Герман Власов
*
*
Герман Власов — поэт, переводчик, эссеист. Родился в 1966 г. в Москве. Окончил фил. фак. МГУ, член студии И. Л. Волгина «Луч». Лауреат премии Фазиля Искандера (2021), дипломант Ахматовской премии (2023). Автор книг стихов «Мужчина с зеркалом овальным» (2018), «Серебряная рыба золотая» (2020), «Пузыри на асфальте» (2021), «Птица с малиновой грудкой серая» (2023) и др. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Звезда», «Новый берег» и др.
*
*
ПОДБОРКА В ЖУРНАЛЕ "ФИЛИГРАНЬ"
*
*
комочек а будет фигура
всё видит но не говорит
всё прочее литература
одними губами корит
язык её заумь и возле
а звуки не то и не те
ей хочется к маме на воздух
и ползает на животе
растёт теребит понимает
что в доме не только она
что белая яблоня к маю
и жимолость будет видна
зачем почему не иначе
посёлок восходом двоим
откроет закроет и спрячет
с придуманным словом своим
***
было воздуха больше объёма
простота не сказать нищета
по дороге от серого дома
я машины по пальцам считал
я влюблялся в модельную дашку
и не взяв возвращался домой
ключ под ковриком дверь нараспашку
в мутной банке букет полевой
одинаково сиро и голо
мутро серо читай типово
начинали светиться глаголы
как цветы для меня одного
было важно паркетом не хрустнуть
я картонный парнас покорил
и на лестнице с жёлтым линкрустом
с наслаждением космос курил
***
Чубушник — белый сарафан поблёк,
с теплицы целлофан шуршит, как на морозе куртка.
И длинный листопада сон, тот,
чей рисунок невесом, дымок перечеркнёт окурка.
Под тусклым небом октября,
войти, его дремоту для, штакетника огладив спину.
По склизким листьям в тусклый двор войти,
в дом щитовой, как вор, как ветер входит в окарину.
О чем мелодия твоя, что может ветер изваять?
Возвысится волной и тонет.
Железом кровельным стучит,
обидится и замолчит, тепла не удержав ладоней.
Осенний ветер бедный Фирс сравнить бы мог
с волной о пирс, сном падчерицы, отрезвленьем,
твердящим, что спасенья нет,
но солнца обернётся свет и пахнет яблоневым тленьем.
Нет, есть в отечестве пророк и жизнь,
спеленута в комок печатной жёлтой целлюлозы,
запахнув серой, задрожит и — пламя весело бежит
по вырванным страницам прозы.
(букет)
хорошо бы какую посуду
на шкафу если встать на кровать
красоту принесли отовсюду
и не жалко ее обрывать
вот лохматое пламя сирени
одуванчики бронзой монет
незабудок теснят акварели
собирают на кухне букет
колокольчик герань луговая
лютик майника скошенный рот
и не страшно когда грозовая
на посёлок армада плывёт
хорошо что из разных названий
луговые растенья в воде
отменяют язык расстояний
значит места не будет беде
и наверное будет не страшно
если к ужину сослепу вдруг
с затаённой обидой вчерашней
в окна майский ударится жук
* * *
без вас обоих как без верных слов
все остальное слишком непонятно
где ткань а где канва уток и шов
белила сурик масляные пятна
и наконец апреля благодать
наружный блеск зов дудочки лукавой
и я рискую весело блуждать
как по холсту ван гога куросава
а с вами и секунды небыстры
то под руку то порознь сестры-рыбы
трава деревья звезды и костры
в одну ладонь устроиться могли бы
и улица чья башенка остра
и лестница не якова витая
храни тебя от вымыслов сестра
серебряная рыба золотая
Верлибр
мне позвонила западная славистка
сказала власов почему вы пишете в рифму
тексты ваши с душком 70-х
вот каневский давно исправился
караулов старается
и посмотрите какая у нас молодёжь
это просто вредительство какое-то
ну как мы станем вас переводить
друзья я не знал что ответить этой даме
теперь я не получу гранта
(о эти дети капитала гранта)
я никогда не увижу америку
обо мне не расскажут по радио свобода
я всегда буду появляться в свитере и джинсах
курить явскую яву (о явская ява)
с этой острой мыслью я проснулся
солнце ломилось в комнату жидким янтарём
снег плавился я услышал стук капели
напоминающий короткие гудки
международной телефонной связи
ну вот и весна
***
Есть улица и область есть двора.
Мужчина с зеркалом овальным
идёт с добычей метр на полтора,
день делая зеркальным.
Вот он раскинул руки, семеня,
по сторонам глядит он и под ноги;
а то стоит — июньская земля
отобразилась в нем в итоге;
пристроит поудобней, понесёт,
и — спичкой по коробке — позолота
по окнам серым — зайчиком мелькнёт.
Не просыпайся. Нет. Суббота.
Багаж любви — не смять, не умалить,
не выронить и не поставить в угол.
Нести, держать умение любить,
похожее на купол.
Он обошёл стоянку для машин,
асфальт и облако соединяя,
неся пространства лишнего аршин,
зачем — и сам не зная.
И чем оно мужчину привлекло,
ответить могут лип соцветья, —
нести, держать забытое стекло
из прошлого тысячелетья.
***
Они ушли, а я живу.
Пью кофе, белый хлеб жую,
ломаю сигарету.
Они — Наташа, Вова, Глеб —
едят другой, воздушный хлеб,
ведь их на свете нету.
Туман и ветер их паек,
а молния — что огонёк
китайской зажигалки.
Им ландыши — одеколон,
как наволочка синий лен —
им хорошо, не жалко.
И лучше не могло и быть —
за пазухой у света жить,
в любое время года
витою ватою висеть,
не думать, что с утра надеть,
и не платить за воду.
А я, привязанный к земле,
рубли считаю на столе,
живу, наверно, сложно.
Своей не чувствуя вины,
я не завидую иным,
я — здесь, потрогать можно.
От чайника вдыхаю пар,
бензин, табачный перегар,
а стиснет горло снова, —
гляжу, как поступь их легка,
и называю облака:
Наташа, Глеб и Вова.
***
«Мне голос был…»
А.А.А.
скрипит задыхаясь мебель
в нахлынувшей тишине
как только отсюда съедем
забуду я о войне
о красном ее хорее
и частом стуке в груди
ознобе о поскорее
рассудок мой укради
от окон забитых ватой
и стынущих батарей
пока не распался атом
бежим о бежим скорей
опустим глухую штору
войдём в нагретый поток
о дай мне глоток опору
ладонь поцелуй платок
до ставшего солью смысла
и солнца бьющего в щель
несёт свои коромысла
рекою ставший ручей
бежим но бежим откуда
и обернувшись куда
я родины не забуду
соль свет облака вода
квадраты линии трубы
овалы воздух и дух
и эти волосы губы
руки замкнувшие слух
***
Тлен прорастает трава апреля,
при том, что больно глазам
солнца в дверях. И синичьи трели,
всё уже рассказав,
будут назавтра смелей и гуще.
Час от часу теплей,
ибо ближе райские кущи —
кобальт. А из дверей —
облако над пустым посёлком,
выстуженным и сырым.
Тлен, распутица, кривотолки —
участь всякой дыры.
Полно! На десять жизней хватит
взвешивать хтонь и стыд,
но глядишь из неё на скатерть
неба и солнцем сыт.
А метроном капели по впалым
снега серым щекам
всё говорит, что большое в малом,
что сокровище — там.
***
«Прошу Вас, умоляю Вас…»
Бибихин
Среди плотной сочной травы,
незабудок и бересклета
одуванчик идёт на вы,
чтобы стать негасимым светом.
Гуд шмелиный повис в ушах,
подпирают дальние громы.
Опериться и сделать шаг
в охру розлитую над домом,
в этот плавающий тёплый мёд
золотистый привкус побега.
Кто плечом подпирает, льнёт,
различает в уме победу
от суглинка сонной беды,
обращающей воздух в камень;
кто там с той стороны слюды
за большими стоит гудками;
с кем синхронно скажем алло
из надтреснутой выси синей…
Свет фаворский, дуга гало,
мысли лёгкие абиссиний.
*
*
СОСЕД УВИДЕЛ ЛАСТОЧКУ
*
*
*
*
За руку берёт и ведёт туда,
где на белой простынке свет;
головной убор на уроке труда
назывался берет, берет.
Там кромсал напильником он дюраль,
сам сверлил её, фальцевал.
В рекреации у морозных рам
первым её целовал;
целовал, как трогают длинный мех,
оголённый провод, огонь,
чтоб потом она ему не при всех
оглаживала ладонь,
говорила, нетрудный урок прошёл,
всё на свете урок труда,
всё пройдёт, останется снежный шёлк.
На простынку белую смотрит волк —
не пускают его туда.
***
Дождь лил и не показывал лица.
Как лодка, унесенная с причала,
шел настоящий ливень без конца,
был ливень без конца и без начала.
Текла терраса, подставляли цинк;
просачивался дождь и барабанил,
о том, что жизнь не только глупый цирк;
он сузил круг, он близких круг убавил.
Алхимия дождя, его лицо,
мелькнувшее в разгоряченном тигле,
в одно соединившее кольцо,
окно, деревья, штору и крыльцо;
и дождь ушел — шаги его утихли.
Он в капюшоне, он в дождевике
его спина сутула, серовата;
меж яблонь удаляется к реке,
в руке дождливой молния крылата.
На полчаса заставил замолчать
сорок, людей и ангелов за ними,
но без него могли не прозвучать,
раскачиваясь, высветлив печаль,
на ветках капли солнечные в нимбе.
Верлибр
мне позвонила западная славистка
сказала власов почему вы пишете в рифму
тексты ваши с душком 70-х
вот каневский давно исправился
караулов старается
и посмотрите какая у нас молодежь
это просто вредительство какое-то
ну как мы станем вас переводить
друзья я не знал что ответить этой даме
теперь я не получу гранта
(о эти дети капитала гранта)
я никогда не увижу америку
обо мне не расскажут по радио свобода
я всегда буду появляться в свитере и джинсах
курить явскую яву (о явская ява)
с этой острой мыслью я проснулся
солнце ломилось в комнату жидким янтарем
снег плавился я услышал стук капели
напоминающий короткие гудки
международной телефонной связи
ну вот и весна
***
мелочь карманная тишины
люди в сером смеются
понимаешь ты из какой страны
ласточки к нам вернутся
от радости прыгая на весу
ныряя наискосок
воздух в клюве какой несут
желтый в зобу песок
не знаешь ты из каких земель
там жжется тугая синь
пирамиды там и сладкий хмель
и корабли корабли пустынь
утром садясь на велосипед
чтобы ехать в районный центр
ласточку увидел мой сосед
пожилой с сединою серб
задумался и закурил
калитку закрыл ключом
он пять минут со мной говорил
и я понял о чем
***
Взять себя в кулак, разжать
и — расплакаться, влюбиться;
птицу взглядом провожать,
с птицею летящей длиться.
И на станции одной
оказаться на платформе
в будни или выходной
выросшей сосны покорней
и решительней тропы
цвета извести, суглинка.
Все мы беглые рабы
городского поединка.
Скройтесь в темные леса,
птицы, звери и народы —
первой влаги полоса
на двойном окне природы.
Так скрывайся и молчи,
сетуй, не греми вещами.
Не нашел впотьмах ключи —
разговаривай ключами.
***
бабушка под веткою сирени
в летнем сарафане и платке
перешла в другое измеренье
стала с тишиной накоротке
ты беглянка в глянце черно-белом
словно льдом охваченный ручей
не шумишь ни голосом ни телом
но блестишь из глубины вещей
а вокруг все; также без умолку
жизнь без промедленья и числа
ты однажды теплою иголкой
в речью мою как заговор вошла
и прошила крестиком лиловым
этот лепет сонный горловой
если я к тебе иду за словом
бабочку увижу над травой
неприметный и неуловимый
танец твой свободы естество
мимо грядок мать-и-мачех мимо
и не обрывается родство
яблоня сирени куст и выше
бросив взгляд июньским и живым
ты уже над цинковою крышей
с облаком сливаясь кучевым
***
не смотри на сверкающий ливень
майский дождь несговорчив и прям
сколько желтых изломанных линий
разделили окно пополам
и к стеклу не спеши прикасаться
там качаются ветви гурьбой
их зеленые листья двоятся
и в отрыв уведут за собой
в акварельной такой мешанине
где гремит и рябит без конца
как у тернера в новой картине
дирижера не видно лица
но когда отшумит – будет создан
удивительной радости день
словно кто-то расчесывал воздух
и прогнал его дымную тень
и теперь она в глине и смальте
метростроевской шахты внутри
оттого пузыри на асфальте
настоящей земли пузыри
***
памяти Аси Каревой
со мной это было
я шел у подъезда курить
на длинной скамейке
спиною к стене прислонялся
и близилась полночь
и куст начинал говорить
и голос черемухи
ветром больным обрывался
и вышла луна
как наверно выходит на пруд
соседка-подросток
и были шаги ее наги
и воздух звенел
в продолжении долгих минут
я видел такое
чего не сказать на бумаге
и то хорошо
что чудесному имени нет
что ночь безоглядна
и в темном таится живое
и сорванный лист
это чья-нибудь жизнь на просвет
и светится в малом
значенье ее грозовое
откуда не знаю
начало такой красоты
наверное в том
что она умолкание шума
что нету страшней
и прекрасней ее наготы
когда она смотрит в упор
словно кто-нибудь умер
я вижу и слышу
и я не могу рассказать
а только вхожу
как чужой в пелену грозовую
глядят испытующе карие эти глаза
той вечной и первой
которую не назову я
светилась черемуха
ночью когда при луне
она появилась
сначала взглянувшая мельком
потом будто вспомнив меня
обернулась ко мне
со мной это было
я вышел курить на скамейку
Другие статьи в литературном дневнике:
