из цикла Человеческое...
Началась история давно, где-то, как я понимаю, году в 1980-м. Одинокая женщина, учительница в музыкальной школе, решила родить ребенка «для себя». Женщина была уже сравнительно немолода годами, но надеялась, что все у нее получится.
Оно и получилось, и в свой срок родился мальчик, которого назвали Костя. Костя был крупный и спокойный, но какой-то слегка вялый. Матери сказали, что все потом наладится, и рекомендовали массаж. Массаж делали исправно и в поликлинике, и частным образом, Костя от него вроде как действительно становился пободрее, но развивался явно замедленно: пошел только в полтора года, а до того спокойно сидел на коврике и рвал и перебирал бумажки. Игрушками интересовался, но недолго, покрутит в руках, посмотрит как будто с легким удивлением — дескать, что это и откуда взялось? — и бросит.
К трем годам Костя не говорил вообще ничего и, казалось, заговорить не стремился. Если ему что-то было нужно, показывал пальцем и мычал.
Костю отдали в обычный садик, и там с ним не было никаких особых проблем. Где посадишь — там сидит, где поставишь — там стоит. Других детишек не обижает, не плачет, мать не зовет, спит хорошо, все указания воспитателей, если поймет, выполняет. Одевали его воспитательницы сами, а вот ходить на горшок (помним, что никаких памперсов тогда не было) и есть наконец научили самостоятельно, за что Костина мать Юлия была им ужасно благодарна.
Но в общем-то в это время уже всем стало понятно, что с Костей что-то не так, и Юлия с бабушкой Кости пошли по врачам. Врачи разводили руками и ставили разнообразные диагнозы, из которых Юлии ничего не было понятно.
— А делать-то с ним что? — спрашивала Юлия.
Рекомендовали занятия с логопедом и все тот же массаж. Логопед в поликлинике не смогла добиться от Кости вообще ничего, а на третьем занятии он просто заснул, сидя на стуле.
— Идите к психиатру! — решительно сказала она.
Психиатр в диспансере (никаких других психиатров тогда не было) проверил рефлексы, поиграл с Костей в ладушки (безуспешно), показал ему несколько картинок (одну из них, видимо, ламинированную, Костя попробовал полизать и погрызть) и сказал Юлии:
— Чтоб вам все было понятно, это то, что в народе всегда называлось слабоумием. Причины неизвестны, так как с беременностью и родами у вас, судя по документам, все было в порядке. Будем оформлять инвалидность.
— А лечить? — спросила Юлия.
— Назначу ему уколы и еще таблетки. Массаж и электрофорез можете продолжать по месту проживания. Но не обольщайтесь.
— А развивать его как-то можно? В школе он сможет учиться?
— Ну это уж как пойдет, — сказал психиатр. — Тут, как я это вижу из своего четвертьвекового опыта, все индивидуально. Человеческие мозги — сложная штука, мы туда даже еще на порог не зашли, только в щель заглянули — и что в щели видим, толком не понимаем.
Как ни странно, но уколы и таблетки, назначенные психиатром (сейчас я думаю, что это были ноотропы с лошадиными дозами витаминов), дали быстрый и отчетливый эффект: к пяти годам Костя заговорил отдельными словами, а потом и простыми предложениями.
Тут грянула перестройка со всеми ее радостями и странностями. Маленькой семье (мама, Костя, бабушка) стало очень сложно не просто жить, но и банально выживать. Развитие Кости и его состояние временно отошли на второй план.
Однако в коррекционную школу Костя все-таки пошел. Но был там на плохом счету.
— Понимаете, — говорила Юлии учительница, — у него совершенно нет инициативы. Как будто батарейка всегда разряжена. Вот другие дети в его классе — и соображают, и говорят хуже него, и ведут себя порою ужасно, но они чего-то хотят, к чему-то стремятся, радуются, любопытствуют, злятся, как-то с миром взаимодействуют. А ваш Костя — ну как мешок с картошкой в углу.
— И что же мне с этим делать? — спрашивала Юлия.
— А я почем знаю, — отвечала учительница.
— Но вы же специалист!
— Да, я дефектолог, — отвечала женщина. — Но поймите: корректировать можно только поток, который куда-то течет. А как скорректировать стоячую лужу?
Все эти образные и вовсе не толерантные по нынешним временам сравнения специалистов, как ни странно, давали пищу Юлиным мозгам. Не забудем при этом — она тоже была пусть специальным, но педагогом.
«Если у Кости нет вообще никакой инициативы, значит, остается только упражнение, — решила она. — Я кое-что понимаю в гаммах, и правильное обустройство лужи тоже может украсить пейзаж».
Бабушка была идейная коммунистка, падение СССР и все последующее ее психологически подкосило, она заболела и сгорела за полгода. Юлия с Костей остались одни.
И вот именно тут Юлия заметила: Костю вообще не интересуют никакие игрушки, явления и абстрактные вещи типа школьных предметов и заданий, но его интересуют люди. Он спокойно, как мог, ухаживал за бабушкой, никогда не раздражался (незадолго до смерти старушка стала капризно-агрессивной), а потом, когда ее не стало, много раз спросил: где бабушка? Как она теперь? Видит ли нас? И потом вдруг стал спрашивать именно про людей: а чего это он? А чего это она?
Когда Юлия поделилась своими наблюдениями с психиатром (все с тем же, в диспансере), он только горько усмехнулся: ну надо же, какая ирония, слабоумный, низкоэнергетичный ребенок выбрал самый сложный в окружающем его мире объект и именно его пытается понять…
— А может из этого что-то быть? — спросила Юлия.
— Может, — ответил честный психиатр. — Из этого есть прямой шанс, что потом, когда вас не станет, он в интернате приспособится к персоналу и «сокамерникам» и будет жить не так уж и плохо. Если, конечно, у нас тут вообще прямо сейчас все не рухнет к чертям собачьим… Ну, а теперь мы его мозги пнем очередной раз — пусть потратит этот квант на познание людей. — И стал писать рецепт на очередные свои чудо-уколы, которые всегда оказывали на Костю кратковременное, но явственное стимулирующее воздействие.
К пятому классу (Косте в тот момент было четырнадцать лет) стало ясно, что больше Костя учиться не может. Он стал отказываться идти в школу, даже с помощью матери и педагогов не мог выполнить ни одного задания. Потом началась агрессия и отказ вообще от всего.
Юлия решила, что школы довольно. Костя неплохо умел читать (охотно сам читал детские журналы с картинками), считал в пределах десяти тысяч и быстро и разборчиво писал — с ошибками и печатными буквами, но все же. Чего ж инвалиду еще?
Приблизительно в это же время Юлия сменила профессию — стала социальным работником: гибкий график и не надо далеко ездить, можно присматривать за Костей.
Все время грызла мысль: что же дальше? Что за жизнь ждет Костю? Так и будет дома, а потом в интернате сидеть? Никому не нужным мешком картошки в углу?
Спустя недолгое время пришла идея.
Косте было сказано так: я еще долго буду с тобой, но когда-то уйду к бабушке, туда, куда все уходят. К тому моменту ты уже должен уметь жить с другими людьми, без меня. Ты понял?
— Конечно, понял, — сказал Костя. — Но ты ведь мне заранее скажешь? Не пропадешь просто так, как Барсик у нас пропал?
— Нет, я никогда не пропаду так, как Барсик, — пообещала Юлия. — Все заранее скажу.
— А в школу больше ходить не надо? — уточнил Костя.
— Не надо. Но тебе все равно придется еще многому научиться.
— Если в школу не надо, тогда давай.
***
Платить за квартиру по квитанциям Юлия учила Костю полтора года. На обучение закупкам в трех ближайших магазинах ушло, как я понимаю, лет пять. Самое сложное было то, что цены все время менялись, Костя от этого терялся и зависал. Стирать и гладить Косте даже нравилось — от попыток погладить Юлины кофточки и даже колготки погибло несколько утюгов.
Но это все было не главным. Юлия точно знала: человек по-настоящему живет только тогда, когда он вписан в общественную систему взаимообмена.
Она все время рассказывала сыну о своей работе. Он знал по имени всех ее клиентов и даже их кошек и собачек. Потом она стала показывать им Костю. Клиенты Юле в основном сочувствовали, а Костю привечали. Потом она начали просить его сделать что-то тяжелое физически — передвинуть кровать к окну, вытрясти ковер, снять карниз, чтобы постирать занавески, поставить на антресоли коробки. Костя охотно всем помогал, сам просился.
Жили хорошо.
— Экое несчастье у нее — такой сын! — говорили некоторые.
Юлия им не возражала, но сама знала, что все не так просто.
Уходя на пенсию, психиатр из психоневрологического диспансера сказал ей:
— Для него это практически идеальная адаптация. И это чисто ваша заслуга. Я думал, что будет хуже. Вот вам от меня последний рецепт, снимите с него копию, будете потом показывать моим коллегам.
Потом Юлия заболела. Ровно та же болезнь, что и у ее матери, — онкология.
— Костя, еще не прямо сейчас, но уже скоро, — предупредила она сына.
— Хорошо, мама, я понял, — сказал Костя.
Юлия благодаря обстоятельствам знала в окрестных домах всех. И все практически знали ее и ее сына. Она составила список и обошла свою хрущевку и перспективные квартиры в трех соседних. Всем спокойно и внятно объяснила ситуацию. Люди смотрели серьезно, слушали внимательно, и приблизительно четыре пятых из опрошенных говорили: «Мы все поняли, Юлия Александровна. Конечно, да. Внесите нас в список».
Потом Юлия позвонила одинокой младшей двоюродной сестре, также объяснила обстоятельства дела и сказала: возьмешь над Костей опекунство, а жить он будет сам, я его научила. Если все-таки не сможет — тогда интернат, и хоть иногда там его навещай. Сестра заплакала и сказала: ты обязательно поправишься, сейчас и не такое лечат!
— Обещай, — сказала Юлия.
— Обещаю, — сказала сестра.
На обучение Кости придуманному Юлией алгоритму ушло полтора года. Все это время Юлия усиленно лечилась и держалась — ибо дела были еще не до конца завершены.
В самом конце Костя ухаживал за ней по ее указаниям. Научился даже делать уколы. Умерла она дома.
Что сейчас?
Сейчас по вечерам воскресенья и утрам понедельника Костя с блокнотом обходит квартиры по своему списку и принимает заказы. Пишет номер квартиры и кому из одиноких старушек, стариков и прочих что надо. Например:
- разобрать тумбочку и вынести ее на помойку;
- покараулить в комнате, пока старушка моется в ванной — «потому что - старая я уже и не дай бог что»;
- донести семикилограммового старушкиного кота до ветлечебницы и потом - принести его обратно;
- помочь пересадить фикус.
И ещё много-много всего, что вообще-то людям всегда нужно.
В трех квартирах, где стоят старые пианино (когда-то на них тарабанили давно выросшие дети), Костя по просьбе хозяек садится к инструменту, открывает крышку и без ошибок играет одну или две из тридцати вещей, которым когда-то, потратив на это приблизительно 15 лет, обучила его Юлия. Чаще всего старушки заказывают «К Элизе».
С каждым Костя договаривается, когда именно на неделе он к ним зайдет, и вносит дату и время в свой список. Потом Костя всю неделю ходит и выполняет задания из списка и аккуратно ставит плюсики напротив выполненных. На следующей неделе цикл повторяется. Иногда Костю кормят, иногда дают шоколадки, иногда одежду, иногда он просто сидит и слушает «про жизнь» и задает все те же свои фирменные вопросы:
— А это он чего? А она тогда чего?
Если кто из Костиных клиентов уезжает, например на лето на дачу или навсегда в другую квартиру, они непременно предупреждают Костю заранее. Новым жильцам обязательно про Костю кто-нибудь рассказывает, и у него регулярно появляются новые клиенты. Полтора года на первом этаже хрущевки был овощной магазин, продавщица с Костей подружилась и за помощь даже зарплату ему иногда платила. Время от времени старушки сами к нему заходят и о чем-нибудь просят. Костя говорит: «Назовите номер квартиры. Спасибо, сейчас я гляну в моем в списке и вас запишу».
Кто мне все это рассказал?
Женщина, моя клиентка, которая 45 лет живет в том же доме, что и Костя, хорошо знала Юлию и приятельствовала с ней до самой ее смерти...(с)
Автор: #Катерина_Мурашова@
Другие статьи в литературном дневнике:
