Полистаем Альбом.

Посвящается Марине Цветаевой,
132-й годовщине со Дня рождения.

Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи…

Марина Цветаева

I

31 августа 1941 года покинула этот мир Марина Ивановна Цветаева. За 80 лет своей посмертной жизни в стихах для многих она стала по-настоящему близким человеком, с которым можно поделиться наболевшим, поговорить, поплакать… А когда хочется вспомнить о близком человеке, обычно достают с полкb фотоальбом. Полистаем фотоальбом Марины Цветаевой. Вспомним близкое, наболевшее... без слёз.

Здесь я пытаюсь проследить нечто общее между нами, как бы тонко скрытое вечностью, но видимое по прошествии многих дней и ночей лет жизни. Принадлежность водной стихие моего Отца, который был моряком /боцманом/ на военном судне "Эмба" в сохранившихся многочисленных фотографиях его друзей, с которыми он отслужил 7 лет по призыву в Краснознамённом Балтийском флоте и захватив Великую Отечественную войну, а потом чистил весь Балтийский регион от фашистских мин, имел статус Ветерана ВОВ. В душе он несомненно был поэтом-лириком. Стихи, к сожалению, не сохранились, но они были и он сам их мне читал. Оптимистическое, мажорное отношение к жизни, строгий подход ко всему и практическое исполнение своих мечт благодаря упорному труду и желанию помогало держать моцартовскую ноту во всём.
Он не кончал духовного училища и духовной семинарии, но жил в духовной казачьей семье, принявшей Октябрьскую революцию и честно служившей её духовным идеалам, шёл честно по непроторённой дороге как многие миллионы людей, но ценивший и любивший искусство во всех его проявлениях. Олицетворением духовности была его мать, Анисия Константиновна Синицына /Лукьянченко в девичестве/, а её мать, бабушка моего отца, Акулина Лукьянченко, родившая 12 детей и потерявшая в эпидемию холеры почти всех, кроме моей бабушки Анисьи, сестры и брата, ухаживала в госпитале за больными, непосредственно контактируя с заражёнными, и имела "святой иммунитет", ни разу не заразившись. Так что есть мощные духовные корни, не зависящие от того, кто и где учился. Семья моей прабабки была классической зажиточной казачьей семьёй скорняков. При суровых зимах это было доходное ремесло. Здесь хочется писать о древнем дальше, вспоминая с наслаждением те уцелевшие крохи воспоминаний, и попеременно, я буду, это делать. Но сейчас сосредоточусь на моментах сходства, проявленных в стихах, увиденных мною сегодня резанувших своей яркой контрастностью.

Переход И.В. Цветаева из Медико-хирургической академии в Императорский университет в Петербурге на историко-филологический факультет, где его профессиональное развитие пошло исключительно по линии классических языков, отправившись в 1874 году Италию для изучения древних местных языков и письменности, закончилось тем, что сын сельского священника стал ученым — и в 1877 году его пригласили преподавать латынь в Московский университет.

В революционный период гражданских войн, конечно, не было таких возможностей, чтобы учиться в университетах и путешествовать по Италии, но ленинский глас "Учиться, учиться и ещё раз учиться", проявился в судьбе моего отца практически. Дело в том, что он жил в семье начальника тракторной бригады, коммуниста, моего деда Никиты Никаноровича, ставшего мужем моей бабушки Анисьи из зажиточной семьи скорняков, и выросшего в бедной казачьей семье, так как был шестым ребёнком-мальчиком после 5-ти девочек, при рождении которого по царскому закону давался один гектар земли, что и являлось показателем достатка или бедности, в зависимости от количества мальчиков в семье. Как известно, на девочек такой закон не распространялся. Понятно, что моего деда Никиту растили как божка, не спуская рук! И можно себе представить, насколько серьёзно выбирали ему невесту, и, конечно, обязательно из богатой семьи, чтобы компенсировать свою бедность. По рассказам, он был горячего нрава, и, думаю, эгоистичного, обладал прекрасным тенором и очень хорошо пел, был запевалой в любом хоре, приглашался на свадьбы, гулянки и считался местным Лемешевым. Конечно, если бы была возможность учиться пению, то так оно и было бы. Однако, в Москве он пребывал определённый отрезок жизни в другом качестве: служил в казачьей гвардии имени Сталина, и можно представить, с какой строгостью подбирали кандидатов на эту службу. Разумеется, он был коммунистом. Впоследствии, родив троих сыновей, старшим из которых был мой отец, Виктор Никитович Синицын, ушёл на фронт, проигнорировав бронь, которая у него была, и настоял на своём, не пожелав "прятаться за бабскими юбками",- это его слова. Последний раз мой отец увидел его в парадной казачьей бурке на белом коне, прибежав на призывной пункт, подглядев из-за угла дома и всю жизнь потом жалел, что постеснялся подойти. К сожалению, фотографии в таком парадном виде не сохранилось, может быть, они и были... Особенно с учётом того, что служил в Сталинской гвардии, но не особо принято было "выставляться" при параде. Добавлю, что дед Никита был левшой и всегда побеждал на казачьих турнирах, перебрасывая саблю из одной руки в другую.

Изменив траекторию жизни, после демобилизации из флота, мой отец закончил жлектро-механический техникум, и проработал 43 года в Рижском железнодорожном депо, обслуживая аппаратуру тепловозов, не допустив ни одного срыва в расписании из-за неполадок.

1.

Я ещё не покинула этот мир,
захватив дорогое Лето.
А она — в день один превратилась в эфир.*
И сама смогла сделать... это.

Я для многих близка. Я как ствол у виска.
Поделись, расскажи и поплакай...
Это фотоальбом с пыльной полки. Тоска
тужит в нём. Освещается — лаком,

Свет из Колки.** Живёт баснословный Маяк!
освещает листы и страницы.
Непробудная в снах, тихих шорохов маг...
Как магиня сегодня мне снится.

Если любишь стихи, походи по тропе
переулков Трёхпурдных и топких.
На окрайнах болот и в безмолвной толпе,
я брожу сомнамбульной иголкой,

павшей с долгой сосны, подпирающей пух
облаков в небесах голубиных.
Я лежу под дождём как без ног и без рук,
только Дух своболюбо-равнинный.

Только дней чистота и мгновения ствол
на престоле нежнейших дождинок.
Всё летит на меня. Дух мой твёрд, словно кол,
словно Столп утверждения истин!**

Этот пройденный Путь ни туда, ни сюда,
продолжает движение жизни.
Всё едино, в одном, как едина беда,
что для всех впечатляется в тризне.

Смерти нет... на сегодня и позавчера.
Гром небес заповедал прощение!
И Крест Молнии словно немое Ура,
продолжает для роста движение.

Я беру с собой воз из стихов и планет,
уместившихся в Тройке несущей
через Лето и Осень, где есть я и нет.
В перекрёсток дорог вездесущих!

28 сентятря 2024 года

2.

Мой Отец как в парадном мундире стоит,
овеваемый лентами моря.
Всех морей-океанов лиричный Пиит
был в душе, и он с этим не спорил.

И духовность врождённая в этом была,
и бесспорная смелость и радость
всё иметь, что хотел и придумал сполна,-
он познал труда важность и сладость!

Он менял траекторию жизни своей
как хотел и советов держался
своей матери. Классика, вечный елей
от Любви, за него и держался.

Что-то общее есть между ним и отцом
той Марины, в том имени — море.
Эта тема морская как выбранный том
на латыни, всей жизни история.***

28 сентятря 2024 года

*Марина Ивановна Цветаева (26 сентября 1892, Москва, Российская империя — 31 августа 1941, Елабуга, Татарская АССР, СССР) — русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица.

**Мыс Колка — место встречи двух морей. Самый выраженный мыс на побережье Латвии, возле которого встречаются волны двух морей – открытого Балтийского моря и Рижского залива. В период миграции птиц здесь можно увидеть десятки тысяч пернатых. Также это место, откуда начинается путешествие по национальному парку Слитере. Это идеальное место для наблюдения за перелетными птицами, летом – рай для отдыха на море, а осенью и зимой здесь можно почувствовать мощь природы.

***Павел Флоренский "Столп и утверждение истины". Книга, которую читала Н.А Павлович, когда жила у меня дома.

Первое место в фотоальбоме — отец семейства, дед, парадный мундир, существующий в воспоминаниях на белом коне и с шашкой в руках, творческие способности к пению у деда и стихосложению у отца, впрочем, он тоже любил и с удовольствием пел в застольных хорах. Духовность и святость прабабки Акулины, устоявшей против холеры, и многое другое, переплетённое общими, но невидимыми нитями...

3.

Воскресшая древность из днов морей
расширившая интересы,
связь с цивилизацией древних культур
родила идею Музея!*

Изящных искусств дорогая канва,
веков взаимодействие,
открыла дорогу и видела я
Фаюмских портретов чудесность!**

Первая жена Ивана Цветаева, Варвара Иловайская, расширила охват его научных интересов: он стал изучать не только языки древности, но и собственно материальную культуру первых цивилизаций,а вошел в историю как основатель Музея изящных искусств (впоследствии — Музей изобразительных искусств А.С. Пушкина). 

Именнно в этом Музее когда-то поразили меня глаза фаюмских портретов! Впечатление, оставшееся на всю жизнь. Через века они смотрели прямо в меня, поражая своей искренностью и честностью, с которыми формировалось моё отношение к искусству в любом его проявлении.
В казачьих семья не было ни первых, ни вторых жён, разводиться было не принято. По-крайней мере, ни в семьях братьев отца, ни в семьях родственников моей матери, я таких не помню. Они, вероятно, тоже были, но это было очень редкое исключение.

В студенческое время меня неудержимо тянуло в Москву, и я частенько уезжала в пятницу вечером, возвращаясь в понедельник утром, и прямо — в консерваторию на лекции. Благо, было где остановиться. И это было не просто проживание, а сама история, наполненная воспоминаниями Н.А. Павлович, связанных с искусством, а особенно, с поэзией. Она стала, по её личному желанию, моей "названной бабушкой", у которой я и жила в переулке Островского, близ Метро Кропоткинское, на котором находилось 3 жилых дома и 4 посольства, так что возвращаться поздно вечером после театров и концертов, которые я ежедневно посещала, было не страшно. Охрана улицы стопроцентная, так что Надежда Александровна за меня не волновалась, но всегда ждала с разогретым самоваром. Но это отдельные воспоминания, которые ещё надо написать. Тем более, что сохранился богатый архив наших писем.

28 сентятря 2024 года

II

Необыкновенно творчески и разносторонне была одарена и моя мать, Зинаида Константиновна Синицына /в девичестве Романович/. Она не училась игре на фортепиано у Надежды Муромцевой, любимой ученицы Рубинштейна, как мать Марины — Мария Александровна Цветаева (урожденная Мейн), потому что время было тяжёлое, а в семье было шестеро детей, но любила музыку, особенно скрипку, прекрасно пела, знала слова всех популярных песен того времени и всегда была запевалой за праздничным столом. Не училась живописи — у Клодта, хотя её отец, а мой дед Константин был не только единственным учителем в местной школев деревне Ефимовичи /Беларусь/, но и имел влечение к художественному делу, а именно, был кузнецом, делавшим красивые ограды и разные инструменты, нужные в хозяйстве, подковал лошадей,а значит, владел Огненной стихией по роду своего занятия. Моя мать была страстной, эмоциональной натурой, имевшей большие способности и к математике. Впоследствиии она занималась чисто женским ремеслом, связанным с красотой, получив специальное образование, работала закройщицей по женскому платью и была настолько искусным мастером своего дела, что всегда имела очередь женщин, желающих сшить у неё платье. В числе её клиентов была и известная актриса Вия Артмане.
Именно мама настояла, чтобы купить для меня пианино и учить музыке. Это был старинный немецкий инструмент "Romhild Wejmar", купленных у евреев, уезжавших в Израиль, хотя отец хотел купить для себя аккордеон по примеру своего друга-моряка Вадима, души компании, потому что играл на аккордеоне и пел, создала в доме уникальную творческую атмосферу, как мать Марины, благодаря которой ей удалось воспитать дочерей эмоционально восприимчивыми, чуткими. Мою чуткость и восприимчивость больше воспитывала бабушка Анисья и отец. Но кардинально важные вещи, такие как книги, раннее заучивание наизусть стихов, что для меня не составляло никаких трудностей, была заслуга мамы. Говорят, что одного раза достаточно мне было прочитать стихотворение, и я его запоминала. А выросла я на сказках бабушки Анисьи, которые очень любила. Рассказыыала она их артистично, с причитаниями и приговорками, что мне очень нравилось.

Перекличка с немецкой кровью Мейн существует в одном. В восьмилетней школе в Дубулты /Юрмала/, в которой я поначалу училась, преподавали только один интстранный язык. Выбора не было, и я учила немецкий, а потом и в консерватории продолжала это делать. Мне он очень нравился, особенно потому, что количество великих м узыкантов, композиторов, философов, поэтов и писателей всегда зашкаливало, и я считала честью учить этот язык. Кстати, в Музыкальной школе моей главноей1 учительницей по фортепиано была тоже облатышенная немка, Ирэна Освальдовна Штраус. Педагога по немецкому языку в консерватории, по фамилии Шмидт, тоже прекрасно помню. Он был очень строг, педантичен и уважал добросовестно приготовленное домашнее задание, понимая, сколько времени музыканты проводят за инструментом и иногда проявлял сочувствие и снисхождение.

продолжить писать.

Всё в моей жизни происходило стремительно как у Марины: читать начала в четыре года, первые стихи написала в семь. Всё то же самое!
Однажды отец, работавший электромехаником в Рижском депо наутро после ночной смены кроме обязательныхз пирожных из Риги привёз мне Букварь! Яркий, красочный, с буквами и картинками к ним. С этого времени я начала читать. Одной рукой он держал ложку, а второй держал меня, сидящую у него на коленях, нетерпеливую, чтобы дождаться, пока отец поест и заставляла его заниматься со мной. Кроме того, когда мы глубяби по берегу моря, он рисовал буквы палочкой на песке, и я их запоминала. Букварь я прошла за неделю. В то время у нас жил младжгший брат отца, Ваалентин, учившийся в мореходке,
Явными были и музыкальные дарования, но если Цветаевой было это дело не по душе, то мне это было "не по душе" только первые 2 года учения в Музыкальной школе, когда факьтически у меня не было настоящего педагога по специальности, повидимому, мне его не дали, это был дефицит, которого хватало только для латышей,- даже в этом уже проявлялась дискриминация русских, но я этого, конечно, тогда не понимала. Это было слишком скрыто и завуалировано, а мои родители, которые не были музыкантами, не понимали важное значение этого. Первая "учительница по музыке" у меня была учительни цйа по сольфеджио, которая практически не умела играть и, тем боблее, правильно ставить руку! Во второй год у меня тоже была никчемный педагог, котору я тихо ненавидела, потому что она была высокомерной еврейкой по фамилии Лилова /по мужу, он был хромой аккордионист и тоже преподавал в этой школе/, которая всегджа сидела нога на ногу, и на мои ошибки говорила только одно: "Ничего подобного!" Судить о моём возможном исполнительском будущем было бы сложно, если бы на 3-й год моего так называемого "обучения игре на фортепиано", в школе не появилась Ирэна Штраус, которая заканчивала учёбду в консерватории и у профессора Калныня, у которого учились только латыши-националисты и немцы, русских он просто не брал в класс, но и третий год прошёл в пустую. Мной практически не занимались. Класс находился рядом с учительскойц, которая была и бухгалтерией одновременноо, в которой Штраус просиживала мой урок за болтовнёй и кофепитием, а в конце урока заходила в класси расписывалась в дневнике. Я как ребёнок радобвалась, что избежала урока и плохой оценки, не понимая вреда этого и ничего не говоря дома родителям. Я просто сидела и играла с листа без знаков аллитерации, о чём один раз учительница недоброжелательно мне сказала, что "надо видеть знаки".
Детство Марины прошло в Трехпрудном переулке Москвы и провинциальной Тарусе. Моё детство прошло на станции Асари, а потом в Дубулты, то есть в Юрмале, хотя в те времена Юрмала и Рига считались одним городом, а Юрмала была пригородом Риги. Поэтому город моего рождения был Рига, хотя жили мы с самого начала в Юрмале.

Читайте на Правмире:

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.09.2024. О Лилит
• 28.09.2024. Полистаем Альбом.