***
Сан-Торас
Баллада о рыжей дворняге.
Фрагменты об учителях
и переписка с читателями
ПЕДАГОГИ
Наши учителя, персонажи нашей жизни...
Любого можно извлечь из дежа вю, и рассмотреть в разных ракурсах.
Наши дети учатся без персонажей.
Они не знают, кто, чем дышит, но при встречах обнимаются, как земляки, и целуются точно фронтовики в День Победы.
ИСТОРИК
Мне удавалось любить предметы, несмотря ни на что, и не любить вопреки тому, что...
Допустим, мне удалось полюбить историю и стать по второй профессии историком искусств, несмотря на Исаака Львовича с его натуральным наплевательством на любые события до н.э. и после.
Исаак Львович, по кличке Харкалка, в прямом смысле заплевывал каждую очередную эру после невнятного пояснения ее сути.
Это был коротенький лысый «Геродот» с полипозным клювом вместо носа. При его размашистом письме мел отлетал от черной доски белыми брызгами. Свои письмена Исаак Львович неизменно заканчивал одним и тем же характерным харком.
Уточнив римскими цифрами новую тему, он с размаху влеплял в нее энергичную, точку. Затем мгновенно застывал и шумно вытягивал воздух из класса. Наполнившись им, он конвульсивно извергал из темных недр своего прокуренного нутра коричневую мокроту и направлял ее прямо в сложенные лодочкой измелованные ладони.
Рассмотрев содержимое, Исаак Львович яростно растирал его и
умыв таким способом руки, открывал журнал.
- Тэк-с, - нараспев мурлыкал удовлетворенный самоочищением историк, - кто отличится?
К внеклассной работе он относился с пониманием и меня, как надежду самодеятельности, отпускал на мнимые репетиции «Баллады».
В целом Исаак Львович был не злобным, не мстительным и несмотря на ритуал, с ним можно было ужиться.
И даже, вопреки ему, мне удалось полюбить историю.
Гораздо хуже дело обстояло с литературой.
АПТЕКАРЬ
Наш словесник Арнольд Павлович Аптекарь, обожал волокиту. Он ежедневно и как-то ненамеренно измывался над нами. Просто он так существовал.
- Неистребима была его энергия, и невыносима была его натура.
Арнольд Павлович все вокруг заполнял собой.
Его всегда было слишком.
Он вторгался в ваше личное пространство наскакивал и
мог брюзгнуть слюной.
Аптекарь целиком состоял из гремучего сплава вздорных эмоций. Он был порывист, нескладен и суетлив одновременно.
На моей памяти Арнольд Палыч содержал в себе много веса, много бурого и жаркого носа и мало губ.
Плоский, как у образцовской куклы, рот не сдерживал желтых поредевших пеньков, они выглядывали наружу и пугали.
Аптекарь носил чудовищно близорукие очки, но когда он лукаво улыбался, два его дверных глазка, под толстенными линзами, неожиданно мило съезжались к носу.
Мне иногда удавалось выловить какой ни будь предмет через роговые очки Аптекаря и увидеть, что реальность искажается как в кривых зеркалах,. Через них А.П. буквально вплотную взирал на мир, и все равно ничего в нем не видел. Вопреки логике к нему прилипла индейская кличка «Соколиный Глаз Арнольд Павлович носил лысину, исправно зачесывая ее одинокой каурой прядью. Он укладывал ее от самого мохнатого уха, через розовый череп, в аккурат на правый бочок.
Весь процесс осуществлялся стихийно.
Спохватившись где-то посреди урока, Аптекарь импульсивно выдергивал из нагрудного кармана мелкую расчесочку и, зацепив непокорную прядь, восстанавливал ее на место. Закончив укладку, А П. стремительно подносил расческу к носу и, сдунув мощными ветрами мерзкую перхоть, на время успокаивался.
Немного погодя строптивый локон снова соскальзывал, встрепенувшись он снова вынимал расчесочку и принимался за свой марафет восстанавливая всё зыбкое сооружение на место. Наведенный шик держался недолго
В конце дня, забросив борьбу с прической-, Аптекарь бродил растрепанный, как панк, с длинной жиденькой прядкой с одного края и бесстыдной лысиной с другого, выходило, что
Арнольд Палыч всегда был бесполезно занят своей неблагодарной красотой.
Ах, если б наш словесник жил во вражеской стране Америке! Ему бы раз и навсегда прилепили эту порочную прядь! Ему бы не пришлось конвульсивно манипулировать своей гнусной расческой посреди великих дел.
Но он был патриотом! Он был партийцем с огнем большевистским в груди, и потому его тыквенная головка терпела хаос изнутри и снаружи.
Арнольд Павлович суетливо хватал тетради, обнюхивал и тут же бросал, утратив к ним интерес. Безграмотное письмо будоражило его, грамматические ошибки разъяряли, как личное оскорбление. Никто из нас не отличался правильным писанием, поэтому Аптекарь чаще всего пребывал в дурном настроение.
Зажав под мышкой тетради, А.П. спиной заваливался в класс, плотно затворяя дверь, разворачивался и, подойдя к столу, швырял на него кипы наших безграмотных прописных истин. С отвращением обозрев аудиторию, Арнольд Павлович нюхал журнал и по слогам произносил фамилию. Ученик шел к доске, становясь на лобное место.
Распахнув диктант, Аптекарь сминал страницы, будто намереваясь утереться ими и, не смиряя набухшую злобу,сотрясал над головами безграмотными опусами: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь, кому хотите!».
Класс исподтишка пакостно хихикал. Аптекарь багровел, азартно заворачивал обшлаг рукава, показывая волосатый кулак, и кричал: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь!» - кулак имитировал в воздухе не пощечину, а нокаут. «Я щас закатаю»... Эта фраза была лейтмотивом на протяжении всего его ученья.
Никому никогда Арнольд Павлович не «закатал» никакой пощечины, но, видимо, он не в силах был отстать от этой воодушевляющей мысли.
Ученики втягивали головы, хватали авторучки и строчили: число, классная работа.
Чуть ли не каждый день он вызывал меня к доске, диктуя одно и то же предложение: «Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой». Нужно было подчеркнуть подлежащее одно чертой, сказуемое - двумя и сообщить, что предлог «из-под» пишется через черточку. Видимо, это предложение чем-то успокаивало Арнольда Павловича, потому что после него он несколько умиротворялся и входил в колею.
ОДНОРУКИЙ
Математик был одноруким - это были его last name, first and middle name, это было его основной приметой.
- Встретимся после уроков, у вас сейчас кто?
- Однорукий.
- Фу! Ну, ни пуха!
Однорукий математик был неулыбчив, неподвижен и конкретен, как наука дактилоскопия. Свои мысли он излагал ребусами и ни во что не ставил мою балладу.
Его протез всегда покоился в левом кармане, как будто он там что-то прятал. Никто из учителей не носил рук в карманах - это мог позволить себе только однорукий математик
Он входил в класс боком, как заходят в опасное место, поворачивался всем корпусом и устремлял в нашу глубь немигающий взор. Примерно так смотрел с освещенных подмостков в зал психотерапевт Кашпировский. Гипнотический взор.
На том незабвенном уроке математик метнулся к доске записывать какие-то алгоритмы, но, не обнаружив на месте тряпки, огорчился. Спина его нервно завибрировала.
- Кто дежурный? - не поворачивая головы, обратился он к классу.
Вовка Кикоть, пискнув что-то, вылез из-за парты. Математик, разрезая душную атмосферу недобрых предчувствий, двинулся на него, как ледокол.
- Ищи! - гаркнул он.
Взъерошенный Кикоть, озираясь, пошарил под партой.
- Ищи! -рыкнул математик, дернув ноздрей. Вовка открыл портфель и протянул дневник.
- Ищи! - взвыл Однорукий, вперяя в него немигающий взгляд.
Кикоть вяло полистал тетрадь.
- Еще ищи!
Вовка обмяк, не понимая, что искать и где.
- В карманах ищи! - настаивал математик.
Выворачивая карманы, Кикоть нехотя извлекал оттуда драгоценный мальчишечий хлам.
- Ищи! Ищи! Ищи! – не унимался учитель.
Исчерпав варианты поиска, Вовка обессилел; тощие руки, разобщившись с телом, отстраненно повисли, как плеточки.
- Ищи! - напирал математик.
Кикоть превратился в истукана.
- Совесть свою ищи! - ткнув его в лоб, закончил выступление Однорукий.
Белобрысая Вовкина голова мотнулась и приблизительно встала на место. Учитель развернул свое туловище и, переместив его к доске, добротно вытер ее спортивными штанами дежурного Кикотя.
Такие спектакли были не редкость, но, как правило, ничем не кончались: математик не любил разборки с детьми и беседы с родителями. Любой инцидент он исчерпывал сам.
ФИЗРУК
Кроме математика, еще два человека в школе не признавали мои самодеятельные успехи: физкультурник и физичка.
Физкультурник был одноглазым (I'm sorry), худым и сухопарым. Он носил знаковый для эпохи синий спортивный костюм со вздутыми, как чашечки бюстгальтера, коленями. Костюм имел вид, будто физкультурник провел жизнь в тамбуре плацкартного вагона.
Его темное, худое, с древесными морщинами, лицо было малоподвижно. Но, в антитезу такому застою, на пупыристой шее задорно торчал острый прыгающий кадык. Около левого виска физрука изумленно застыл потухший вставной глаз.
В раздевалке спорзала всегда стоял крутой дух цирковых кулис. От самого физкультурника мощно пахло вольером.
Он ценил свой предмет и обещал, что, если мы не станем прыгать через козла, то непременно обабимся.
Физкультуру вполне можно было терпеть, если бы не отвратная необходимость напяливать на себя после нее душную форменную одежду. Моя страсть к спорту не выдерживала таких испытаний, и таланты мои не впечатляли физрука.
Физрук и физичка положили конец моему балладному триумфу.
Бацилла
Физику преподавала Лариса Бенционовна, по кличке «Бацилла».
Она была персонажем с подвохом, косая
(не погрешу против правды, пусть даже правда неправдоподобна
- ну что поделать, ежели Лариса Бенционовна перманентно косила?).
Были у нее, как у тихоокеанской акулы, плотные рядки мелких зубов,
примерно четыре рядка. На макушке она носила залихватский
кучерявый хвост. И ходила Бацилла круглый год в кримпленовом
зеленом халате, от горла до колен застегнутом на золотые
обтрепанные пуговицы.
Халат был знаменателен. За несколько лет у меня сложилось впечатление,
будто Бацилла в нем родилась и дала священный обет не снимать до гроба.
Она не имела возраста, не пользовалась косметикой и ничем не пыталась
себя приукрасить.
К школе Бацилла подруливала верхом на красном мотоцикле,
с оглушительным ревом, как какой-нибудь чикагский «Боинг».
Из-под шлема горизонтальной трубой торчал пегий хвост.
Ученики высовывались из окон, любуясь лихой Бациллой.
Для полного шика ей, конечно, кое-чего недоставало.
Ах, если бы Ларису Бенционовну угораздило завернуть во
вражескую страну Америку!
Она бы стала крутой рокершей! Ходила бы Бацилла, бряцая цепями,
в кожаной жилетке, с татуировками на локтях. У нее был бы проколот
язык, и пуп, и бровь. Она бы не зашивала розовые чулки белой ниткой и
не заклеивала бы ползущие стрелки лаком для ногтей.
Она бы брила свои мохнатые ноги и смело натягивала бы на них
дырявые лосины, потому что это very sexy!
Неотразимо гламурная Бацилла носилась бы по highway-у с каким-нибудь
культуристом, и была бы в ее судьбе великая гармония интимных ощущений.
Но увы - Лариса Бенционовна была продуктом Страны Советов.
И потому вместо роскошного гардероба у нее был один кримпленовый
халат на всю жизнь и один пегий хвост на все времена.
Бацилла изрядно подпортила мое детство, мучая каждое лето переэкзаменовками.
Никакой физикой мы никогда не занимались, просто разговаривали. Она задавала
множество вопросов, видимо, пытаясь понять наше племя, и казалась
мне динозавром.
Утратив бдительность, я доверилась ей, выразив глумливое
отношение к школе, к самодеятельности и к балладе.
Она решила осадить. Коварная Бацилла придумала хитроумный план.
После уроков учитель украинского, с которым мы сошлись
на почве любви к этому самому языку, под страшным секретом рассказал мне об этом.
УКРАИНЕЦ
Анатолий Васильевич Коваленко был высок, красив и провинциально элегантен; на нем отдыхали глаза (слава Богу, отыскался не косой, не хромой).
Он приходил в школу, словно на свидание - в светлом костюме с ярким галстуком и носовым платком.
Верхом на скакуне c рапирой, в камзоле и шляпе Коваленко был бы неотразим, как мушкетер. Ах, если бы ему посчастливилось родиться во вражеской стране Америке! Впрочем, душистого носового платка вполне хватало для школьного гламура... Анатолий Васильевич нравился всем. Легкий, изящный, голубоглазый, как свежий лютик, он порхал по классу, объявляя: «Два аркушi папeру, словниковий диктант!»
Он обожал каламбурить, смешивая языки; с удовольствием цитировал мои импровизационные переводы.
Нiч, вулиця, лiхтар, аптеця,
Безглузде свiтло iз вiкна.
Живи собi, мeнi здається
Все буде так, кiнця нема.
Помреш - почнеться все з початку.
I буде, що там нi гутар,
Нiч, крижана вода, канавка,
Аптеця, вулиця, лiхтар.
Мы шли из школы через детскую площадку, оборудованную вкопанными в землю шинами от колес КАМАЗа. Там А.В. непедагогично расколол физичку.
Оказалось, физичка, физрук и хоровичка придумали забрать у меня мою коронную «Рыжую дворнягу» и передать ее хору, который исполнит мой номер «а капелла».
Нокаут! У меня из рук выпадала эстафета, и вместе с нею терялось мое активное лицо и положительная характеристика...
Понятно,что в рамках самодеятельности другие поэты не могли конкурировать с балладой Асадова. Коваленко эти варианты отмел сразу. Баллада, превращенная в песню, естественно, отпадала как художественное чтение, а больше я ничего не знала.
Я хотела все равно читать Асадова, но А.В. уверял, что зритель, погрустив над вокалом о рыжей дворняге, повторно не воспылает состраданием к ней даже после моего проникновенного чтения.
Мы сидели в песочнице на колесах КАМАЗа, углубившись в режиссуру будущего смотра. В голову ничего путного не шло.
Номер «а капелла» о дворняге, наверное, мог перекрыть только профессиональный стриптиз.
Такая идея в кулуарах нашего заговора не озвучивалась. Мы вообще не знали разницу между транссексуалом и трансвеститом. Предполагаю, что теоретические познания А.В. в этой области вполне соответствовали моим собственным. А у меня было, можно сказать, общественно-бесполезное детство, я не любила коллектив и не следила за последними новостями.
Анатолий Васильевич слыл многоженцем - значит, традиционным практиком.
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
в тяжелых, нежных наших лапах?
«Хрустеть в нежных лапах», а не рассматривать картинки «Плейбоя» - вот удел «интимно-активной нации».
Забыли вы, что в мире есть любовь,
которая и жжет, и губит...
Янки, выматываясь в своих ненасытных бизнесах, теряют силы. Любовь их разоряет и обирает, а нас и жжет, и губит.
Недаром они зачастую своим ушлым стервам предпочитают наших тургеневских барышень.
Но иные граждане континента уверенно исправляют ошибки природы: отрезают и наращивают разные органы по собственному усмотрению. Чей-то сынок, отсекая у себя что-то лишнее и приживляя что-то недостающее, становится похож на неправдоподобную девочку. А чей-то папаша, путем тех же манипуляций, превращается в молодящуюся тетку - например, телезвезду или азартную домохозяйку.
Главное, что это никого не тревожит, никто от этих впечатлений «не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума».
Если бы среди нашего племени какой-нибудь субъект столь радикально видоизменился, мы, пожалуй, не вынесли бы эмоций.
Американы более толерантны, чем мы: хоть проколи себя по-папуасски настежь, хоть выкрась в кобальт, главное - плати налоги.
В Совдепии за неуплату гуманный закон не карал. Криминальным считалось носить неуставные прически.
Одинаковая длина волос - залог безопасных мыслей. Длинные мальчишеские кудри запрещались; будто главный руководящий орган опасался, что в связи с этим завшивеет остальной подчиненный ему организм.
ОБЩАЯ ГРЕБЕНКА
Где-то на Западе процветали бунтующие хиппи, а у нас с трудом выживали упрямые стиляги. Барышни сплошь седели, подкрашивая челки под Индиру Ганди. За это их клеймили в стихах.
Эй ты, модница, злая молодость!
Над улыбкой седая прядь.
Это даже похоже на подлость -
За полтинник седою стать!
Юноши не стриглись. Длинные волосы считались фактором асоциальным. Обзаведясь ими, одна аморальная личность как бы бросала вызов всему высоконравственному коллективу. В длинных волосах усматривался опасный симптом предательства родины.
Для тех, кому это покажется «слишком» - напрасно.
Не стригшийся желал выделиться, не походить на остальных – значит, не голосовал единогласно. Бунтовал, шел против строя.
Длинноволосый желал сам распоряжаться своей головой. То есть, выражал отказ от мудрого руководства. Внешней формой проявлял внутренний протест, не подчинялся, не стригся. «Стригись!»- говорили ему. «Не буду!» - значит, выбирал что- то другое, «роковую отраду в попиранье заветных святынь». Выходит, предпочитал западное своему, свое родное подвергал сомнению. Значит, в некотором роде предавал - предатель!
К тому же в заросших головах усматривался элемент страшного разврата.
- Фефелов, состриги космы!
- Нет!
- Ах ты, стиляга! И хипник! Вон отсюда!
Менять направления рек, вырубать леса, переставлять рукава и устья - пожалуйста. Но длину волос следовало блюсти строго - короче говоря, коротко стричь.
Нестерпима глупость и нестерпима непогрешимая правота.
Ведь и Лариса Бенционовна, и Арнольд Павлович, и все остальные были непоколебимо уверены в непогрешимости своих взглядов.
Но спустя время они удрали от восхваляемой ими системы на поруганный ими же Запад. Дали деру, даже не извинившись.
И то, что было преступным, стало доблестным. А правильное - ошибочным. Кто был осужден - оказался невинен, а кто карал - виновен. И не осталось высоких убеждений, которые со временем не изменили бы сами себе. Выходит, непреходящей ценностью на все времена остается только право выбора - потому что право менять стиль прически не менее важно, чем право менять направление рек. И никакой самодур не смеет препятствовать свободному росту и свободному течению.
Любая категоричность - ограниченность. А самосвятость - самообман. Принимая на веру, выпадаешь из реальности, подменяя понятие «думать» понятием «верить».
Вера Рей 02.02.2011 10:00
Торас, спасибо, что и стиши, и картины мои Вам нравятся)))
Перечитала много Ваших последних постов. Как всегда – фонтаны слов, необузданная энергия, множество размышлений и выводов. Это – не стиш из трёх слов – пробежать глазами, сказать "ах!" и поскакать дальше:). Ваши работы несут интересную инфо и безаппеляционные заключения. Часто, лично я, с ними не согласна. Но, сколько людей – столько мнений.
Главное, что мне было интересно читать! Эти злые школьники и несчастные учителя вашего детства – выписаны ярко, жестоко...очень по "Торасовски". Осталось чувство, что подсмотрела что–то, чего бы не хотелось...чувство жалости к людям. Но ваша "закваска" на всем этом, отнюдь, не пострадала. Есть самобытность, самоуверенность...
Дневники о крошке Блубэри меня сразили...такой интим души, так смело – нутро на сковородке...Хотелось Вас обнять. Даже страшно там что–то написать...Торас, я рада, что Вы такой и, что Вы есть)))
Ваша Верочка
Сан-Торас 02.02.2011 10:45
Торас, я рада, что Вы такой и, что Вы есть)))
И пить Верочка, и пить!!! (:-)
Как вы тонко понимаете, когда пишите,
что не согласны со мной во многом,
но главное, что вам читать интересно.
Да, это главное.
Я не ищу хорового пения, ценю акапелла .
Не надо со мной в унисон - мы разные.
Вот Вы, Верочка учителей моих
жалеете, а мне это дико.
Мне нас детей жаль, мне жаль безумно,
что время развития интеллекта,
время юношеской любознательности
было украдено недалекими моими учителями.
Почему ваше сочувствие им, а не нам детям?
Почему вам жаль тупых взрослых
укравших мое детство? А не меня?!
В конфликте между ребенком
и взрослым, Я всегда на стороне ребенка.
Потому что он мал и он зависим.
Мой дневники особенно про "Первенца" это тот материал,
с которым пока не знаю, как поступить.
Вот говорят, что внуков любишь больше чем детей.
фигушки!Теперь я знаю, что это удел не доразвитых родителей, тех кто
не достаточно вложился в детей, и наконец дорос до осмысленных чувств!
На внуках доразвился!
Мы любим то, во что вложили труд.
Кто детей через себя пронес в том эта любовь не дрогнет!
А внуки – особая нежность.
Внуки – любовь без муки!
Печатаю понемногу Первенца и смотрю, как быть? Надо это или нет?
Думаю.
Спасибо, что зашли.
Воздушный... и Бурные овации... И Поклон.
Ваш Торас.
Вера Рей 02.02.2011 12:06
Надо, Торас, надо, конечно! Это прекрасный материал.
Сразу про учителей – у Вас не было выбора иметь других. У них не было возможности быть другими. Мне жалко, что сейчас у Вас есть на них "зуб". Прошлое поменять нельзя. Память – можно, если переосмысливаешь вещи, не зацикливаясь на себе. Способность прощать – одна из лучших черт человека.
Где–то у Вас сегодня прочитала, что любовь – это цепочка компромиссов, которая рвётся, когда любовь заканчивается (боюсь, я не совсем точно передала ваши слова)– это очень "не моё". Но в других местах Вашего дневника есть моменты вашего мировосприятия, где видна и любовь к людям, и к земле, и к творчеству. К детям...Восхищение своей семьёй – это прекрасно! Любить чужих, даже детей – это уже иной момент, как физиологический, так и духовный. Компромиссы могут делать нас спокойней – лучше промолчать, золотясь в собственном мнении...Но даёт ли это самореализацию?
Торас! Вы не молчите – в этом ваша сила. Спасибо, что Вы меня понимаете)))
Сан-Торас 02.02.2011 13:17
У меня было 8 школ. Выбор был.
Учителя взрослые люди. У них тоже был выбор:
У каждого, даже пленника есть выбор –
формировать себя, думать, духовно напрягаться .
К тому же это художественный рассказ,
а не бытовое воспоминание о себе.
Это образы, которые интересно разглядывать,
занятно читать.
Я не мать-Тереза, чтобы гладить
по голове своих же персонажей
Знаете Верочка, в чем несостоятельность
предложенных вами суждений?
В том, что люди, вместо того,
чтобы в рецензиях оценивать литературное
произведение начинают обсуждать
личные качества авторов и, простите, воспитывать их.
Вы обличаете:
«Мне жалко, что сейчас у Вас есть на них "зуб"»
Вы, правда, считаете, что я, как писатель,
сижу и точу зуб на своих персонажей?!!!
Вы поучаете:
«Способность прощать – одна из лучших черт человека»
Я, злой не умеющий прощать человек?!
Каман!!!
И наконец, вы советуете:
«Компромиссы могут делать нас спокойней – лучше промолчать, золотясь в собственном мнении...
Пусть промолчит тот, кому нечего сказать, золотясь в собственном мнении.
А я лучше еще рассказец напишу!
Все, что вы написали мне Верочка,
это не о моем рассказе и даже не обо мне, все это о вас!
О вашей хорошести (о том какая вы цаца) на бэграунте моей каки.
Вы добрая и не точите зуб.
Вы прошаете и идете на компромисс,
И вы похвалили чтото у меня в конце,
чтобы уравновесить, уважить и удемократить!
Знаете, Верочка, вот вы написали картину,
( Мне нравится как вся ваша живопись)
где книжка раскрыта как море и небо и девочка там…. Тонет.
А я вам скажу, что нельзя топить девочку,
надо добрее быть, спасать надо девочку,
вытаскивать из моря из неба…
Ничего себе вы зуб на нее наточили, добрее надо быть!…
Нарисуйте бережок, Верочка,
посадите девочку дайте леденец !
Вот вам и упрек, и совет, и новый сюжет!
Бурные овации...Поклон.
И сто воздушных целований!!!!
Другие статьи в литературном дневнике:
