Умер поэт Глеб Горбовский
26 ФЕВРАЛЯ В С–ПЕТЕРБУРГЕ
НА 88 ГОДУ ЖИЗНИ СКОНЧАЛСЯ ПОЭТ ГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ
В его жизни было все. И детство, проведённое под немецкой оккупацией, и побег из детской колонии к отцу, который находился на поселении. И поездки по всей стране, и блистательные детские стихи. И, конечно, лагерный фольклор, ведь именно он написал "Когда фонарики качаются ночные...". Глеб Яковлевич яростно жил и ненавидел скуку, или, как он любил говорить, тягомотину. И ещё он был одним из ближайших друзей Николая Рубцова, что также говорит об очень многом. Уходят современники и участники великих времен и великих событий.
Виктор Леонидов,
Дом Русского зарубежья им. А.И.Солженицына.
Глеб ГОРБОВСКИЙ
(1931 – 2019)
* * *
Запах пеньки чередуется с запахом чёрного кофе.
Шарканье ног – с барабанною дробью копыт.
Санкт–Петербурга курносый романовский профиль,
морось дождя занавесила пахнущий кренделем быт.
Крадучись, я пробираюсь вдоль стен в департамент.
Снова прошенье несу об отлёте куда–то на юг…
Птичкой озябшей стремлюсь я к утраченной даме,
к той, что меня называла: "Мой милый… Мой ласковый друг".
Всё это было – вчера? – при царе Николае,
только за минусом красных расстрелянных лет.
Не было красных! Над Родиной слава былая!
Возле парадного – лаком сверкающий кабриолет.
* * *
Вот мы Романовых убили.
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
хрипит Россия наших дней.
– За что-о?! – несётся крик неистов, –
за что нам выпал жребий сей?!
– За то, что в грязь, к ногам марксистов
упал царевич Алексей.
РЕКВИЕМ
Разбойной удалью распятый,
в объятьях смут – душа и тело, –
как настрадался век Двадцатый!
Как в нём Россия уцелела?!
В полях кровавых и костлявых,
в клещах узилищ у "параши" –
все наши "подвиги и славы"
грозой растаяли вчерашней…
Мне говорят: ну, что ты плачешь
по отшумевшей непогоде?
Но разве я могу иначе?
Мне тошно жить по новой моде!
Я весь - оттуда… Из конверта –
живым письмом! Но вот досада:
и явь, и прошлое – всё смертно,
как то письмо… без адресата.
* * *
Иссякает листва на деревьях.
Дождь в крестьянской блестит бороде.
За деревьями есть ли деревни?
Оказалось, что есть... кое-где.
Значит, можно, гуляя по трассам,
набрести на гармонь в тишине?
Оказалось, что можно... Не сразу.
Как-нибудь. Невзначай. По весне.
Дед глядит виновато и мудро.
Может, помнит семнадцатый год?
Оказалось, что помнит... Но смутно.
Как сквозь дождь... что идёт и идёт.
***
Товарищ Сталин – Человек!
Товарищ Сталин – флаг!
Архистратиг, Архистратег,
Архипелаг Гулаг...
Товарищ Гитлер – тоже флаг,
достоин похвалы,
но – из разряда бедолаг,
и... усики малы.
И тот, и этот – не кумир:
в прах сброшены с высот,
но так тряхнули этот мир,
что – до сих пор трясёт.
* * *
Как бы мы ни теребили
слово Русь – посредством рта, –
мы России не любили.
Лишь жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала
в нас – Вселенская душа.
...Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили, –
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет, –
не дошло бы до вопроса:
быть России или – нет?
В ней одно нельзя осилить:
Божье, звёздное, «ничьё» –
ни любителям России,
ни губителям её!
* * *
Мужик в разорванной рубахе –
Без Бога, в бражной маете...
Ни о марксизме, ни о Бахе,
Ни об античной красоте –
Не знал, не знает и... не хочет!
Он просто вышел на бугор,
Он просто вынес злые очи
На расхлестнувшийся простор...
И вот – стоит. А Волга тонет
В зелёногривых берегах...
(А может, знал бы о Ньютоне,
ходил бы в модных башмаках.)
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова...
Ещё Россия не сказала
Свои последние слова!
РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ
Не из дерева–кирпича,
не из мрамора и гранита –
из немеркнущего луча
плоть благая её отлита.
Православная, вопреки
всем печалям – не пала низко.
Колыма, Сибирь, Соловки –
Вот героев её прописка.
Ей завещана страсть – не страх.
Страстотерпица! Слышу эхо:
то горят на своих кострах
Аввакумы двадцатого века.
Не иссякла в кровавой тьме,
не изникла в бесовской смуте:
Вот она стоит на холме
в осиянной Господом сути.
Пусть одежда её проста,
цель – подвержена злым наветам.
Свет негромкий её креста
неразлучен с Небесным Светом.
* * *
...Мне и тогда, и нередко теперь
мнится под грохот весенней воды:
старая мельница – сумрачный зверь –
всё ещё дышит, свершая труды.
Слышу, как рушат её жернова
зёрен заморских прельщающий крик.
Так, разрыхляя чужие слова,
в муках рождается русский язык.
Пенятся воды, трепещет каркас,
ось изнывает, припудрена грусть.
Всё перемелется – Энгельс и Маркс,
Черчилль и Рузвельт – останется Русь.
Не потому, что для нас она мать, –
просто не выбраны в шахте пласты.
Просто трудней на Голгофу вздымать
восьмиконечные наши кресты.
* * *
Лампада над книгой потухла,
а строчки в глазах всё ясней:
«Блаженны голодные духом,
взалкавшие правды Моей!»
Сижу в окружении ночи,
читаю в себе письмена,
как будто я старец-заточник
и нет в моей келье окна.
Но в сердце – немеркнущий праздник,
и в вечность протянута нить.
И если вдруг солнце погаснет –
всё ж Истина будет светить!
ТЕБЕ, ГОСПОДИ!
Бегу по земле, притороченный к ней.
Измученный, к ночи влетаю в квартиру!
И вижу – Тебя… И в потёмках – светлей.
…Что было бы с хрупкой планетой моей,
когда б не явились глаза Твои – миру?
Стою на холме, в окруженье врагов,
смотрю сквозь огонь на танцующий лютик.
И вижу – Тебя! В ореоле веков.
…Что было бы с ширью полей и лугов,
когда б не явились глаза Твои – людям?
И ныне, духовною жаждой томим,
читаю премудрых, которых уж нету,
но вижу – Тебя! Сквозь познания дым.
…Что было бы с сердцем и духом моим,
когда б не явились глаза Твои – свету?
Ласкаю дитя, отрешась от страстей,
и птицы поют, как на первом рассвете!
И рай различим в щебетанье детей.
…Что было бы в песнях и клятвах людей,
когда б не явились глаза Твои – детям?;
И солнце восходит – на помощь Тебе!
И падают тучи вершинам на плечи.
И я Тебя вижу на Млечной тропе.
…Но чтоб я успел в сумасшедшей судьбе,
когда б не омыла глаза мои – Вечность?
* * *
Ругать Россию модно – дозволено в верхах!
…На сцену выйдет морда и роется в грехах.
Тот стихотворец светский сегодня кроет Русь,
кричит, что он – советский! Не русский! Ну и… пусть.
Не всякий может – сыном остаться в пляске дней.
За что же он – Россию? За то, что дышит в ней?
Для нас Россия – это как в сердце – жизни гул.
Кто из больших поэтов хоть раз её лягнул?
Державин, Пушкин, Тютчев? Есенин или Блок?
Лишь – борзописцы сучьи, что лают под шумок.
Они земли не делят на гнёзда… Шар, и – ша!
Но даже в бренном теле есть мясо – и душа,
Седалище и очи, слеза и пот… Не счесть.
И хочешь иль не хочешь, но и Россия – есть!
Пусть – в обновленье, в ломке, но Русь – как свет в заре!
И что ей те болонки, что лают при дворе?!
19 АВГУСТА 1991
Очень странная страна,
не поймёшь – какая?
Выпил – власть была одна.
Закусил – другая.
* * *
В Кремле, как прежде, сатана,
в газетах – байки или басни.
Какая страшная страна,
хотя – и нет её прекрасней…
Как чёрный снег, вокруг Кремля
витают господа удачи.
Какая нищая земля,
хотя – и нет её богаче…
Являли ад, сулили рай,
плевались за её порогом…
Как безнадёжен этот край,
хотя – и не оставлен Богом!
* * *
Не комедия, не драма –
просто ночью иногда
заколоченного храма
скрипнут ржавые врата...
Свет лампад сочится в щели, хор:
«Спаси и сохрани...»
И выходит в мир священник,
убиенный в оны дни.
Крестным знаменьем широким
осенит поля с холма
и блуждает, одинокий,
словно выжил из ума.
Архаичен в мире новом,
глянет в сторону небес –
и на храме безголовом
воссияет звёздный крест.
Поп идёт легко и прямо,
словно видит Божьи сны...
Не комедия, не драма,
просто – ночь. Моей страны...
* * *
Не стоял за конторкой,
не судил, не рядил,
не питался икоркой,
пил не только этил.
Если, шаря руками,
я с трибуны вещал, –
обходился стихами,
ну а чаще – молчал.
Не указывал смертным,
где их правда и путь.
Жил банально, инертно
и бессмысленно чуть.
Стосковался по вальсу,
одичал… Ну и пусть.
Не всегда улыбался,
а сейчас – улыбнусь.
Другие статьи в литературном дневнике:
