О, кто поймет, услышит Псалмов высокий лад?«О, кто поймет, услышит Псалмов высокий лад?»: мотивы и образы песен царя Давида в поэзии Н. Клюева. И. В. Кудряшов20:00 / 14 марта 2013 Вопрос о религиозности поэзии Н. А. Клюева на сегодняшний день недостаточно освещен в литературоведении и остается открытым; и выявление многообразия использования Клюевым архетипических мотивов, образов и сюжетов Псалтыря на разных этапах его творческого пути поможет осветить часть этой проблемы. В 1912 году И. Брихничев, говоря о «глубокой религиозной личности» поэта, «кладущей отпечаток» на все его произведения, писал, что «вечные гимны» Клюева ставят его в ряды таких поэтов, как Давид и Иоанн Дама-скин" (5). Примечательно, что сам Клюев ощущал духовную и творческую связь с царем Давидом. Свои стихотворения он нередко называл «песнями», а в очерке «Гагарья судьбина», рассказывая о своем пребывании в хлыстовском «корабле», сообщал: «Там жил я, почитай, два года царем Давидом большого Золотого Корабля белых голубей-христов» (6). На протяжении всего творчества обращение Клюева к Псалмам было неоднородный. Так, первая часть стихотворения «Пловец» (1908 г.), которое композиционно делится на две части, представляет собой переложение Пс. 106 (23 — 30). В ней Клюев использует конкретные образы этого псалма и по-следовательно их воспроизводит. Сравним: В страну пророков и царей Сходящии в море в кораблях, творящии делания в водах многих, тии видеша дела Господне и чудеса Его во глубине. Рече, и ста дух бурем и вознесошаса волны его, восходят до небес и низходят до бездн, душа их в злых таяше: смятошася подвигошася, яко пияный, и вся мудрость их поглощена бысть. И воззваша ко Господу, внегда скорбети им, и от нужд их изведе я. И повеле бури, и ста в тишину, и умолкоша волны его. И возвеселишася, яко умолкоша, и настави я в пристанище хотения своего. Сохраняя строгость и простоту библейского стиля, Клюев вносит эле-мент личностного, духовно-эмоционального, переданного от лица лирического героя. Уже первые две строки подводят читателя к теме поэта и поэзии, предназначения поэта. Этому во многом способствует то, что Клюев вместо слова «корабль», используемого в псалме как символ человеческой жизни, употребляет слово «челн» — образ-символ, утвердившийся и ставший постоянным в русской поэзии с XIX века. Молитвенные строфы стихотворения преднамеренно отделены многоточием, что помогает читателю проникнуть в глубинный смысл произведения и выйти на иной уровень его восприятия. Первая часть стихотворения представляет собой сон лирического героя («Но сон угас, как зори мая…»). Этот прием, с одной стороны, позволяет сохранить образный строй оригинала, а с другой стороны, дает относительную свободу в использовании псалмических строк. Сон в поэзии Клюева отражает надежды и чаяния человеческой души, потаенные стороны человеческой личности. (См.: «Весь день поучатися правде твоей….», «Костры степного взвивы…», «Певучей думой обуян…» и др.). Кроме того, сон зачастую является пророческим предсказанием, и использование его в «Пловце» дает возможность Клюеву с наибольшей полнотой раскрыть свое понимание назначения поэта как пророка. Тема поэта и пророка — одна из основных в русской поэзии. В творче-стве каждого поэта эта тема находит выражение в индивидуальном, присущем только ему плане. Так, Клюев расширяет образную систему псалма, упоминая о «светлой милости» Господа — «поясе, радуге подобном», символизирующем пророческий дар, которым «Творец Всевидящий» наделяет поэта. Появление образа пояса неслучайно. Издавна на Руси бытовало поверье, что пояс оберегает человека от злых сил. Радуга же символизирует милость Господа. Неслучайно и то, что для раскрытия темы поэта и пророка Клюев обращается к псалмам Давида, которого ставят в один ряд с величайшими священными писателями и пророками, так как Псалтырь с