Интересные факты из жизни баснописца Крылова
ИНТЕРЕСНЫЕ ФАКТЫ ИЗ ЖИЗНИ БАСНОПИСЦА КРЫЛОВА
Всякого, впервые вошедшего в комнату, где на диване вальяжно восседал известнейшей баснописец, охватывала оторопь. Изящная гамбсовская мебель, купленная Иваном Андреевичем за немалые деньги, была усыпана сигарным пеплом, окурками и покрыта мохнатым слоем пыли, впрочем, как и каждый предмет, находящийся в поле зрения. Да что там пыль! Повсюду можно было наблюдать такое изобилие голубиного помета и перьев, что узор на ковре уже не угадывался. Из не лишенных изящества, однако, грязных кадок торчали засохшие миртовые и пальмовые ветви, а висящая над диваном картина в тяжелой раме угрожающе кренилась набок.
- Гвозди непрочны, картина упадет и убьет вас, — предостерегали Крылова.
- Нет-с, — отвечал он. — Если даже упадет, угол рамы опишет вот такую
вот косвенную линию и минует, таким образом, мою голову.
Крылов не прочь был сделать сложный математический расчет, зато
ленился выйти на улицу покормить птиц, а сыпал овес прямо на ковер. Голуби и воробьи, давно изучившие путь к любимой кормушке, бесстрашно влетали в открытое окно, клевали зерно, порхали по комнате. Надо ли говорить, что всякая поверхность несла на себе следы этого «порхания», но хозяин словно и не замечал того бедлама, среди которого жил. В засаленном халате он сибаритствовал на любимом диване, занятый делами куда более увлекательными, нежели поддержание порядка и ведение хозяйства.
Ведь, например, взять да выучить греческий, или поднять библиотечное дело, да заниматься этим не просто как чиновник, а стать новатором на абсолютно новом для России поприще – казалось Ивану Андреевичу куда более занимательным. А на такие пустяки, как паутина по углам, да плесень на кухне он просто не отвлекался, не замечая всего этого вздора.
Горничная Фенюшка, по степени неряшливости и лени была под стать барину, так что вместе они представляли идеальный во всех отношениях союз.
О странностях баснописца в столице ходили легенды, однако его талант, самобытный характер и медвежье обаяние заставляли прощать любые чудачества - странную для светского человека манеру купаться в Лебяжьей канавке у Летнего сада, фантастическое обжорство, определенную неучтивость и даже такой «смертный грех», как неопрятность. И как ни старался Иван Андреевич за столом подвязать себе салфетку под самый подбородок, все напрасно! По состоянию его жилета любой мог с точностью угадать, что подавалось за столом. «Амбре» от него распространялось такое, что некоторые, особо чувствительные дамы падали в обморок, волосы не знали гребешка, а сорочку и белье он менял, как сам говорил, по праздникам.
Однажды, собираясь на придворный маскарад, Иван Андреевич советовался с семьей Оленина – президента Академии художеств и министра народного просвещения, С которой был очень близок, какой выбрать костюм для подобного случая. Барышни Оленины смеялись: «Вы, Иван Андреевич, умойтесь потщательнее, наденьте чистый сюртук да причешитесь, вот вас никто и не узнает».
К слову сказать, будучи в Петербурге баснописец еще как-то пытался «соответствовать», тогда, как в глуши расслаблялся окончательно. Однажды это чуть не стоило ему жизни.
Отдыхая у одного из друзей в деревенском поместье, Крылов решил испытать на себе тяготы «древнего человека». Отрастил длинные волосы, ногти и как-то отправился на раннюю лесную прогулку. Шевелюра его была, как водится, взлохмачена, но в добавок к этому, в путь отправился он буквально в чем мать родила. Перепуганные крестьяне приняли блуждающего в роще Крылова за лешего и попытались утопить. Наудачу хозяин поместья оказался неподалеку и спас «лесное чудище».
Ну, а когда баснописца в первый раз пригласили во дворец, на обед к императрице Марии Федоровне, произошел такой казус.
- Все ли на тебе в порядке, Иван Андреевич? Дай хоть взгляну, - всполошился в последнюю минуту все тот же Оленин и принялся осматривать костюм своего товарища, уже на парадной лестнице.
—А, как же, Алексей Николаевич! Неужто я неряхой отправлюсь во дворец? Вот, на мне новый мундир.
— Ну, так я и думал! А пуговицы-то!
Выяснилось, что пуговицы, которые в те времена продавались завернутыми в кусочки папиросной бумаги, ленивая Феня, так и пришила вместе с оберткой. Костюм был спасен, но вот только сапог так и остался с прорехой, через которую выглядывал нечистый палец.
Однако весь облик поэта, неуклюжесть и добродушная непосредственность, с которой он, желая поцеловать монаршей особе руку, громогласно чихнул, вызвала у Марии Федоровны благосклонную улыбку и расположение.
Во время обеда, Крылов снова отличился. Планомерно он поглощал блюдо за блюдом, не отрываясь от тарелки, однако количество поданной еды всякий раз казалось ему досадно малым.
О том обеде остались у Ивана Андреевича самые горестные воспоминания. «Убранство, сервировка — краса. А суп — зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, супу-то самого только лужица. А пирожки? Не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Добрались до индейки. Не плошай, думаю, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Хотите верьте, хотите нет — подносят только ножки и крылушки , а самая-то птица под ними неразрезанная пребывает. Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. И стало мне грустно, чуть слеза не прошибла. Царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает. Второй раз мне индейку поднесли. Так вот фунтик питательного и получил. А все кругом смотрят — завидуют. Вернулся я домой голодный. И, как назло, прислуге же не велел ужин готовить! Пришлось в ресторацию ехать. С тех пор, когда во дворце обедаю, меня всегда дома ужин ждет».
- Иван Андреевич, да пропусти ты хоть одно блюдо! Дай императрице попотчевать тебя! – шептал баснописцу Оленин, который испытывал явную неловкость, за то, как держит себя гость на царственном обеде.
- А вдруг не попотчует? – продолжая жевать, ответил невозмутимый баснописец.
Кстати, его невозмутимость и отсутствие реакции на насмешки окружающих можно было сравнить только с поведением слона, коего бухарский правитель Маасум послал «в подарок и для удивления императрицы Екатерины». «Восточный гость» начал свой путь из Бухары в феврале 1796 а в Петербург добрался только в октябре 1797, прошагав порядка трех тысяч километров по бездорожью, сквозь дожди и снега, безлюдные степи, деревни и города. Невиданное зрелище вызывало народный ужас и восторг. Визг, свист, хохот улюлюканье. Бабы крестились, завывали, кто-то кидался бежать прочь, мальчишки норовили схватить животное за хобот, собаки заходились истошным лаем, но слон был невозмутим.
Сотня казаков с нагайками охраняли его от неугомонной толпы. Надо сказать, что путешествие влетело казне «в копеечку», а именно в шесть с половиной тысяч рублей, ведь одно кормление требовало по сто пудов сена и овса в день, не говоря об арбузах, коими слон привык закусывать.
Узнав об этой истории, Иван Андреевич воскликнул: «Вот она, родственная душа!».
Не имевший семьи, обедать он предпочитал у друзей или в Английском клубе, где вкушал любимые незатейливые блюда: щи, ботвинью, поросёнка под хреновым соусом, гуся с грибами, жирные пирожки, кулебяку, сиг с яйцами, иногда дополняя их устрицами в количестве от 80 до 100 штук. Всё вышеперечисленное съедалось за один присест.
Однажды на масленицу Оленины специально для Крылова испекли блины толщиной в палец и величиной с тарелку, которые он живенько обмазал икрой, съев так сразу 30 штук.
Слыша чьи-нибудь жалобы на несварение желудка, Иван Андреевич удивлялся: «Несварение? А я вот своему желудку никогда не даю потачки. Чуть задурит, я наемся вдвое больше. И он уж там как хочет, так пусть и справляется».
Как-то поэта пригласили «на макароны», или так называемый, обед в итальянском стиле. Иван Андреевич припозднился, явившись и только к третьему блюду.
Хозяева дома встретили его шутливым «наказанием», велев подать самую огромную, глубочайшую миску макарон. А после объявили, что это была «штрафная порция».
— Ну а теперь начинайте обед по порядку, с супа.
Крылов так и поступил. Третьим блюдом оказалась точно такая же макаронная гора. Баснописец ничуть не затруднился, съел все.
- Да что мне сделается! — добродушно смеялся он в ответ на восторги собравшихся. — Я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться и искупить вину столь приятным образом!
За столом молчаливый Иван Андреевич оживлялся и делался разговорчив, поэтично комментируя всякое блюдо. Это было столь артистично и образно, что присутствующие зачастую устраивали овацию.
«Что за расстегай! Ни одной косточки! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают!», «Индейка? Это не индейка, а Жар-птица! У самых уст любезный хруст. Ну и поджарено! Точно кожицу отдельно от мяса жарили! Искусники! Янтарные повара!»
Покончив с обедом, Крылов снова погружался в кресло, поодаль от остальных, складывал руки на животе и замирал. Лицо его выражало довольство.
«Он не спит и не дремлет! Он переваривает! Удав удавом!» — шептались вокруг. Насмешки эти, впрочем, были добродушны — Крылова любили. Однажды он все-таки заснул посреди оживленной гостиной, стал всхрапывать, и три дамы, почитательницы его таланта, вывели Ивана Андреевича из этого неловкого положения. Каждая поцеловала его поочередно. В память о столь приятном пробуждении Крылов сочинил оду «Три поцелуя», которую в обществе нашли «премилой».
Да что там говорить, каждую новую басню великого автора встречали с неизменным восторгом. Популярность Крылова была повальной и сокрушительной. Порядка восьмидесяти тысяч экземпляров сборников вышло только при его жизни. Ивана Андреевича узнавали на улице даже безграмотные, ценили при дворе, а в доме у великого князя Михаила Павловича он вообще считался своим человеком.
