о поэте Николае Домовитове
Марина Бирюкова
ОБИЖАТЬСЯ НА РОДИНУ ГЛУПО…
Собирая материал о поэте Анатолии Гребневе, наткнулась на имя его старшего друга, ранее мне незнакомое совершенно – НИКОЛАЙ ДОМОВИТОВ. Оказалось, это поэт замечательный, настоящий. И при том – человек такой судьбы, что невольно подумаешь: да полно, кто может столько вынести… И остаться собой. И стать поэтом. И учителем в литературе, и примером в жизни для многих.
Николай Федорович Домовитов родился в 1918 году в Петрограде. Рано потерял мать, но о мачехе своей, второй жене отца, вспоминал с благодарностью и любовью. До войны окончил техникум, работал в редакции газеты Каспийского пароходства.
В сорок первом ушел на фронт. В 1943, раненый, с перебитыми ногами, неходячий – оказался в госпитале в Баку. В разговоре с товарищем или, может быть, двумя товарищами (свои, окопники – неужто продадут?..) выразил веселое сомнение в точности и объективности сводок Совинформбюро: дескать, если им верить, то немцев уже просто нет, мы их всех перебили. Через несколько дней ему сказали, что он переводится в другой госпиталь. «Медбратья» в халатах поверх формы погрузили его на носилки, закрепили ремнями и засунули в воронок. Николай не мог ходить, не мог стоять! – а его сразу поставили в так называемый «стакан», в котором невозможно было сесть. И оставили так на долгое – он потом не помнил, какое точно – время. Раны на ногах открылись, солдат стоял в собственной крови, кричать было бесполезно. После этой длительной пытки ему дали десять лет лагерей и еще пять поражения в правах. Солдату, защитнику Отечества – в тяжелейший переломный момент войны…только за то, что он что-то сказал в частном разговоре. Что должно произойти с людьми, с их сознанием, с их душами – ЧТОБЫ ВОТ ЭТО КАЗАЛОСЬ ИМ ПРАВИЛЬНЫМ?
По отбытии наказания (да, от звонка до звонка) Николаю Домовитову предложили ехать на Донбасс - добывать уголь. Он стал шахтером, проходчиком, монтажником. Однажды его с двумя товарищами завалило в забое – они провели там трое суток и не надеялись уже на спасение…
В 1961 Николай Федорович окончил Литинститут имени Горького. Много и прекрасно писал, выпустил несколько книг, вел литобъединение в Перми. Бог иногда – а может быть, всегда? – дает человеку очень много жизненных сил. Дело человека – выбрать жизнь…
Несправедливо и горько, что Николай Домовитов практически забыт. Многие ли – из читающих!.. – слышали это имя? После его смерти (1996) книги его не переиздавались. Где их теперь искать? В каких библиотеках? Вот, интернет, спасибо, выручает нас с недавних пор.
«И нет слез, чтоб от боли заплакать/ за Христа, за людей, за себя»
Кленовый лист
Сорок первый… А мы в разведке
Принимаем неравный бой.
Лист кленовый сорвался с ветки,
Сбитый пулею разрывной.
И теперь лишь глаза закрою,
Снова слышен снарядный свист.
И кружит, и кружит надо мною
Этот желтый кленовый лист.
Всё как есть я давно приемлю.
Прокатился военный шквал.
Почему ж до сих пор на землю
Лист простреленный не упал?
Царица полей
Все вокруг полыхает пожаром,
И кричит, задыхаясь, старлей:
«Встань, пехота! Тебя ведь недаром
Называют царицей полей».
Бьют прицельно тяжелые пушки,
От разрывов спасения нет.
И в руке его, словно игрушка,
Вороненый блеснул пистолет.
Сквозь кинжальный огонь не пробиться,
Не дойти до чужих батарей,
И старлей умоляет: «Царица,
Ради бога, вставай поскорей!»
И встаем мы, уже не робея,
И бежим на разрывы гранат,
Чтоб царил в неприступных траншеях
Наш тяжелый солдатский приклад.
Убежать бы мне в юность…
Вот я вижу:
Стоят на крутом берегу
И глядятся в реку
Высоченные ели.
