Альберт Эллисмы можем изменить своё поведение, лишь изменив чувства, Альберт Эллис "«Юг — это свет, что льется на соль, на герань и на розы…"
Век скоро кончится, но раньше кончусь я. Это, боюсь, не вопрос чутья. Скорее -- влиянье небытия
на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -- будь то сердечная мышца или кирпич. Мы слышим, как свищет бич,
пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил, барахтаясь в скользких руках лепил. Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот, кушетка и комбинация, соль острот. Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша, время? Никто, ни одна душа. Однако время, шурша,
сделало именно это. Поди его упрекни. Теперь повсюду антенны, подростки, пни вместо деревьев. Ни
в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой, ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой ангела в голубой
юбке и кофточке. Всюду полно людей, стоящих то плотной толпой, то в виде очередей; тиран уже не злодей,
но посредственность. Также автомобиль больше не роскошь, но способ выбить пыль из улицы, где костыль
инвалида, поди, навсегда умолк; и ребенок считает, что серый волк страшней, чем пехотный полк.
И как-то тянет все чаще прикладывать носовой к органу зрения, занятому листвой, принимая на свой
счет возникающий в ней пробел, глаголы в прошедшем времени, букву «л», арию, что пропел
голос кукушки. Теперь он звучит грубей, чем тот же Каварадосси -- примерно как «хоть убей» или «больше не пей» --
и рука выпускает пустой графин. Однако в дверях не священник и не раввин, но эра по кличке фин-
де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье. Когда в результате вы все это с нее стаскиваете, жилье
озаряется светом примерно в тридцать ватт, но с уст вместо радостного «виват!» срывается «виноват».
Новые времена! Печальные времена! Вещи в витринах, носящие собственные имена, делятся ими на
те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те, которые, по собственной темноте, вы приравниваете к мечте
человечества -- в сущности, от него другого ждать не приходится -- о нео- душевленности холуя и о
вообще анонимности. Это, увы, итог размножения, чей исток не брюки и не Восток,
но электричество. Век на исходе. Бег времени требует жертвы, развалины. Баальбек его не устраивает; человек
тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс воспоминания. Таков аппетит и вкус времени. Не тороплюсь,
но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из прошлого, если таков каприз времени, сверху вниз
смотрящего -- или через плечо -- на свою добычу, на то, что еще шевелится и горячо
наощупь. Я готов, чтоб меня песком занесло и чтоб на меня пешком путешествующий глазком
объектива не посмотрел и не исполнился сильных чувств. По мне, движущееся вовне
время не стоит внимания. Движущееся назад сто’ит, или стои’т, как иной фасад, смахивая то на сад,
то на партию в шахматы. Век был, в конце концов, неплох. Разве что мертвецов в избытке -- но и жильцов,
исключая автора данных строк, тоже хоть отбавляй, и впрок впору, давая срок,
мариновать или сбивать их в сыр в камерной версии черных дыр, в космосе. Либо -- самый мир
сфотографировать и размножить -- шесть на девять, что исключает лесть -- чтоб им после не лезть
впопыхах друг на дружку, как штабель дров. Под аккомпанемент авиакатастроф, век кончается; Проф.
бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной атмосферы, что объясняет зной, а не как из одной
точки попасть туда, где к составу туч примешиваются наши «спаси», «не мучь», «прости», вынуждая луч
разменивать его золото на серебро. Но век, собирая свое добро, расценивает как ретро
и это. На полюсе лает лайка и реет флаг. На западе глядят на Восток в кулак, видят забор, барак,
в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук, птицы вспархивают и летят на юг, где есть арык, урюк,
пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там. Но, присматриваясь к чужим чертам, ясно, что там и там
главное сходство между простым пятном и, скажем, классическим полотном в том, что вы их в одном
экземпляре не встретите. Природа, как бард вчера -- копирку, как мысль чела -- букву, как рой -- пчела,
искренне ценит принцип массовости, тираж, страшась исключительности, пропаж энергии, лучший страж
каковой есть распущенность. Пространство заселено. Трению времени о него вольно усиливаться сколько влезет. Но
ваше веко смыкается. Только одни моря невозмутимо синеют, издали говоря то слово «заря», то -- «зря».
И, услышавши это, хочется бросить рыть землю, сесть на пароход и плыть, и плыть -- не с целью открыть
остров или растенье, прелесть иных широт, новые организмы, но ровно наоборот; главным образом -- рот.
1989
* Fin de si?cle: конец века (франц.) © Copyright: Гелена Смилянская, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
