Корней Эммануилович Левенсон

Сидя в гараже дачи Корнея Ивановича (Эммануиловича) Чуковского, я, то и дело, вперял свой взор в увеличенную настенную фотографию. Даже слабеющим зрением ловил семитские черты и знаменитого писателя, и его жены, и, особенно, его сына, прямо сошедшего с портретов кондовых израильских солдат семьдесят лет тому назад.
Но отвлекался на салон Аллы Рахманиной, в котором главным гостем был «Чингизик», известный писатель Чингиз Гусейнов. Я перелистывал его страницы сорок лет тому назад в сборнике избранного из журнала «Дружба народов». Он был завидно двуязычен—и русский, и азербайджанский знал. А теперь наш бакинец-москвич со своей красавицей еврейкой запановал в Иерусалиме, где он работает над примирением мусульман, христиан и евреев. Мне показалось, что он, как и я, исторический материалист, но с присвистью.
Особенно подкупило меня, что он пришёл к выводу об Израиле как наиболее приближающемся к идеальным государствам.
Поистине, неевреям хорошо в еврейской Палестине, а вот самим евреям хочется в галут, к новым знаниям и исследованиям, к высотам самоутверждения. Такой вот парадокс. Играет терменвокс...
Иерусалим для Чингиза—это пуп земли; и в Иерусалиме, мнится ему и его прекрасной половине, решается направление будущего:
«Восстановлена историческая справедливость, народ еврейский возвращается и язык возрождён.»
Гусейнов, у которого бабушка была истовой шииткой, объявил о неблагодарности отпочковавшихся от иудаизма христиан и мусульман к «материнскому лону».
Чингиз вскользь говорил и о периоде до возведения мечети двух кибл в Мекке, когда аравийские племена молились в сторону Иерусалима, и о монофизитстве армян (Христос не имеет человеческой природы), и о всемирности руской литературы, базирующейся и в Австралии, и в Германии, и в Израиле, сетуя, что это явление почти не изучается.
Супружеская пара Гусейновых пожаловалась и на небезопасность и на арабские ножи в столице Израиля.
Посыпались вопросы...
Я тоже встрял и заметил, что современный Иерусалим—это Вавилон, а настоящий Новый Иерусалим—это Цфат.
Я также уверял, что во всей Палестине достигнут миръ, а отдельные военные операции служат лишь для вышибания денег из англо-германских банков как для арабов, так и для евреев.
Выкинув вымпел еврейских народов и народцев, я и сам почувствовал центральность евреев. Упомянул и врейские племена Аравии в эпоху пророка Мохаммеда, имевшего и еврейских жён.
Когда Чингиз упомянул сногсшибательную численность мусульман и христиан (миллиард и миллиард), я вспомнил, что истинных иудеев всего пара миллионов.
А, когда Чингиз Гусейнов рассказывал о полёте Пророка Мохаммеда в Эль Кудс на волшебном коне и о пустоши на Храмовой горе (византийские церкви были в то время уже снесены персидскими победителями), я объявил, что уже был заложен фундамент Третьего святилища евреев...
И тут началось!
Высоченный поэт (Сергей Алиханов) читал стихи о Риме и его акцент пропадал во время декламации.
Его и назначили тамадой.
Была даже редактор народного радио, вещающего только на длинных волнах.
Молчаливо сидел и известный адвокат.
Соорудили бутербродики, насыпали зелени и разлили. Я пил только крымское и не хмелел.
Китаяночка Ван пела под гитару на слова своего сильного друга-таджика, охраняющего заповедное урочище в Фанских горах.
В отсвете белой ночи материализовался Тимур Зульфикаров, писавший что-то киношное о Ходже Насреддине, в советскую эпоху Чингиза Гусейнова.
Мой друг Миша пил сладкую воду, глядя на принесённый им пирог, куда пекари зафундрячили чёрт знает сколько составляющих. Миша пиццеобразный пирог не ел.
А давал реплики: "Вот тут за железной дорогой Ново-Переделкино, так там молодёжь и не знает о культурном ландшафте Переделкина..."
Прямо за увесистым Мишей сидела дворянского обличья Августа, и, с одобрения цветаеведа Айдиняна, наизусть проговаривала свои рифмы и рассказывала о том, как искала захоронение пропавшего отца.
Когда мы брели к станции, мимо переделкинского кладбища, где с надгробья сбиты цифры года смерти Корнея Ивановича Чуковского, я нёс переписанные мною строки Е. Евтушенко из подаренной мною в тот день музею книги-мемориала современников о Чуковском:
«С каждой смертью всё меньше мы молоды..

Не люблю я красивых надрывностей.
Причитать возле смерти не след.
Но из множества несправедливостей
Наибольшая, всё-таки, смерть.»

Другие статьи в литературном дневнике:

• 21.06.2017. Корней Эммануилович Левенсон