Убежать бы мне в юность,
А я не могу —
Замели все дороги
Слепые метели.
Вот я вижу Любань
И сожженную Мгу.
И снимаю с ремня
Я пробитую фляжку.
Убежать бы мне в юность,
А я не могу —
Заросли блиндажи
Лебедой и ромашкой.
Вот я вижу друзей:
Мы лежим на снегу
И кричим, задыхаясь:
— Атака отбита!
Убежать бы к друзьям мне,
А я не могу —
Я живой,
А друзья — из гранита.
Прощание
Дорогая, стоят эшелоны,
Скоро, скоро простимся с тобой.
Пулемёты поднял на вагоны
Вологодский свирепый конвой.
Нас, безвинно обиженных, много,
Но не видит никто наших слёз.
И куда поведёт нас дорога
Под железную песню колёс?
Промелькнут за окошком перроны…
От конвоя любовь сберегу.
В арестантском промёрзшем вагоне
Провезу через морок-тайгу.
Провезу я её через годы,
Через зоны больших лагерей.
Не видать мне тебя как свободы.
Если вспомнишь меня – пожалей.
Знаю я, далеко нас загонят,
Где-то в тундре, в жестокий мороз
Без молитвы меня похоронят
У корявых карельских берёз.
И тебе, синеглазой и милой
Не напишет никто из друзей.
Ты моей не разыщешь могилы,
Никогда не узнаешь о ней.
Только ветер, протяжный и хлёсткий,
Будет выть над могилой моей.
Только горькие листья берёзки
Будут плакать, как слёзы, с ветвей.
Луч золотой
В придорожном глубоком кювете
В липкой тине сгнивает пырей.
Боже мой, сколько грязи на свете,
Сколько долгих несносных дождей.
И, в грехах своих Господу каясь,
Я иду — куда знает конвой,
И, на каждом шагу спотыкаясь,
Я ищу солнца луч золотой.
А кругом только черная слякоть,
Только липкая грязь октября.
И нет слез, чтоб от боли заплакать
За Христа, за людей, за себя.
Оттого, что до смерти придется
Мне искать этот маленький луч,
Оттого, что он к нам не пробьется
Сквозь свинцовые сумерки туч,
Оттого, что, никем не согретый,
Подойду я к могиле своей.
Боже мой, сколько грязи на свете
Топчут ноги безвинных людей.
1947
***
Море жизни тяжело, как ртуть,
В нем столетий потонули льдины.
Зрячий не сумеет заглянуть
В вечности бездонные глубины.
Как бы ни был, зрячий, ты велик,
Есть предел великому и мера.
В те глубины страшные проник
Только взгляд незрячего Гомера.
1948
Тетя Даша
Жидка магаровая каша...
И работяга, и сачок
В окошко просят: — Тетя Даша,
Подбрось-ка лишний черпачок!
Ее в раздаточном окошке
Терзает жалость — нету сил.
Народный суд за три картошки
В тюрьму ее определил...
Надолго с волей распростилась,
В детдом отправили детей.
Но в нашей зоне объявилось
Пятьсот племянников у ней.
Межа
Хоть словечко сказать бы парнишке,
Да нельзя мне нарушить межу:
Он стоит с автоматом на вышке,
Я по зоне с лопатой хожу.
По звериному, злому закону,
Не щадя на земле никого,
Меня сталинцы бросили в зону
И на вышку подняли его.
Семизначный гулаговский номер
Пятый год я ношу на груди,
Оттого я, наверно, не помер,
Что полсрока еще впереди.
А на вышке дозорной часами
Друг стоит, на морозе дрожа,
И безмолвно лежит между нами
Всенародного горя межа...
***
Обижаться на Родину глупо.
Я просить у ней много не стану.
Пусть тарелку бесплатного супа
В День Победы нальет ветерану.
Я в глазах ее вижу укор
И от этого взгляда немею:
Только в том, что я жив до сих пор, –
Только в том виноват перед нею!
И становится больно порой,
Что не так свою жизнь мы прожили.
Лучше б мне в сорок первом под Мгой
В безымянной остаться могиле.
Другие статьи в литературном дневнике:
