Евгений Сельц. Четверть века

Четверть века в Израиле. Что сказать про эту страну? Что на нее, любезную, усталую спину гну? Что поймала она меня, как львица из Серенгети ловит отбившуюся от стада антилопу гну?

Ну да, нарожал детей, но все же остался один. Нелепый и неуместный, как пингвин средь полярных льдин. Во власти своих цейтнотов, фиаско и наваждений. Сам себе лампа и сам себе Аладдин.

За эту чекушку века ни разу не посетил ни церкви, ни синагоги, ни храмов иных светил. Отрицал Высший Разум, заигрывал с Провиденьем, былье жевал-пережевывал, но так и не проглотил.

Долго искал любви и не нашел любви. Выяснил, что это чувство давно не в ладах с людьми. Зато разлука торжествовала, как Леди Победа, со средним и указательным буквою "V".

Вилки ронял и ложки, но в дверь не стучал никто. Только во снах являлся какой-нибудь гой в пальто и говорил цитатами из Пруста, Мольера, Расина, Виана и Жана Мориса Эжена Клемана Кокто.

Пил водку под тост "За водку!". Закладывал за воротник такое разнообразье напитков, идей и книг, что между шеей и галстуком почти не осталось места, чтобы туда хоть атом стыда проник.

Дружил с Перовым, Бруновым и многими, кто на "-ов". Это мне помогало видеть поверх голов, когда горизонт казался подвижною гранью куба, а вся галилейщина - уделом ослов.

Многими был судим, но сам никого не судил. На вопрос о возврате долга всегда отвечал: "Big deal!". Виртуально слонялся меж фермеров рынка Forex, но жемчужин в навозе ни разу не находил.

Не возводил надгробий с эпитафиями и без. Лелеял в себе надежду на то, чтоб попутал бес. Что же до эпитафий, то выбрал бы вот какую: "Когда-то он был ребенком, а после просто исчез".

Добрался до дебаркадера с мокрой надписью на борту: "Порадовался и будет! Пора подводить черту". Но в жизни я стольких подвел, что, жалея грифель, черту оставлю в проекте, а карандаш во рту.

Если чего и нажил за эти долгие пятью пять, то редкое чувство страха последнее потерять. Осталось понять, что именно. Но в том-то и глупый фокус, что этого, как ни странно, мне не дано понять.

Ведь что у меня последнее? Сердце? Слух? Голова? Небо? Очки? Семантика? Голос, живой едва? Подарочное издание стошекелевой банкноты? Дурацкая вера в бессмертие как в вечные дважды два?

Нет ничего последнего, кроме легкого чувства вины за износ преждевременный голоса, вдохновенья, души, спины, за то, что полжизни с хвостиком, как и положено иностранцу, я носил на левую сторону упования и штаны

Другие статьи в литературном дневнике:

• 17.12.2016. Евгений Сельц. Четверть века