Амальтея

Посвящаю Сен-Жон Персу,
астронавигатору четвертой
экспедиции на Амальтею




Амальтея

1
О золотые дали. Солнце, которое встало у нас на пути, засоряет глаза квантами белых желаний. О физика сна. Ты несешься за нами в шитой фаянцем сутане огня и переплетах из литой тускнеющей стали. О Амальтея.

2
О наш корабль. Ты похож на червя, сытого этим сырым перегноем разлуки и силы. Силюсь подняться, о физика пыли, пляшущей в снах на всех этих больших и литых кораблях. О Амальтея.

3
О экипаж. Беспробудная вера твоя напоминает мне Марс - как разжав его пальцы, сны надеваю кольцом из пустующих станций и гравитацию в веках твоих затая. О Амальтея.

4
О Амальтея. Скорее мы бросимся вспять. Что за ничтожество - роскошь и сласть церемоний. Холодность мы отторгаем. Завалимся спать. Мы покорители, но не убийцы и воры.



Стихи

Заполню я звездные карты таинственной вязью стихов, ускользающих воздухом в щели обшивки разбитого вдребезги куттера. Мой капитан посмотрит сквозь пальцы на эту пустую затею и выверит курс на какую-то новую точку. И я разбросаю созвездия новых путей по старым галактикам, смятым и тронутым пылью. Я выживу, имя твое начиная в Алжире, достав, задыхаясь, тебя на далекой звезде.


Сны

Мой Сингапур утопает в тропической лени где-то меж Осло и Мельбурном в пятом отсеке. Там я пьянею от выбора ветра и страха, газа и говора, смеха и маленькой смерти. Девочка сна, таиландка, норвежка, испанка, руки твои не обманут меня, не обманут ... Я утопаю в тропической сладкой истоме где-то меж Солнцем Кассандры и Станцией Эхо.



Ода астероидному облаку, нанесенному на карту инженером Аполлинером

По этому облаку определяю пороги Вселенной. Нагромождение знаков дает направление. Время проходит незримо - мы то ускользаем, то дремлем, то осень глотаем, то дышим прохладой весенней. Все так и никак не иначе. Читаем и пишем - не справки, стихи, эти звезды друг с другом рифмуя. Мы знаем, что там, где нам карта преграду рисует, Вселенная наша живет и настойчиво дышит. Мы выживем и доберемся до целей и мелей. Найдутся пристанища нашим стихам и кометам. Пока бьется сердце Вселенной, мы сами сумеем найти применение снам и мечтаниям медным.


Одиночество

В уста вложи свой вдох, машина. И, вместе с облаком и ленью, дай мне окно, диван пружинный, подушку и успокоенье. Войди в мой мир походкой легкой и в платьице цветного ситца. Дай мне поцеловать твой локон, твой локоть и во сне забыться. Я завтра все забуду. Время пройдет меж звездами в работе. И только ты в пустой постели всплакнешь в подушку одиноко.


Вдохновение

На белом листе космодрома я все просчитаю. Я выверю данные всех галактических станций и время посадки отдам в руки старой машины, уставшей за сотни парсеков тумана и боли. Я все просчитаю, чтоб выйти из плена и ада разрушенной пахоты этого белого неба. Я тело ракеты своей отдаю, как награду земным притяжениям, снам и другим экипажам.


Поэт

Художник, навечно заброшенный в глубь островов Амальтеи, подобен пустотному ящеру гибели Яки. Он может срисовывать сытых Рембрантов и Босхов и пить молоко из забытых космических шлюзов. Зачем ему время. Пол ночи стоя у окна, он может быть только сравним с Пикассо или Браком. Летучие мыши в патлатой его бороде расходятся клином и исчезают в скафандре. Он брошен какою-то сытою матлой. О Боже, я ринусь к нему через пыльные бури и пики высотных давлений. Я вынесу бред и нирвану и томик стихов Кузмина или Блока.


Любовь

Время в трюмах проходит незримо и тайно. Только бывает, что воздуха нам не хватает. Но не беда. Эти роботы все переносят. Перенесут и меня, благо силы не нужно. Я программирую волю, разлуки и страхи. Робот-пилот превращается в диву Годиву. Выпей меня, золотая, я тысячный путник, переносимый тобою во мрак Амальтеи. Вспомни потом, засоряясь путями и снами, ласку мою у штурвалов и кнопок ракеты. Робот-пилот, не забудь - я тебя ожидаю там, где расходятся наши с тобою дороги.



Время

Космодесантник Уитмен, пропавший вчера без вести где-то в ущельях звезды Ориона, был возвращен через годы и через века книгой стихов, сумасшедшей, как солнца корона. Мы узнаем его - голос все так же упрям, руки его мускулисты, сыты и трудящи. По вечерам мы читаем, потом капитан Джон Керуак ее где-то в молчании прячет. И перед мерным светильником сна и тоски мы зарываемся в мысли и страхи. Забудем то, что нас ждет за грядою тех каменных буден. Друг мой, Борис Леонидыч, мы обречены.


Дождь

Мне нравится ливень, входящий под своды и крыши. Он так непохож на других. Мы его принимаем во все наши игры и страхи - он как настоящий в своем естестве и убранстве, похожем на лошадь. Он словно ручей. Забираясь в ладони и чаши, он нам позволяет касаться всех тем в разговоре. Мы пьем его душу, пока не насытятся наши голодные руки, обшивки и все коридоры.


Звезда

Я преследую вас в полутьме коридоров. Я слежу за изгибами тела. Движенье ваших рук, расправляющих карты созвездий, повергает меня в исступленье и тленье. Я преследую ваше дыханье и голос, я готов исполнять приказанье и тихо вам шептать: "Все прекрасно. Полет продолжается. Скоро мы прибудем на станцию Солнце Сандрара".


Бог

Я - робот. Забудьте о всем, дорогая. Мне некогда с вами беседовать. Бросьте все эти созвездия к черту, другая вас истина ждет в двадцать пятом отсеке. Задрайте все люки, забудьте дорогу ко мне. Я прощаюсь и все вам прощаю. Засните, и пусть бесконечно вам снится, как нас Амальтея цветами встречает.




Жизнь

Мой куттер разбило у самых отрогов Бали. Я еле остался в живых, раздираемый в клочья противоречивыми снами. Потом я очнулся из тьмы, из развалин, из пламени, боли и праха, и жизнь цветок, мой андроид и Бог, утонул во благоухании рождения нового тела.