огня,
   Будет тебе страшно
   В жизни без меня.

   Из леса выходит
   Серенький волчок,
   На стене выводит
   Свастики значок.

   Господи, мой Боже!
   Весь ты, как на грех,
   Вял и заторможен,
   В школе хуже всех.

   Ростом ты короткий,
   Весом ты птенец.
   Много дрянной водки
   Выпил твой отец.

   Спи, сынок, спокойно,
   Не стыдись ребят,
   Есть на малохольных
   Райвоенкомат.

   Родине ты нужен,
   Родина зовёт.
   Над горами кружит
   Чёрный вертолёт.

   Среди рванной стали,
   Выжженной травы
   Труп без гениталий
   И без головы.

   Русские солдаты,
   Где башка, где член?
   Рослый, бородатый
   Скалится чечен.

   Редкий, русый волос,
   Мордочки мышей.
   Сколько полегло вас,
   Дети алкашей,

   Дети безработных,
   Конченных совков,
   Сколько рот пехотных,
   Танковых полков...

   Торжество в народе,
   Заключают мир,
   Из леса выходит
   Пьяный дезертир.

   Не ревёт тревога,
   Не берут менты.
   Подожди немного,
   Отдохнёшь и ты...

   Что не спишь упрямо?
   Ищешь  кто же прав?
   Почитай мне, мама,
   Перед сном “Майн Кампф”.

   Сладким и палёным
   Пахнут те листы.
   Красные знамёна,
   Чёрные кресты.

   Твой отец рабочий,
   Этот город твой.
   Звон хрустальной ночи
   Бродит над Москвой.

   Кровь на тротуары
   Просится давно.
   Ну, где ваши бары?
   Банки, казино?

   Модные повесы,
   Частный капитал,
   Все, кто в Мерседесах
   Грязью обдавал.

   Все телегерои,
   Баловни Москвы,
   Всех вниз головою
   В вонючие рвы.

   Кто вписался в рынок,
   Кто звезда попсы,
   Всех примет суглинок
   Средней полосы...

   Но запомни, милый,
   В сон победных дней
   Есть на силу сила
   И всегда сильней.

   И по вам тоскует
   Липкая земля,
   Повезёт  так пуля,
   Если нет  петля.

   Торжество в народе,
   Победил прогресс,
   Из леса выходит
   Нюрнбергский процесс.

   Выбьют табуретку,
   Заскрипит консоль.
   Как тебе всё это?
   Вытерпишь ли боль?

   Только крикнешь в воздух:
   “Что ж ты, командир?
   Для кого ты создал
   Свой огромный мир?

   Грацию оленей,
   Джунгли, полюса,
   Женские колени,
   Мачты, паруса?”

   Сомкнутые веки,
   Выси, облака.
   Воды, броды, реки,
   Годы и века.

   Где он тот, что вроде
   Умер и воскрес,
   Из леса выходит
   Или входит в лес.


       На смерть леди Дианы Спенсер

“Убили Фердинанда-то нашего.”
Я. Гашек.

       Я слова подбирать не стану.
       Чтоб до смерти вам кровью сраться.
       Я за гибель принцессы Дианы
       Проклинаю вас, папарацци.

       Что довольны теперь, уроды?
       Натворили делов, ублюдки?
       Вы залезли в кровать к народу,
       Вы залезли людям под юбки.

       Из-за вас, тут и там снующих
       И пихающихся локтями,
       С ней погиб культурный, непьющий,
       Представительный египтянин.

       Растрепали вы всё, как бабы.
       А какого, собственно, чёрта?
       Ну любила она араба
       И инструктора конного спорта.

       Не стесняясь светского вида,
       Проявляла о бедных жалость,
       С умирающими от СПИДа,
       То есть с пидорами целовалась.

       А ещё клеймлю я позором,
       Не поведших от горя бровью,
       Всю семейку этих Виндзоров,
       С королевой, бывшей свекровью.

       Бывший муж хоть бы прослезился,
       Хоть бы каплю сронил из глаза.
       У меня, когда отчим спился,
       Стал похож он на принца Чарльза.

       Принц Уэльский нашёлся гордый,
       Ухмыляется на могиле.
       Да в Москве бы с такою мордой
       И в метро тебя не пустили.

       Повезло же тебе, барану,
       Представляю, как ты по-пьяни
       Эту розу, принцессу Диану,
       Осязал своими клешнями.

       Нам об этом вашем разврате,
       Обо всех вас  козлах безрогих,
       Киселёв полит-обозреватель
       Рассказал в программе “Итоги”.

       Киселёв был со скорбных взором,
       Он печально усы развесил.
       У него поучитесь, Виндзоры,
       Как грустить по мёртвым принцессам.

       Если вы позабыли это,
       Мы напомнил вам, недоноскам,
       Как Марии Антуанетты
       Голова скакала по доскам,

       И что с Карлом соделал Кромвель,
       Об Екатеринбургском подвале
       Мы напомним, да так напомним,
       Чтобы больше не забывали.

  Смерть  украинца

Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур,
Подносчик неструганных досок
Скажи мне, когда у тебя перекур?
Задам тебе пару вопросов.

Скажи мне арбайтер, сын вольных степей,
Зачем ты собрался в дорогу?
Зачем ты за горстку кацапских рублей
Здесь робишь уси понемногу,

Сантехнику ладишь, мешаешь бетон,
Кладёшь разноцветную плитку?
Зачем на рабочий сменял комбиньзон
Расшитую антисемитку?

Скитаешься ты в чужедальних краях,
По северной хлюпаешь грязи.
Ужель затупился в великих боях
Трезубец Владимира князя?

Не здесь же где щепки, леса, гаражи
Тараса Шевченко папаха лежит?

Ты предал заветы седой старины,
Не вьются уж по ветру чубы.
Не свитки на вас, даже не жупаны,
Усы не свисают на губы.

О чём под бандуру поют старики?
Почто с москалями на битву
Не строят полки свои сечевики
Под прапором жовто-блакитным?

Где ваши вожди, что блестя сединой,
Пируют на вольном просторе?
Шуршат шаровары на них шириной
С весёлое Чёрное море.

Щиты прибивают к Царьградским вратам,
Эпистолы пишут султанам
Хмельницкий Богдан и Бендера Степан,
Другие паны-атаманы?

Где хлопцы из прежних лихих куреней
В заломленных набок папахах,
Гроза кровопивцев жидов-корчмарей,
Гроза янычаров и ляхов?

Ты скажешь, что в этом не ваша вина,
Но ты не уйдёшь от ответа.
Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена!
УНСО налицо тоже нету.

Он медлит с ответом мечтатель-хохол,
Он делает взгляд удивлённый,
И вдруг по стене он сползает на пол,
Сырой, непокрытый, бетонный.

– Оставь меня, брат, я смертельно устал,
Во рту вкус цветного металла,
Знать злая горилка завода “Кристалл”
Меня наконец доконала.

Раствора я больше не в силах мешать, –
Успел прошептать он бригаде, –
Лопату в руках мне уж не удержать,
Простите меня, Бога ради.

Последняя судорога резко свела
Его бездыханное тело,
Как птицу ту, что к середине Днепра
Летела, да не долетела.

Не пел панихиду раскормленный поп,
Не тлел росный ладан в кадиле,
Запаянный наглухо цинковый гроб
В товарный вагон погрузили.

В могилу унёс он ответ мне. Увы…
Открыли объект к юбилею Москвы.

Всё было как надо –
Фуршет, торжество.
Там фирма “Гренада”
Теперь, ТОО.

У входа охрана
Взошла на посты.
Шуршат бизнес-планы,
Блестят прайс-листы.

И принтер жужжит
На зеркальном столе,
Не надо тужить
О несчастном хохле,

Не надо, не надо,
Не надо, друзья.
“Гренада”, “Гренада”,
“Гренада” моя…

… И только ночами,
Когда кабаки
В безбрежной печали
Зажгут маяки,

И сумрак угарный
Висит над Москвой,
Украинки гарны
Встают вдоль Тверской,

Охранник суровый
Отложит свой ствол,
Из тьмы коридоров
Выходит хохол.

Суров он и мрачен,
И страшен на вид,
Он – полупрозрачен,
Проводкой искрит.

Он хладен, как лёд,
Бледен, как серебро,
И песню поёт
Про широкий Днiпро,

И фосфором светит.
И пахнет озон.
Пугает до смерти
Секьюрити он.

Баллада  о  белых  колготках.

В Чечне, в отдалённом районе,
Где стычкам не видно конца,
Служили в одном батальоне
Два друга, два храбрых бойца.

Один был седой, лысоватый,
Видавший и небо, и ад.
Его уважали ребята,
Он был в батальоне комбат.

Другой лет на двадцать моложе
Красив был, как юный Амур,
Любимцем солдат был он тоже,
Певун, озорник, балагур.

Однажды пошли на заданье
Весной, когда горы в цвету,
Отряд получил приказанье –
Соседнюю взять высоту.

Вот пуля врага пролетела,
Послышался стон среди скал,
И рухнуло мёртвое тело,
То младший товарищ упал.

Десантники взяли высотку,
Чечены на юг отошли,
И снайпершу в белых колготках
Бойцы на КП привели.

Была она стройной блондинкой,
На спину спускалась коса,
Блестели, как звонкие льдинки,
Её голубые глаза.

Комбат посмотрел и заплакал,
И нам он в слезах рассказал:
“Когда-то студентом филфака
Я в Юрмале всё отдыхал.

Ах, годы мои молодые,
Как много воды утекло.
И девушка с именем Вия
Ночами стучалась в стекло.

Был счастия месяц короткий,
Как сладко о нём вспоминать.
В таких же вот белых колготках
Валил я её на кровать.

Неловким, влюблённым студентом
Я был с ней застенчив и тих.
Она с прибалтийским акцентом
Стонала в объятьях моих.

Ты думала – я не узнаю?
Ты помнишь, что я обещал?
Так здравствуй, моя дорогая,
И сразу наверно прощай!

Тебя ожидает могила
Вдали от родимой земли.
Смотри же, что ты натворила!”
И мёртвого ей принесли.

Латышка взглянула украдкой
На свежепредставленный труп,
И дрогнула тонкая складка
Её ярко-крашенных губ.

Она словно мел побелела,
Осунулась даже с лица.
“Ты сам заварил это дело,
Так правду узнай до конца.

Свершилася наша разлука,
Истёк установленный срок,
И, как полагается, в муках
На свет появился сынок.

Его я любила, растила,
Не есть приходилось, не спать.
Потом он уехал в Россию
И бросил родимую мать.

Рассталась с единственным сыном,
Осталась в душе пустота,
И мстила я русским мужчинам,
Стреляя им в низ живота.

И вот, среди множества прочих,
А их уже более ста,
И ты, ненаглядный сыночек,
Застрелен мной в низ живота”.

В слезах батальон её слушал,
Такой был кошмарный момент,
И резал солдатские уши
Гнусавый латвийский акцент.

Но не было слёз у комбата,
Лишь мускул ходил на скуле.
Махнул он рукой, и ребята
Распяли её на столе.

С плеча свой “калашников” скинул,
Склонился над низким столом
И нежные бёдра раздвинул
Он ей воронёным стволом.

“За русских парней получай-ка,
За сына, который был мой…”
И девушка вскрикнула чайкой
Над светлой балтийской волной.

И стон оборвался короткий;
И в комнате стало темно.
Расплылось на белых колготках
Кровавого цвета пятно.

А дальше, рукою солдата,
Не сдавшись злодейке судьбе,
Нажал он на спуск автомата
И выстрелил в сердце себе.

Лишь эхо откликнулось тупо
Среди седоглавых вершин
Лежат в камуфляже два трупа
И в белых колготках один.

И в братской, солдатской могиле
На горной, холодной заре
Мы их поутру схоронили
В российской, кавказской земле.

Торжественно, сосредоточась,
Без лишних, бессмысленных слов,
Отдали последнюю почесть
Из вскинутых в небо стволов.

Мне ваших сочувствий не надо,
Я лучше пойду и напьюсь.
Зачем вы порушили, гады,
Единый Советский Союз?


К  200-летию  со  дня  рождения  А. С. Пушкина

“Блажен, кто смолоду был молод,
 Блажен, кто вовремя созрел”.
А. С. Пушкин.

Под звонкие народные частушки
Среди церквей, трактиров и палат
Великий Александр Сергеевич Пушкин
В Москве родился 200 лет назад.

Когда была война с Наполеоном
Не удержали дома паренька.
По простыням сбежал через балкон он
И сыном стал гусарского полка.

Он был в бою беспечен, как ребёнок,
Врубался в гущу вражеских полков.
Об этом рассказал его потомок,
Прославленный Никита Михалков.

Трудны были года послевоенные,
Но Александр взрослел, мужал и креп.
На стройке храма у француза пленного
Он финский ножик выменял на хлеб.

И не пугал тогда ни Бог, ни чёрт его,
Он за базар всегда держал ответ,
Он во дворах Покровки и Лефортова
У пацанов имел авторитет.

Он был скинхедом, байкером и репером,
Но финский нож всегда с собой носил,
А по ночам на кухне с Кюхельбекером
Он спорил о спасении Руси.

Запахло над страной ХХ-м съездом.
Он кудри отпустил, стал бородат,
Пошёл служить уборщиком подъезда
И оду “Вольность” отдал в Самиздат.

Он мыл площадки, ползал на коленках,
Отходы пищевые выносил,
А по ночам на кухне с Евтушенко
Он спорил о спасении Руси.

И несмотря на то, что был он гений,
Он был весёлый, добрый и простой.
Он водки выпил больше, чем Есенин,
Баб перетрахал больше, чем Толстой.

В судьбе случались разные превратности,
Пришла пора доносов, лагерей.
И он имел на службе неприятности,
Поскольку был по матери еврей.

Он подвергался всяческим гонениям,
Его гоняли в шею и сквозь строй,
И он не принял Нобелевской премии,
Он в эти годы был невыездной.

Враги его ославили развратником,
И император выпустил указ,
Чтоб Александра в армию контрактником
Призвали и послали на Кавказ.

Но Пушкин, когда царь сослал туда его,
Не опозорил званья казака.
Он тут же зарубил Джохар Дудаева,
И у него не дрогнула рука.

И тотчас все враги куда-то юркнули,
Все поняли, что Пушкин-то – герой!
Ему присвоил званье камер-юнкера
Царь-страстотерпец Николай 2.

И он воспел великую державу,
Клеветникам России дал отпор
И в “Яре” слушать стал не Окуджаву,
Краснознамённый Соколовский хор.

Пришёл он к церкви в поисках спасения,
Преодолел свой гедонизм и лень.
И в храме у Большого Вознесения
Его крестил сам Александр Мень.

И сразу, словно кто-то подменил его,
Возненавидел светских он повес.
И, как собаку, пристрелил Мартынова
(Чья настоящая фамилия Дантес)
Когда подлец к жене его полез.

По праздникам с известными политиками
Обедни он выстаивал со свечкою,
За что был прозван либеральной критикой
Язвительно – “Колумб Замоскворечья”.

Пешком места святые обошёл он,
Вериги стал под фраком он носить,
А по ночам на кухне с Макашовым
Он спорил о спасении Руси.

Ведь сказано: “Обрящите, что ищите.”
А он искал всё дальше, дальше, дальше.
И сжёг вторую часть “Луки Мудищева”,
Не выдержав написанной там фальши.

Он научил нас говорить по-русскому,
Назвал его всяк сущий здесь язык.
Он на Лубянке, то есть, тьфу, на Пушкинской
Нерукотворный памятник воздвиг.

Я перед ним склоню свои колени,
Мне никуда не деться от него.
Он всех живых живей, почище Ленина.
Он – наше всё и наше ничего.

Ко мне на грудь садится чёрным вороном
И карканьем зовёт свою подружку,
Абсурдную Арину Родионовну,
Бессмысленный и беспощадный Пушкин.


    Маша  и  президент.

На севере Родины нашей,
За гордым Уральским хребтом,
Хорошая девочка Маша
У мамы жила под крылом.

Цвела, как лазоревый лютик,
Томилась, как сотовый мёд.
Шептали вслед добрые люди:
“Кому-то с женой повезёт.”

Но жизнь - это трудное дело,
В ней много встречается зла.
Вдруг мама у ней заболела,
Как листик осенний слегла.

Лежит она, смеживши веки,
Вот-вот Богу душу отдаст.
А Маша горюет в аптеке,
Там нету ей нужных лекарств.

Сидит, обливаясь слезами,
Склонивши в печали главу.
Да умные люди сказали:
“Езжай-ка ты, Маша, в Москву.

Живёт там глава государства
В тиши теремов и палат,
Поможет достать он лекарство,
Ведь мы его электорат.”

Её провожали всем миром,
Не прятая искренних слёз.
Никто не сидел по квартирам.
Угрюмо ревел тепловоз.

Вслед долго платками махали,
Стоял несмолкаемый стон.
И вот на Казанском вокзале
Выходит она на перрон.

Мужчина идёт к ней навстречу:
“Отдай кошелёк,” – говорит.
А был это Лёва Корейчик,
Известный московский бандит.

Вот так, посредине вокзала
Наехал у всех на виду,
Но Маша ему рассказала
Про горе своё и беду.

Тут слёзы у Лёвы как брызни,
Из глаз потекло, потекло…
Воскликнул он: “Чисто по жизни
Я сделал сейчас западло.

Чтоб спать мне всю жизнь у параши,
Чтоб воли мне век не видать
За то, что у девочки Маши
Я деньги хотел отобрать.

Достанем лекарство для мамы,
Не будь я реальный пацан,
Начальник кремлёвской охраны
Мой старый и верный друган.

Чтоб мне не родиться в Одессе,
Не буду я грабить сирот.”
Довёз он  её в мерседесе
До самых кремлёвских ворот.

И впрямь был здесь Лёва свой в доску,
Так жарко его целовал
Начальник охраны кремлёвской,
Высокий седой генерал.

Усы генерала густые,
Упрямая складка у рта,
Под сердцем героя России
Горит золотая звезда.

Поправил он в косах ей ленту,
Смахнул потихоньку слезу,
И вот в кабинет к президенту
Он нашу ведёт егозу.

На стенах святые иконы,
Огромное кресло, как трон,
Стоят на столе телефоны,
И красный стоит телефон.

Притихли у двери министры.
Премьер застыл, как монумент.
А в кресле на вид неказистый
Российский сидит президент.

Взвопил он болотною выпью,
Услышавши Машин рассказ.
“Я больше ни грамма не выпью,
Раз нету в аптеках лекарств.”

Не веря такому поступку,
Министры рыдают навзрыд.
Снимает он красную трубку,
В Америку прямо звонит.

“Не надо кредитов нам ваших,
Не нужно нам мяса, зерна.
Пришлите лекарство для Маши,
Её мама тяжко больна.”

На том конце провода всхлипнул,
Как будто нарушилась связь,
А это всем телом Билл Клинтон
Забился, в рыданьях трясясь.

Курьеры метались все в мыле,
Умри, но лекарство добудь.
И Моника с Хиллари выли,
Припавши друг-другу на грудь.

И вот через горы и реки
Летит к нам в Москву самолёт,
А в нём добрый доктор Дебейки
Лекарство для Маши везёт.
Да разве могло быть иначе,
Когда такой славный народ.
Кончаю и радостно плачу,
Мне жить это силы даёт.

      Лили Марлен

Последний шопот,
И нет в живых.
Прощай Европа
Сороковых.

Где на панели
У серых стен
Ночами пели
“Лили Марлен”.

Чуть что хватались
За острый нож
И отзывались
Не кличку “Бош”.

Гектары, мили,
Руин не счесть.
Всё разбомбили
В-26.

Где наши замки,
Монастыри?
Зачем вы, янки,
Сюда пришли?

С другого света
Достались нам
Лишь сигареты
Да чуингам…

Смерть Ваххабита.

Как святой Шариат
Правоверным велит,
Уходил на Джихад
Молодой ваххабит.

В небе клекот орла,
Дальний грома раскат,
Уходил Абдулла
На святой Газават.

От тоски еле жив,
Оставлял он гарем
И садился в свой джип,
Зарядив АКМ.

Обещал: – Я вернусь,
Как придёт Рамадан,
Вы для пленных урус
Приготовьте зиндан.

Занимался рассвет,
И старик-аксакал
Ему долго вослед
Всё папахой махал.

Где у сумрачных скал
Бурный Терек кипит,
Там в засаду попал
Молодой Ваххабит.

Налетели гурьбой,
С трёх сторон обложив,
Вспыхнул яростный бой,
Поцарапали джип,

Самого Абдуллу,
Отобравши ключи,
Привязали к стволу
Молодой алычи.

Начинали допрос,
Приступил к нему поп.
Он иконы принёс,
Поклоняться им чтоб.

“Ваххабит удалой,
Бедна сакля твоя,
Поселковым главой
Мы назначим тебя.

Будешь жить, как султан,
Новый выдадим джип,
Ко святым образам
Ты хоть раз приложись.”

Благодать в образах
Отрицал янычар,
Лишь Акбар да Аллах
Он в ответ прорычал.

Тихо, словно шакал,
Подходил политрук,
Стакан водки давал
Пить из собственных рук.

Говорил замполит:
“Мы скостим тебе срок,
Будешь вольный джигит,
Пригуби хоть глоток.”

Но в ответ басурман
Всё – “Аллах да Акбар!”
И с размаху в стакан
Полный водки плевал.

Не фильтрует базар,
Что с ним делать? Хоть плачь.
Но сказал комиссар:
“Ты достал нас, басмач.”

И под небом ночным,
Соблюдая черёд,
Надругался над ним
Весь спецназовский взвод.

Как прошло это дело
Знает только луна,
Волосатого тела
Всем досталось сполна.

В позе локте-коленной, –
Так уж создал Господь, –
Любит русский военный
Моджахедскую плоть.

А как по блиндажам
Разошлась солдатня,
Труп остывший лежал
В свете робкого дня.

В первых солнца лучах
Лишь сержант-некрофил
Его, громко крича,
Ещё долго любил…

Слух идёт по горам –
Умер юный шахид
За священный ислам
И за веру убит.

Но убитым в бою
Вечной гибели нет,
Среди гурий в раю
Он вкушает шербет.

Как он бился с урус
Не забудут вовек.
По нём плачет Эльбрус,
По нём плачет Казбек.

Плачут горькие ивы,
Наклонившись к земле,
А проходят талибы –
Салют Абдулле!

В небе плачет навзрыд
Караван птичьих стай,
А в гареме лежит
Вся в слезах Гюльчатай.

И защитников прав
Плач стоит над Москвой,
Тихо плачет в рукав
Константин Боровой.

Плачьте, братцы, дружней,
Плачьте в десять ручьёв,
Плачь Бабицкий Андрей,
Плачь Сергей Ковалёв.

Нет, не зря, околев,
Он лежит на росе,
Ведь за это РФ
Исключат из ПАСЕ.

Олигарх

– Еврей в России больше чем еврей, –
И сразу став, как будто, выше ростом,
Он так сказал и вышел из дверей,
Вдали маячил призрак Холокоста.

Но на раввина поднялся раввин,
Разодралась священная завеса.
Он бросил взгляд вниз, по теченью спин
И хлопнул дверцей мерседеса.

Вослед ему неслося слово – “Вор”,
Шуршал священный свиток Торы,
И дело шил швейцарский прокурор,
И наезжали кредиторы.

В Кремле бесчинствовал полковник КГБ,
Тобой посаженный на троне,
Но закрутил он вентиль на трубе
И гласность с демократией хоронит.

Застыла нефть густа, как криминал,
В глухом урочище Сибири,
И тихо гаснет НТВ-канал,
Сказавший правду в скорбном мире.

Всё перепуталось: Рублёво, Гибралтар,
Чечня, Женева, Дума, Ассамблея,
На телебашне знаковый пожар…
Россия, лето, два еврея!

О Пушкине

Застрелил его пидор
В снегу возле Чёрной речки,
А был он вообще-то ниггер,
Охочий до белых женщин.

И многих он их оттрахал
А лучше бы, на мой взгляд,
Бродил наподобье жирафа
На родном своём озере Чад.

Играл бы в Гарлеме блюзы,
Но поэтом стал, афрорусский.
За это по всему Союзу
Ему понаставили бюсты

Из гипса, бронзы и жести
На книжках, значках, плакатах
Он всех нас за эти лет двести
Не хуже, чем баб, затрахал.

Но средь нас не нашлося смелых,
Кроме того пидараса,
Что вступился за честь женщин белых
И величие арийской расы.


Оглавление
Песня ветерана защиты Белого Дома
Болезнь глаз
"Ампул пустых частокол..."
Исход
Пейзаж после битвы
Письмо читателя газеты "День" в редакцию журнала "Огонек"
"Я жизнь свою завил в кольцо..."
После суицида
История с географией
"Уж съезд народных депутатов..."
Последний гудок
"Шумели толпы демократов..."
Городской романс
"Я жил, как вся Россия..."
В альбом Инне
"Есть же повод расстроиться..."
"В субботу храм открылся рано..."
Смерть бригадира
"Уж не придет весна, я знаю..."
Песня о Хорсте Весселе
Колыбельная бедных
На смерть леди Дианы Спенсер
Смерть украинца
Баллада о белых колготках
К 200-летию со дня рождения Пушкина
Маша и президент
Лили Марлен
Смерть Ваххабита
Олигарх
О Пушкине
__________________________________

Всеволод Емелин - это своего рода Веничка Ерофеев многообразной в своих проявлениях великой русской поэзии. Родился в Москве в 1959 году. Закончил Московский институт геодезии и картографии. Работал геодезистом, разнорабочим на стройке, сторожом в московском храме Косьмы и Дамиана. Стихи, собранные в один цикл друзьями, практически нигде не печатались.Правда была маленькая публикация в альманахе "Поэзия" и еще одна в екатеринбургском журнале "Мы и культура сегодня". А поэт он замечательный, да вы и сами в этом убедились.А слышали бы вы, как он читает свои стихи - сколько в этом чтении то истинного трагизма, то чисто русского юмора, короче истинной поэзии...Вообще в данном случае все написанное Емелиным не стилизация, а самая что-ни на есть настоящая жизнь.В этой жизни могут легко умереть от того, что утром не было денег на опохмел, сломать руку в пьяной драке или же просто перерезать себе вены из-за несчастной любви или депрессухи.За стилизацией - это к Игорю Иртеньеву.У Севы Емелина все вполне всерьез и без обмана.  Так что компом он не пользуется и по Инету не шарит. Иной раз и хлеб не на что купить, какой уж тут к чертям компъютер. Если захотите связаться с автором, пишите на мой электронный адрес: brat444@mail.ru, а я ему всё передам в лучшем виде. С нижайшим почтением, ваш -

            P.S. С радостью могу оповестить, что недавно (в начале 2003 г.) все же вышла из печати, изданная на средства "Митьков" небольшая емелинская книжка "Песни аутсайдера". Так что лед тронулся, господа присяжные заседатели.Надеюсь, со временем появятся и другие. Пока же большое подспорье в существовании Интернета и его возможностей.

Константин Боголюбский