Он слагал Ей удивительные строки...

         Он слагал Ей удивительные строки. Удивительные по своей чистоте, внутренней гармонии, не похожести на всё то, что доводилось читать и слышать до этого… Нет, конечно же, не всё так было безупречно и в качестве слога звёзд он с неба не хватал. Но та волшебная энергетика, которую несли в себе его стихи, восхищала, покоряла своей красотой. И не только Её.

         Однажды гармония нарушилась. Вмешался вездесущий критик-доброжелатель.
         – Видите ли, юноша… Всё, конечно, хорошо, –  вальяжно заметил он. – Но я бы, мням-мням, посоветовал бы Вам изменить вот тут и вот тут… А тут чуточку подправить…И зазвучит лучше.
         – Конечно, я исправлю, – молодой поэт привык слушаться старших, более опытных авторов. Тем более, с их внушительным опытом разве поспоришь?
         И, действительно, зазвучало лучше. Он пытался вчитываться в исправленное и убеждал себя, что это, конечно же, лучше. Ведь опыт старшего надо уважать.
         Но тут появился второй вездесущий критик и посоветовал выгладить уже в другом месте. Для лучшего, так сказать, благозвучия.
         «Спорить бессмысленно, – подумал юноша. – Он, безусловно, прав. У него опыт».
         И снова подправил что-то. Перечитал. Да, лучше… Лучше, но… Уже как-то по-другому. Как будто и не его творчество, не его душа вложена. И пусть даже в этом и есть что-то более правильное, безукоризненное, но… уже не его.

         А те первые, беспристрастные критики, вдохновлённые успехом, позвали других своих коллег. А уж последние-то, обрадовавшись и потирая в предвкушении ладошки, так «вдохновенно» взялись за дело, что вскоре наивное, неумелое, по их мнению, стихотворение, стало чуть ли ни шедевром. И каждый гордился тем, что именно он, всезнающий и всевидящий, приложил руку к данному творению.
         Юноша снова попытался перечитать то, что получилось. С большим трудом, постоянно запинаясь, как будто натыкался на какую-то невидимую преграду. Хотя и размер, и ритм – всё было выдержано. Но, читая, совершенно не узнавал в этом себя, чья душа изначально было заложена в эти, пускай неумелые, пускай наивные, но всё же искренние строки.
         А беспристрастные критики, умеющие всё, кроме одного – чувствовать и понимать чужие души – довели стихотворение до автоматизма, до пресловутого совершенства, не забыв при этом поотрывать и повыдёргивать всё, что только можно, от беззащитного существа. Убили всё живое, всё чуткое, всё нежное. Соорудили новое красивое механическое тело, вставили в него искусственное сердце, завели пружинку и, снисходительно похлопав по плечу, сказали: «Живи».

        Сам не свой юноша пошёл к Ней, кому посвящал столь душевные и искренние строки, и дрожащим голосом прочитал свой новоявленный «шедевр». Поднял на Неё взгляд, но почувствовал полное отчуждение.
        – Что-то не так? – спросил он, хотя уже предвидел Её ответ.
        – Не так,  – вздохнув, обречённо сказала Она. – Всё не так… Это не ты… Я не чувствую тебя. Не чувствую ту душу, которая изначально восторгала меня… которая так воспламеняла меня… которую…. убили они… убили с твоего молчаливого согласия….
        Он упал перед Ней на колени и зарыдал:
        – Прости меня… Я больше не буду… Не буду так… Никогда!

        Она, конечно же, его простила. А он с тех пор доверяет только своей душе. Ведь именно она никогда не солжёт и не сфальшивит. Если дело касается искренне льющегося вдохновения.

                /4.I.2010 г./

                * * *