Словом, судьба поэта сложилась комфортно, спокойно и благополучно. Крылов служил и рос в чинах. Его должность в Публичной библиотеке была весьма почетной и позволила со временем дослужиться до статского советника. При этом жил он так, как сам считал удобным, безнаказанно позволяя себе оставаться собой.
Одинаковым тоном говорил Иван Андреевич с вельможей и солдатом, никогда даже не пытался жениться, однако прожил в согласии с милой своей Фенюшкой, которая родила дочь Александру, а после уже обзавелся и внуками, однако ни один человек не решался злословить о связи баснописца с прислугой.
Один из лучших друзей писал: «Не замечено в нем каких-либо душевных
томлений, он всегда покоен. Не имея семейства, родственных забот и обязанностей, не знал он ни раздирающих душу страданий, ни упоительных восторгов счастья».
Когда-то в юности, Иван Андреевич влюбился в некую барышню, дочь священника из Брянска и даже сделал предложение. Однако родители отказали бедному жениху, после чего он уехал в столицу.
Когда выяснилось, что никто другой Аннушке не нужен и несостоявшаяся невеста впала в черную меланхолию, папенька поспешил написать Крылову о своем, теперь уже согласии. Тот ответил, что деньгами на билет до Брянска он не располагает, а потому сможет жениться, если только барышню доставят в Петербург. Разумеется, что после такого оскорбления речи о свадьбе быть не могло!
Аграфена, то есть Фенюшка, служила в доме Крылова. Хозяйство она вела отвратительно, готовить толком не умела, однако отличалась добрым и кротким нравом. Когда появился младенец - дочь Саша, никто даже не принялся судачить. Репутация чудаковатого холостяка надежно защищала баснописца от сплетен.
Однажды в гости к Ивану Андреевичу зашел его приятель, художник из Твери. Не обнаружив в доме не души, он прошелся по комнатам, а как услышал детский плач, доносящийся из кухни, направился туда. Должна же прислуга знать, когда вернется хозяин. Возле люльки гость застал самого Крылова, который «с отеческой заботливостью качал и прибаюкивал» девочку.
— И давно ли вы стали нянькой? – спросил художник.
— Да родители, негодяи... Ушли Бог знает куда, бросили бедного ребеночка, — спокойно ответил Крылов и продолжая «угукать» над люлькой.
Так уж вышло, что Аграфена умерла рано и Крылов, не вызывая подозрений, воспитывал девочку один. Он называл ее своей крестницей, удочерил, оплатил учебу, а когда пришло время, выдал замуж за очень порядочного человека.
Выйдя в отставку, Иван Андреевич жил в большом каменном доме на Васильевском острове с семьей дочери, старился в окружении смышленых и веселых внуков и был совершенно счастлив. Времена были тогда волчьи, и баснописцу сложно было оставить наследство дочери. Но он справился и с этим: завещал все свое движимое и недвижимое имущество мужу Саши, а душеприказчиком сделал начальника воинской части, в которой тот служил аудитором. Если бы супруг повел себя не должным образом, все перешло бы ей.
Холодной осенью 1844 Крылов по своему обыкновению распахнул окно, чтобы впустить в комнату голубей. И заработал пневмонию. Она убила Ивана Андреевича в считанные дни.
В качестве последней шутки, он успел распустить слух, будто болезнь его произошла от обжорства. Мол, переел протертых рябчиков. Крылов сравнил себя с мужичком, который навалил на воз 400 пудов сушеной рыбы и удивился, что лошадь пала: мол, рыбка-то сушеная, легкая!
«Вот и я рассудил, что, раз рябчики протертые, можно есть без меры. Но лишек-то всегда не в пользу», — по привычке вывел он мораль. Интересно, что со временем версия смерти от переедания несколько видоизменилась. Легенда гласит, что Крылов умер, переев блинов на Масленицу. И хотя дело было в ноябре, «масленичная» легенда стала на изумление, популярна.
Перед самой кончиной Иван Андреевич вспомнил о своем сборнике, который вот-вот должен был выйти из типографии. Поручил душеприказчикам отправить по экземпляру всем знакомым. Так совпало, что книжки с надписью, очерченной траурной каймою «На память об Иване Андреевиче, по его желанию», были разосланы вместе с приглашением на его похороны. Многие тогда плакали, получив сей прощальный знак внимания.
Кстати, Иван Андреевич терпеть не мог писать письма и вести дневники. А вот о нем писали все современники. Что- то с восторгом, что-то в забавном тоне, однако ни строчки со злостью или осуждением.
«Дедушку Крылова» любили все, только вот, мало кому удалось разгадать тайны души этого удивительного чудака, философа и мыслителя. Да и вряд ли уже удастся. Ведь если двери его странного дома были открыты для всех, то душу Крылов раскрывать не любил…
Я. Кузнецова—
И вновь я обратилась к нашей Диалоговской рассылке. Захотелось и эту статью положить в свой архив.
Татьяна Гордон
8 февраля 2022 года
Другие статьи в литературном дневнике:
