Булат Окуджава
*
СЧАСТЛИВЧИК
*
Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе — жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.
У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто:
жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.
Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!
Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.
1967 г.
*
*
ПРО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, КОТОРОЕ НЕ ВЗРОСЛЕЕТ
*
Земля изрыта вкривь и вкось.
Ее, сквозь выстрелы и пенье,
я спрашиваю: «Как терпенье?
Хватает? Не оборвалось –
выслушивать все наши бредни
о том, кто первый, кто последний?»
Она мне шепчет горячо:
«Я вас жалею, дурачье.
Пока вы топчитесь в крови,
пока друг другу глотки рвете,
я вся в тревоге и в заботе.
Изнемогаю от любви.
Зерно спалите – морем трав
взойду над мором и разрухой,
чтоб было чем наполнить брюхо,
покуда спорите, кто прав...»
Мы все – трибуны, смельчаки,
все для свершений народились,
а для нее – озорники,
что попросту от рук отбились.
Мы для нее как детвора,
что средь двора друг друга валит
и всяк свои игрушки хвалит...
Какая глупая игра!
Про отношения с Богом
*
*
ПРО ОТНОШЕНИЯ С БОГОМ
*
Почему мы исчезаем,
превращаясь в дым и пепел,
в глинозем, в солончаки,
в дух, что так неосязаем,
в прах, что выглядит нелепым, –
нытики и остряки?
Почему мы исчезаем
так внезапно, так жестоко,
даже слишком, может быть?
Потому что притязаем,
докопавшись до истока,
миру истину открыть.
Вот она в руках как будто,
можно, кажется, потрогать,
свет ее слепит глаза...
В ту же самую минуту
Некто нас берет под локоть
и уводит в небеса.
Это так несправедливо,
горько и невероятно –
невозможно осознать:
был счастливым, жил красиво,
но уже нельзя обратно,
чтоб по-умному начать.
Может быть, идущий следом,
зная обо всем об этом,
изберет надежный путь?
Может, новая когорта
из людей иного сорта
изловчится как-нибудь?
Все чревато повтореньем.
Он, объятый вдохновеньем,
зорко с облака следит.
И грядущим поколеньям,
обоженным нетерпеньем,
тоже это предстоит.
(1986)
*
*
О ПОЭТИЧЕСКОМ ДОЛГЕ
*
У поэта соперников нету
ни на улице и ни в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
это он не о вас – о себе.
Руки тонкие к небу возносит,
жизнь и силы по капле губя.
Догорает, прощения просит:
это он не за вас – за себя.
Но когда достигает предела
и душа отлетает во тьму...
Поле пройдено. Сделано дело.
Вам решать: для чего и кому.
То ли мед, то ли горькая чаша,
то ли адский огонь, то ли храм...
Все, что было его, — нынче ваше.
Все для вас. Посвящается вам.
(1986)
*
*
НЕСЧАСТЬЕ
*
Когда бы Несчастье явилось ко мне
в обличии рыцаря да на коне,
грозящим со мной не стесняться, —
я мог бы над Ним посмеяться.
Когда бы Оно мою жизнь и покой
пыталось разрушить железной рукой
и лик Его злом искажался —
уж я бы над Ним потешался.
Но дело все в том, что в природе Оно
неясною мерою растворено
и в тучке, и в птичке взлетевшей,
и в брани, что бросил сосед на ходу,
в усмешке, мелькнувшей в минувшем году,
в газете, давно пожелтевшей.
Но в том-то и дело, что нам не видать,
когда Ему выпадет нас испытать
на силу, на волю, на долю.
Как будто бы рядом и нету Его,
как будто бы нет вообще ничего —
а раны посыпаны солью.
Нельзя быть подверженным столь уж всерьез
предчувствиям горьким насмешек и слез,
возможной разлуки и смерти...
Гляди: у тебя изменилось лицо!
Гляди: ты боишься ступить на крыльцо,
и пальцы дрожат на конверте!
И все ж не Ему достаются права,
и все же бессильны Его жернова:
и ты на ногах остаешься,
и, маленький, слабый, худой и больной,
нет-нет да объедешь Его стороной,
уйдешь от Него, увернешься.
Наверно, в амбарах души и в крови
хранятся запасы надежд и любви
(а даром они не даются).
И вот, утверждая свое торжество,
бывает, погоны срываешь с Него...
Откуда и силы берутся?
*
Исторический контекст
Стихотворение это написано в 1989 году, но впервые опубликовано в журнале «Юность», в августовском номере 1991 года — можно сказать, в самые последние дни советской власти. При желании в этом можно увидеть нечто символическое.
Давайте вспомним, что это было за время. В стране уже несколько лет шла объявленная сверху перестройка, то есть высшее партийное руководство пыталось реформировать советский строй: сохраняя почти неизменной социалистическую экономику, ослабить идеологические догмы, сделать социализму косметическую операцию, чтобы лицо его стало наконец-то человеческим. Это выразилось в освобождении политзаключеных, в объявленной гласности (то есть, проще говоря, свободе слова), в публикации ранее запрещенной литературы, в отмене государственного атеизма. Уже можно стало веровать во что хочешь, не притворяясь и не маскируясь.
Советская интеллигенция в массе своей встретила новую политику на ура. (... печененки Нуланд ...) В воздухе повеяло весной, появились надежды, что наконец-то закончатся все «свинцовые мерзости» прежней жизни, что народ заживет счастливо, сохранив от советской системы всё хорошее (то есть социальные гарантии государства) и переняв всё хорошее от капитализма (свободу, демократию, права человека, частное предпринимательство).
Сейчас, глядя на эту эпоху спустя без малого сорок лет, вспоминая свою молодость, я вижу, насколько наивными, безосновательными были эти надежды (... дисидюги - были глупее нынешних хохлов ... ). Но людям тогда действительно казалось, что наступило то самое время, о котором четвертью века раньше писал другой кумир шестидесятых, Евгений Евтушенко: «О, вспомнят с чувством горького стыда // потомки наши, расправляясь с мерзостью, // то время, очень странное, когда // простую честность называли смелостью».
Булату Окуджаве, к тому времени кумиру миллионов, знаменитому барду, тоже была свойственна эта перестроечная эйфория. Во второй половине 80-х годов он активно выступал с концертами, у него стали чаще выходить книги и публикации в периодике. Видимо, ему казалось, что наступает наконец «эра милосердия», что зло (точнее, социальное зло) отступило.
Но, человек умный и глубокий (... а по сути - идиот ...), он не мог не задумываться о корнях зла, которые гораздо глубже, чем казалось многим восторженным интеллигентам тех лет.
Другие статьи в литературном дневнике:
