Ольга Седакова
Азаровка
Сюита пейзажей
1. Родник
И первую - тем, кто толпится у входа,
из внутренних глаз улыбаясь тебе,
и пьёт и не выпьет влюблённую воду,
целебную воду любви о себе.
И свет троеручный жаленья и славы
и боли, полюбленной до конца,
стоит над тобой, и лучатся суставы,
круглится ладонь, накрывая птенца.
И хочется мне изменённую чашу
тебе поднести, баснословный фиал,
звучащий, как сердце промытое наше,
чтоб Моцарт Горация перепевал.
2. Поляна
Здесь было поместье и липы вели
туда, где Эрасты читали Фобласов,
и ратное дело стояло вдали.
Как мелкие розы, аккорды цвели
и чудно дичали Расиновы фразы.
Виньетка в стране, где не рос виноград!
Но всё же когда-нибудь это умели,
когда соловей задохнулся, как брат,
обрушивши в пруд неухоженный сад,
над Лизой, как лучшей из здешних Офелий.
3. В кустах
- Ведь и я, -
это выйдет из слуха, из леса сухого,
- жила я когда-то.
Дурочкой здешней была я, к работе негодной,
и только что воду носила в родительский дом
по ступеням богатым.
Так и жила я и воду чужую носила, а можно ли пить,
не спросила.
Старая женщина с сердцем тяжёлым, как капля на ягоде,
вдруг надо мной наклонилась:
- Пора, говорит, собирайся.
И повезли,
и колёса стучали по брёвнам горбатым.
Плакало, капало, в доме скрипело, но мы-то уже не слыхали:
мы медленно, медленно траву лечебную из темноты выбирали:
буквицу, донник, поменник...
4. Ивы
Серебряных, белых, зелёных, седых,
то выдохнувших, то вобравших дыханье,
но круглых и круглых над ходом воды,
над бегом и холодом и задыханьем!
Другим не велят темноту приподнять,
но их никогда не попросят об этом -
всегдашних хранительниц хмурого дня,
кормилиц ненастного сильного света.
5. Холмы
Когда победитель, не веря себе,
черту переходит и смотрит снаружи,
он видит, что там ещё дело в борьбе,
и бич состязания уже и уже.
Там скачки в честь вечного дня Ильина,
в честь внутренних гроз, образующих почву,
зажмурив глаза и разжав стремена,
роняя с повозки небесную почту.
И внутренний к нам выбегает народ
и сыплет цветами изорванных денег
оттуда, где сёла, где мальчик идёт,
рассеянно свищет и хлещет репейник,
где тысячи сот коробов высоты,
и хлещет надежда и ломит запястье,
и падает дух, и роняет цветы,
сражённый обширностью замысла счастья.
6. Высокий луг
На медленном зное подруга лугов
и света подруга на медленном зное
лежит - и уходит лицо глубоко
в повисшее зеркало передвижное.
Пространство похоже на мысли больных:
оно за последние двери ни шагу:
- Я встану, я встану с цветов луговых,
но ты расскажи мне, куда же я лягу...
И сердцебиенье нагнётся над ней,
головокруженье поклонится в ноги:
ты лёжа летишь, ты летишь на спине,
летишь, как убогий на общем пороге.
7. Деревья
Как если ребёнок тому, что живёт,
захочет найти инструмент многоствольный,
и клавиши гладит, и просит, и бьёт -
но всё не похоже; и вот, недовольный
он крышку захлопнет и сам запоёт,-
так эти дома выступают невольно
из тёмных деревьев и ночь настаёт.
Они, как лампады, висят на холме.
Их, кажется, семь. Но безмерно спокоен
их счёт и себя умножает в уме.
А тот, кто снаружи, считать не достоин.
Они безымянны, как имя одно.
В них мёртвые входят, когда их попросят,
и воют собаки, но это выносят,
и видят луну, как большое окно.
Откуда посмотрят и сниться придут,
и масла в висячие чаши нальют.
8. Вещая птица
А там, далеко, где бормочет вода
нерусскую речь, и глаза человека
ни зги не увидят, и, рухнув туда,
глухим и немым возвращается эхо,
там вещая полночь по зарослям ищет,
и чёрный манок вынимает и свищет -
и птица летит, выбираясь с трудом,
как будто ища позабытые двери.
Себя ли ей хочется бросить, как дом
свои времена обогнавшей потери?
Но чтоб ей не сбиться, за нею идут
и чёрный фонарь перед нею несут.
- О Господи, Господи, тело моё
давно уже стало подобием щели,
в которую смотрят на дело своё
те силы, какие меня разглядели,-
и вот, поднимаясь и падая в нём,
я переполняю летающий дом!
9. Лесная дорога
И пахнут цветы тяжелей, чем всегда.
И, приоткрывая запретную створку,
лесная дорога уходит туда -
к жилищам невидимых, к птичьему Орку,
где речка поёт с неразомкнутым ртом
про прошлую жизнь без названья и цели
и грешные души вздыхают о том,
что варят для нас приворотное зелье.
И столько пропавшей и тайной любви
замешено здесь на подпочвенной влаге,
что это, как кровь, отзовётся в крови,
дорогу покажет и крепнет в овраге.
10. Овраг
И так уже страшно - и всё же туда,
немного помедлив, как жидкость в воронке,
опушек и просек цветная вода
сбегает, и гибнет, и ходит по кромке.
Там ягода яда глядит из куста
и просится в губы, и всех зазывает
в родильную тьму, где зачатье конца
сама высота по канве вышивает.
11. Небо ночью
И это преддверье Плеяд и Гиад,
цветной красоты, распростившейся с цветом.
По узкому ходу мы входим назад -
в иголку, трудящуюся над предметом.
Ныряя в глубокую ткань и потом
сверкая над ней остриём безупречным -
над чёрным шитьём, говорящим о том,
что нет никого, кто звездой не отмечен.
12. Сад
И дом поджигают, а мы не горим.
И чашу расколют - а воздух сдвигает
и свет зажигает, где мрак несветим.
Одежду отнимут - а мы говорим,
и быстро за нами писцы поспевают.
И перья скрипят, и никто не устал
писать и описывать ту же победу,
и вишни дрожит золотой Гулистан,
и тополь стоит, как латыни стакан,
и яблоня-мать, молодая Ригведа.
Другие статьи в литературном дневнике:
