***

2125 год
2020 год

Я Дух вдохнул на глубоком вдохе

ИВЛ, ИВЛ, ИВЛ,

Мой вздох дух выдух

Вздох мой вглубь долог

вздох мой был перв
долог

Перв был мой вдох, долог.
Бог мне свой Дух дул
полных сто дней добрых,
трех

два дня полных

был он как

был как
Бог мой выдох Дух

вдохнул

Бог был перв, если кто спросит.
дух плоть Бог вдох был долг.

Первее всех первых - перв!,
Отборней всех перлов - перл!,
Один в ипостасях - трёх,
Мне внутренним нервом - Бог.

Скорее всех скорых - скор!
Первее всех первых - перв!
Один в ипостасях - трёх,
и сын и отец, и нерв.
Был первый мой вдох - в долг,
свой дух в меня вдул - слог.
Учил меня чтить - волк
и верить врасплох - Бог.
Всех мифов живее миф
про святость обеих Фив.
Для павших героев битв
не хватит плакучих ив.
Как выдох последний быстр,
Как ангел прощенья смел,
нальет мне бессмертных искр
отключит свой ИВЛ...

вырос чертополох

Мой вздох дух выдух

Вздох мой вглубь долог

вздох мой был перв
долог

Перв был мой вдох, долог.
Бог мне свой Дух дул
полных сто дней добрых,
трех

нервее всех нервов - нерв

Небо горсти сложил (звезды клянчит). 10
Был вечер,
выражаясь просто.
На небе,
как всегда,
появился аэропланчик.
Обычный -
самопишущий -
"Аэророста".
Москва.
Москвичи
повылезли на крыши
сорокаэтажных
домов-коммун.
- Посмотрим, что ли...
Про что пропишет.
Кто?
Кого?
Когда?
Кому? -
Рассвирелили!

Покурю! И небо снова в монету!
Помолчу! Лебеди вновь в вышину!
Черствым хлебом обиды замажу
И в сенях зимобитных усну!

Расстревожится вечности племя!
Пламень скорби по всем деревням!
Рассвирелили предков осколки
Воробьиною песней ветрам!

Рассвирели свиропели

продается шкаф с любовником

в этих розовых сумерках,
когда тени все умерли,
и своё остроумие
зачернила сурьма,
вы в постели с игуменьей,
этой девственной фурией,
предавались безумию,
я сходила с ума.
Эта ночь не кончалася
необузданной шалостью
наказанье досталось нам,
как навар цикламен.
Пусть раскаянье кается,
пусть лампада качается,
не любовь проливается
из разрезанных вен.
Ох, какая же слизкая
эта кровь монастырская,
и не льётся, а прыскает
на иконы святым.
Нам не быть одалисками,
честь с игуменьи взыскана,
под защиту епископа
мы с тобой убежим.

с этой девственной фурией
вы предались безумию
а за стенкой игуменья

вы в палате игуменьи
предались безумию
с этой девственной фурией
а за стенкой игуменья
спотыкнулась с ума

я сходила с ума

У высокого берега, возле малой могилы,
В светлый день Благовещенья пели тихий псалом.
Белые священники с улыбкой хоронили
Маленькую девочку в платье голубом.

Тихо разливалося пенье погребальное,
Кланялись березки у сухой межи,
И над вечной памятью на слова печальные
Улыбались дальние васильки во ржи.

и расступится тонкая грань
стану вас цел поохочее

Мы сегодня такие заочные,
между нами сомнения грань,
а над городом дни сверхурочные,
и белёсая сонная марь.
Белые, белые ночи.
Кам нам стать для себя поохочее,
кам рассеять сомнения грань,
нам не нужно лекарства и прочее.
Грамм по сто коньяка и шампань.
Белые, белые ночи.
Этим двум вековым одиночествам
обниматься весь день напролёт
на одной простыне очень хочется,
только кто-то никак не дает.
Белые, белые ночи.
В этом городе столько пророчества,
явь и сон в нём живут визави,
запишусь в одиночную очередь
за толикой июньской любви
Белые, белые ночи
то нет места для

ам бы стать для себя поохочее,
грамм по 100 коньяка и сhampagne,
станем мы для себя поохочее,
и расстает ажурная грань
Белые, белые ночи.

Это белая ночь, это

это белая кость,
это шведская злость,
это город

Вы давно так меня не баюкали,
Колокольцем сосулек звеня,
Дед Мороз не всамделишный, кукольный
Исподлобья глядит на меня.

Белые тихие вьюги.

Вы скажите угрюмому карлику,
Почему он молчит в эту ночь,
И ко мне не приводит он за руку
Свою нежную снежную дочь.

Белые тихие вьюги.

Вы не бойтесь, ее белоснежности,
Не грозит раствориться в огне,
Просто лишь нерастраченной нежности
Очень много, так много во мне...

Белые тихие вьюги.

ми плями, цяточки на сонцях,
одвічні бранці чорних дір,
поодинокі ополонці
кисневіки льодяних шкір,
ми наче свічки для ікони,
вона блищить, а ми горім,
палимо крила махаону,
і хрестик міддю золотім,
коли штормить - ідем у море,
коли посуха - сльози ллєм,
нас в святості не переборе
ні Азенкур, ні Віфлеєм,
ми не в подобі до реклями,
і не частуєм туюмать,
щоб навіть в самій чорній плямі
промінчик сонця відшукать.

є інші ми є інші пустодзвони

ми хліб розділим до окрайця,
а якщо ні, хай буде грець,
не мить тримаємо за яйця,
а терпім круля без яєць.

а кошіль гаємо один на всіх

Не спать и мучаться в избытке,
и утром длить ночной кошмар,
и в очеретовой накидке
сухой листвой тушить пожар.
Вино на угли лить напрасно,
когда огонь такой живой,
и разрастается причастно
и причащает вразнобой.
Не сомневать, но сомневаться,
глаза в глазницах развернуть
в проём спасительного шанса
собрать разбросанную ртуть.
Признать, что не в чем признаваться,
что хуже пытки только ждать,
и не судить по-арестантски,
и оговора избежать...
Любить разлуки ледниковей
свет одинокий из окна,
где есть любовь, там нет условий,
где есть условье, там... жена.

ледь забарівся
козел офірний

Хто тут сказав, що відбувайло цап,
відпущеник во славу Йом Кіпура,
хіба не задля того п'є кацап,
щоб українцеві була зажура.
За чорне золото парафіян
добродій цар вдяга порфіру,
із двох десятків займаних селян
один на заклання піде офірний.
Кассапський ніж не ступить живина.
Хто тут сказав про цапа-цап-царапа.
Тут не субот субота, а війна,
і їсть земля із рук солдата.

Хто тут сказав, що відбувайло цап,
відпущеник во славу Йом Кіпура,
хіба не задля цього п'є кацап,
щоб українцеві була зажура.
За чорне золото парафіян
добродій цар вдяга порфіру,
із двох десятків займаних селян
один на заклання піде офірний.
Кассапський ніж не ступить живина.
Тече слина у цап-царапа.
Тут не субот субота, а війна,
і їсть земля із рук солдата.

Солдат царюет на земле,
но вместо хлеба порох сеет,
и отдыхая в ковыле,
под небом синим, холодеет.

Солдаты - те же байстрюки,
отцовской ласки не приемлют.
им, как воробышка, с руки,
кормить собой чужую землю.

Солдатский век

Вдоль панельных домов, по бетону, по льду
Пробирается ветер с улыбкой дебила.
Накидай мне стишков.
Я однажды пойму,
Для чего эта музыка нас погубила.
Подоплека панических долгих атак –
Мрачный климат, который страшнее запоя.
И, конечно же, я никакой не матах,
А скорее овца среднерусского поля,
Для которой неважно, кто бьет, кто пасет,
Кто сажает на привязь и балует снова.
Здесь священная соль никого не спасет.
Нацеди мне рассола из горького слова,
И пока я, без денег и связи, легко
Доживаю, о будущем не беспокоясь,
Напиши мне об осени без дураков,
Без растерянных птиц и желтухи левкоя.

...любить, что мучиться в избытке,
что утром длить ночной кошмар,
и в очеретовой накидке
сухой листвой тушить пожар.
Прощать, что потерять богатство,
и отыскать ночной покой,
и, доверяя, ошибаться,
и ошибаться вразнобой.
Не сомневать и сомневаться,
глаза в глазницах развернуть
в проём спасительного шанса
и сшить разорванную ртуть.
Признать, что не в чем признаваться,
что хуже пытки слово ждать,
и не судить по-арестантски,
и оговора избежать...

...ми плями, цяточки на сонцях,
одвічні бранці чорних дір,
поодинокі ополонці -
кисневіки льодяних шкір,
ми наче свічки для ікони,
вона блищить, а ми горім,
палимо крила махаону,
а хрестик міддю золотім,
коли штормить ідем у море,
коли посуха сльози ллєм,
своєю святістю поборем
і Азенкур, і Віфлеєм,
не мить тримаємо за яйця,
а терпім круля без яєць,
хлібину ділимо до крайця,
а якщо ні, хай буде грець,
ми не в подобі до реклями,
і не частуєм туюмать,
щоб в самій зашкарублій плямі
промінчик сонця відшукать...

вразнобой

шелуха

...о боже, о боже, до боли зубной, до дрожи,
до острых и злых подгибающихся колен,
он нужен мне, боже, он, знаешь ли, мне
дороже
стихов, каблуков и ухмылки луны
бульдожьей,
далеких морей, Будапештов, Парижей, Вен...

Я таю, взлетаю, я знать ничего не знаю,
лишь стоит подумать, что где-то на свете -
он.
Плыву, исчезаю, теряю ключи, теряю
пароли, контроль и предмет - нет важней
детали -
на коем носить можно шляпу, берет,
шиньон...

Пожалуйста, боже, ты знаешь мои проколы,
ты видишь меня сквозь бинокли свои
насквозь...
Ну что тебе стоит столкнуть нас в
пустынном холле,
в толпе, в зоопарке,в трамвае ли, на
футболе,
в бистро, в ресторане, за стойкою - чтоб не
врозь...

Чтоб вдруг - навсегда исключительно и
напротив,
чтоб слов не искать, как иголку в чужом
стогу...
Господь деликатно вылавливал в миске
шпроты...
Вздохнул... Улыбнулся... И вымолвил:
- НЕ МОГУ.
МНЕ В ОБЩЕМ НЕ ЖАЛКО, НО ЕСТЬ ТУТ
ОДНА ЗАМИНКА...
( ...А СЛАВНО СЕГОДНЯ СВАРИЛИ В РАЮ
УХУ!...)

-ОН "СЪЕСТ" ТЕБЯ, ДЕВОНЬКА, БРЯЦНУВ
ИЗЯЩНО ВИЛКОЙ.
И - БЕСПРИСТРАСТНО ВЫБРОСИТ ШЕЛУХУ.

і серед тисяч двох парафіян

на два десятка злих парафіян
серед десятків злих парафіян

ШРАМКО СКАЗАВ, ЩО ВИШНЕВЕЦЬКИЙ ВМЕР.
Предивно вмер, таким раптовим робом.
Щось чимсь запив з панами у четвер —
в суботу військо вже іде за гробом.

Його везуть в просмоленій труні,
у Вишневець, щоб встигнути до смерку
Прийшов кінець такому сатані.
Безславно вмер, не лицарською смертю.

На нім каптан, пантофлі і ковпак.
Вже не гусарська одіж, не крилата.
Ридає військо доблесне, — ще б пак!
Коли ще світ такого вродить ката?

По зливі й досі не протряхлий шлях.
Багнюку місять коні довгохвості.
Труна з мерцем двигтить на стругулях,
не додає поваги йогомосці.

бліщимо

Чумацький шлях. Степами плентають мажари.
Нічний туман благоволитиме зіркам,
коли на лікоть геть не бачиш під ногами
не спи, рахуй, бурлаче, зіроньки Стожар.

Тобі така припала дивовижна доля
поневірятись мандрами на стругулях,
своє передбачати майбуття по зорях
і з сіллю плутати повіковічний прах.

І я згадав у сні заколискові мандри,
згадав волів в степу і зоряний туман,
і "сіль життя" панів, простий холопський накип,
і Чортомлицьку Січ і гіркоту оман.

Часи летять і зеленіють отамани,
нехай, нехай лехаїм, аби був здоров,
той самий вітер, знаю, розжене тумани,
і той чумацький шлях до солі приведе.

по сіль волами, в рай на стругулях

і сіллю кам’яно;ю засівати шлях

і сіять землю камьяною сіллю

і грішну землю сіятимуть сіллю

Така тобі пристала дивна дивна доля,

безкрайній степ, воли і зоряний туман.

і землю знову сіють сіллю

Навала душ поодиноких.

Поодинокий вогник вівчара

Заколискові мандри

Вогні святого Ельма.

Норвезький ліс. Вогкої глиці прах.
Блукаючи, як Данте, в сутінках думок
Відчув себе я повелителем мурах.
Я дихаю крижинами зірок
На урвищах готичних Гімалаїв
І стежку міряю безкраю
Від явора до велетня-сосни.
Зерна мені, мурахо, принеси!
Я на долоні мертвої почвари -
Гондвани – покладу безцінну дань.
А наді мною сивочолі хмари
Такі нордичні. І епохи грань
Хоч не цієї – мрій та сентиментів.
І Дарвіна сивезна борода,
Що істину шукав серед моментів
Смішної гри. І як Сковорода
Поради я даю рудим трудівникам –
Я прошу одягти їх макінтоші,
Бо дощ завершення несе вікам.
Та їм байдуже – їхні ноші
Вагоміші за Кіплінга тягар
Отой, що «білих». Заздрю вам –
Істоти істини. Невтомні муралі,
Ви шлях до космосу торуєте мені.
Мені – своєму богу. І вікам.

Фараон Ихтамнет
Давно превратился в мумию,
Он построил себе пирамиду
Из пустых спичечных коробков,
Он покланяется Сету, Амат и Серкет,
И приносит жертвы богам пустыни:
Солдатиков бронзовых
На алтарь собакоголового духа.
Фараон Ихтамнет
Жрецам Лабиринта Но
Приказал распиливать камни
И чертить на них иероглифы:
Песней ясного солнца воспеть
Бараноголовых сфинксов.
Фараон Ихтамнет
Построил храм из пустых бутылок,
Сел в свою дырявую лодку –
В челнок бродяги старого Ра:
«Увезите меня на другой берег Нила!»
Несут жрецы папирус,
Слагают жрецы гимн словоблудный,
Восславить хотят дряхлого фараона –
Строителя пирамид спичечных,
Копателя великих каналов
Из одной лужи в другую,
Строителя мостов великих
Между двумя барханами,
Завоевателю Нубии –
Золотоносной пустыни духа.
Фараон Ихтамнет
Повелитель Та-Меху, Та-Ше, Та-Шемау
Построил себе гробницу,
Ждёт не дождётся,
Когда его там захоронят
Рабы страны Мицраим
Работяги земли Та-Кемет.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 16.06.2020. ***
• 15.06.2020. ***
• 07.06.2020. ***
• 06.06.2020. ***
• 05.06.2020. ***
• 04.06.2020. ***
• 03.06.2020. ***