> > ЮЛИЙ ЗЫСЛИН
> >
> > Булат Шалвович Окуджава родился в Москве в 1924 году и большую часть
> > жизни прожил в этом городе. Его все считали грузином. Он же ощущал
> > себя просто русским поэтом и писателем.
> > И он не был равнодушен к судьбе евреев, сочувствовал их обидам и
> > презирал антисемитов. Об этом он говорил, например, в относительно
> > недавнем интервью русскому радио в Нью-Йорке. Это проявилось в
> > бытность его работы в 50-е годы в издательстве "Молодая гвардия". Он
> > ведал переводами стихов поэтов народов СССР на русский язык. Окуджава
> > ушел из этого молодежного издательства, когда его стали упрекать за
> > то, что в списке переводчиков, которым он давал работу, были и русские
> > поэты-евреи. Теперь их знают все любители поэзии, и не только они. Это
> > Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Юлий Даниэль, Анатолий
> > Найман. Окуджаве было тогда сказано: "У нас русское издательство...
> > Нужна пропорция..."
> > А история с публикацией в "Литературной газете" стихотворения Евгения
> > Евтушенко "Бабий Яр"? B то время поэзией там ведал как раз Булат
> > Шалвович. После конфликта руководства газеты с партийными властями
> > Окуджава навсегда покинул службу, уйдя на вольные хлеба.
> > Любая нетерпимость, поиски врагов вызывали протест поэта. В одном из
> > стихотворений, например, он, обращаясь к жаждущим враждовать и
> > ненавидеть, предлагал каждому из них осудить прежде всего "себя
> > самого", научиться "сначала себе самому не прощать ни единой промашки"
> > и побеждать врага "не в другом, а в себе".
> > Эмиграция евреев, а по существу, их исход из отечества, не оставила
> > его равнодушным.
> >
> > Под крики толпы угрожающей,
> > Храпящей и стонущей вслед,
> > Последний еврей уезжающий
> > Погасит на станции свет.
> > Потоки проклятий и ругани
> > Худою рукою стряхнет,
> > И медленно профиль испуганный
> > За темным стеклом проплывет.
> > Как будто из недр человечества
> > Глядит на минувшее он...
> > И катится мимо отечества
> > Последний зеленый вагон.
> > Весь мир, наши судьбы тасующий,
> > Гудит средь лесов и морей...
> > Еврей, о России тоскующий,
> > На совести горькой моей.
> > (Стихотворение посвящено
> > О. и Ю. Понаровским)
> >
> > Какие чувства испытывает еврей-эмигрант, приехавший навестить
> > оставшихся на родине родных и друзей, и какова она, эта родина,
> > теперь? Булат Шалвович в конце стихотворения, посвященного Льву
> > Люкимсону, приглашает его пройтись по Безбожному переулку Москвы и
> > вглядеться в знакомые лица. Но сначала он пишет:
> >
> > До сестры на машине дожал.
> > Из окошка такси на Москву поглядел:
> > Холодок по спине пробежал.
> > Нынче лик у Москвы ну не то чтоб жесток
> > Не стреляет, в баранку не гнет.
> > Вдруг возьмет да и спросит:
> > "Боишься, жидок?"
> > И с усмешкою вслед подмигнет...**
> >
> > Проявления антисемитизма многолики. Однажды, еще в начале перестройки,
> > один провинциальный российский дирижер похвастался проверяющей
> > комиссии Министерства культуры, что у него в симфоническом оркестре
> > уже нет ни одного еврея. На что получил ответ: "Это было слышно, когда
> > ваш оркестр играл".
> > Будучи очень музыкальным, Булат Окуджава высоко ценил еврейскую
> > задушевность и музыкальность.
> >
> > Над площадью базарною
> > Вечерний дым разлит.
> > Мелодией азартною
> > Весь город с толку сбит.
> > Еврей скрипит на скрипочке
> > О собственной судьбе,
> > И я тянусь на цыпочки
> > И плачу о себе...
> >
> > Хорошо понимая и чувствуя специфику исполнения хорошим музыкантом,
> > Окуджава добавляет:
> >
> > Какое милосердие
> > Являет каждый звук,
> > А каково усердие
> > Лица, души и рук,
> > Как плавно, по-хорошему
> > Из тьмы исходит свет,
> > Да вот беда от прошлого
> > Никак спасенья нет.
> >
> > Когда-то Есенин сетовал на то, что его стихи читают одни еврейские
> > девушки. Евреи Советского Союза полюбили грузина Окуджаву и разнесли
> > эту любовь по всему миру. Например, в Израиле прошло, по крайней мере,
> > уже три международных фестиваля его памяти. Поэт очень любил эту
> > страну, ездил туда, любил встречаться там с друзьями.
> >
> > Сладкое время, глядишь, обернется копейкою:
> > Кровью и порохом тянет от близких границ.
> > Смуглая сабра с оружием, с тонкою шейкою
> > Юной хозяйкой глядит из-под черных ресниц.
> > Как ты стоишь... как приклада рукою
> > касаешься!
> > В темно-зеленую курточку облачена...
> > Знать, неспроста предо мною возникли,
> > хозяюшка,
> > Те фронтовые, иные, м о и времена.
> > Может быть, наша судьба как расхожие
> > денежки,
> > Что на ладонях чужих обреченно дрожат...
> > Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки!
> > Выбора нет! Постарайтесь
> > вернуться назад!..
> >
> > Однажды он застал большой снегопад в Иерусалиме, где "небо близко", и
> > написал об этом теплые, проникновенные строки:
> >
> > В Иерусалиме первый снег.
> > Побелели улочки крутые.
> > Зонтики распахнуты у всех
> > Красные и светло-голубые.
> > Наша жизнь разбита пополам,
> > Да напрасно счет вести обидам.
> > Все сполна воздастся по делам
> > Грустным, и счастливым, и забытым.
> > И когда ударит главный час
> > И начнется наших душ поверка,
> > Лишь бы только ни в одном из нас
> > Прожитое нами не померкло...
> >
> > В другой раз он вспомнил своего тель-авивского друга, бывшего
> > москвича, у которого "кипа, с темечка слетая, не приручена пока...
> > Перед ним Земля Святая, а другая далека".
> > Мне не известно, пел ли Окуджава свои "еврейские" стихи, были ли у
> > него написаны соответствующие песни. Я же не мог не подобрать здесь, в
> > Америке, в эмиграции, свои мелодии на почти все приведенные в этом
> > эссе стихи и пою их как бы от его имени.
> > Творчество Булата Окуджавы, его неповторимый голос попали в мою душу
> > еще в 60-е годы ушедшего века и застряли в ней навсегда.
> >
> > Года те уж стали историей,
> > Но вечна с тем голосом связь.
> > Наверное, не по теории
> > Свобода с него началась.
> >
> > По материалам
> > Вашингтонского музея русской поэзии
> > Журнал "Иванов+Рабинович", Санкт-Петерб