уверенностью можно назвать Книгой пророчеств. Пловцу отважному навстречу Нужны цари из Истинного града, Стихотворением «Пахарь» (1911 г.) Н. Клюев сказал новое слово в русской религиозной поэзии, что справедливо отметил В. Базанов: "Пожалуй, только Клюев в псалмодических стихах говорит от имени крестьянина. Своеобразие его «религиозных» стихов в том, что в «священные ризы», в старославянскую фразеологию он облекает трагедию крестьянина (9). Это произведение перекликается с «Молитвой страждущего, когда он унывает и изливает перед Господом печаль свою» (Пс. 101): В мой хлеб мешаете вы пепел В стихотворении используются реминисценции и других псалмов. Так, начальные строки: Вы на себя плетете петли восходят к псалмам 36 и 139. Ср.: «Мечь извлекоша грешницы, напрягоша лук свой, низложите убога и нища, заклати правыя сердцем. Меч их да внидет в сердца их, и луцы их да сокрушатся (Пс. 36, 14 — 15). „Скрыша гордии сеть мне, и ужы препяша сеть ногами моима“ (Пс. 139, 5). (= „Гордые скрыли силки для меня и петли, раскинули сеть по дороге…“). Соединение в одном произведении реминисценций из нескольких псалмов позволяет говорить о духовном творчестве поэта, своеобразии его поэтического сознания, о том, что Гоголь назвал „высшим состоянием лиризма, близким к библейскому“ (11). Источники многих духовных стихотворений Клюева очевидны и лежат на поверхности. Однако в его поэзии встречаются „скрытые“ обращения к Песням царя Давида, составляющие один из глубинных смысловых пластов многопланового произведения. Так, стихотворение „Я — древо, а сердце — дупло…“ (1916 г.) восходит к первому псалму Давида. Конкретная текстуальная связь стихотворения и псалма обнаруживается в запоминающемся, выразительном образе „Я — древо“, пронизывающем все стихотворение. Я — древо, а сердце — дупло… „И будет (праведник — И. К.) яко древо, насажденное при исходящих вод, еже плод свой дает во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет“ (Пс. 1, 3). В поэтическом сознании Клюева псалмический образ древа-праведника переосмысляется в триединство древо-праведник-поэт, которое является его философско-эстетическим принципом: Я — древо, а сердце — дупло, (Сирин у Клюева — символ поэзии). Поэтому Клюев сосредотачивается не на версификации лексического ряда псалма, а на отражении своего индивидуально-личностного мировосприятия. В стихотворении также звучит ветхозаветный мотив Страшного суда: Пустынею глянет земля, Однако этот мотив является частью философско-мировоззренческих взглядов поэта, и именно это придает высокую лиричность клюевскому стихотворению. Таким образом, начав, по собственному признанию Клюева, с простого переложения псалмов, поэт подошел к их творческому переосмыслению в новом мировоззренческом и языковом аспекте (появляются новые образы, сочетания разностилевой лексики, авторское словотворчество). В стихотворении „Весь день поучатися правде твоей….“ из цикла „Избяные песни“ отразились духовное одиночество поэта, потерявшего святыню — мать и оказавшегося на духовном распутье, и поиски своего пу-ти в этом мире. Поэтому неслучайно это стихотворение уходит корнями в псалом 118 (1. „Блаженны непорочные в пути, ходящии в законе Господ-нем“). Кроме архетипического мотива (поиск пути), стихотворение роднит с псалмом сюжетное время и реминисценции: Клюев: Весь день поучатися правде Твоей… (Клюев Н. А., 90). Пс.: „Коль возлюбих закон Твой, Господи, весь день поучение мое есть“ (Пс. 118, 97). Клюев: Всю ночь поучаюсь я тайнам Твоим… (Клюев А. Н., 91). Пс.: „Помянух в нощи имя Твое, Господи, и сохраних закон Твой“ (Пс. 118, 55). Расшифровка некоторых клюевских метафор также приводит нас к „Песням царя Давида“. Так, строки »В раю избяном, и в затишье гумна / Поплакать медово, что будет «она» (Клюев А. Н., 90) берут начало в псалме 118: «От судеб Твоих не уклонихся, яко Ты законоположил ми еси. Коль сладка гортани моему словеса Твои, паче меда устам моим» (Пс. 116, 102 — 103). Найденная связь стихотворения и псалма помогает выявить идей-ный смысл произведения и нравственно-религиозную позицию поэта: на первый план выдвигается не сыновья скорбь по умершей, а «медовость» чувств человека, «всем сердцем ищущего Его» (Пс. 118, 12). Эта мысль подтверждается в последних строках стихотворения, концентрирующих идейный смысл всего произведения: С курлыканьем звонким снуют журавли где роса символизирует богатые и обильные благословения и духовное единение (Трактовку этого символа находим в Псалме 132: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе!.. Яко роса Аермонская сходящая на горы Сионския» (Пс. 132, 1 — 2), а журавль — всех жаждущих и ищущих (см.: Книга пророка Исаии. Гл. 38 (14)). Ветхозаветный мотив пришествия Спасителя, несущего на землю все-общее благо и изобилие, звучит в стихотворении «Свет неприкосновенный, свет неприступный…» (1921 г.). Однако клюевское видение зем-ного рая отличается от библейского: поэт смотрит на мир глазами русского крестьянина, поэтому и райское изобилие связано у него с насущными крестьянскими потребностями: Уродился ячмень звездистый и крупный, В стихотворении, кроме псалмических мотивов, наблюдается связь с другими молитвами, поющимися в Храме во время церковных богослужений. Так, первые две строки: «Свет неприкосновенный, свет неприступный / Опочил на родной земле…» — связаны с Хвалебной песнью Христу, как Богу: Свете тихий, святые славы… на эмоционально-интонационном уровне. Приведенное сопоставление стихотворения и молитвы не свидетельствует о прямом заимствовании, а иллюстрирует внутреннее созвучие клюевского поэтического слова музыке и строю молитвы. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» Н. В. Гоголь писал: «Другие дела наступают для поэзии… Сама речь их (поэтов — И. К.) будет другая; она будет ближе и родственней нашей русской душе… Еще тайна для многих этот необыкновенный лиризм,… который исходит от наших церковных песней и канонов и покуда так же безотчетно возносит дух поэта, как безотчётно подмывают его сердце родные звуки нашей песни» (12). Поэзия Клюева вобрала в себя дух устного народного творчества и «церковных песней и канонов»; ее лирический герой воспринимает природу как живую, одухотворенную, любит ее благоговейно" (13). Для него молитва разлита в природе: он слышит, как «ель гнусавит псалмом: „Яко воск от огня…“ (Клюев А. Н., 93), как „прослезилася смородина, травный слушая псалом“ (Клюев А. Н., 66). Псалмодические стихотворения, по справедливому замечанию В. Г. Базанова, выражают не только духовный мир поэта, своеобразие его поэтики, но и миросозерцание северного крестьянина. Здесь речь идет о клюевском пантеизме, который проявляется в стремлении поэта утвердить священную красоту природы и ее древнюю связь с человеком. Желанием сродниться с родной природой проникнуто стихотворение „Пашни буры, межи зелены…“ (1914 г.), в котором чувства, охватывающие лирического героя при слиянии с природой, сравни-мы лишь с чувствами Богоблажения и любви ко всему, что есть на свете. От-сюда и яркая, емкая метафора „сердце — всхожее зерно“, берущая начало в Минеях: „От юности, преподобие, ярем Господень восприем и, в браздах твоего сердца пшеницу сея в духовную, клас пожал еси, утверждают души, Богоблажение“. Обилие многоточий, восклицательных знаков усиливает эмоциональную окраску стихотворения, создает некоторое эмоциональное пересыщение. Действительно, это выплескивающиеся из сердца чувства человека, ощутившего слияние с природой, растворившегося в ней. В стихотворении „Псалтирь царя Алексия“ (1921, 1924) Псалтырь как часть Ветхого завета приобретает иное наполнение: Псалтырь — Вселенная, по которой бродит Россия; мировой путь, книга вселенских су-деб. Псалтирь царя Алексия, „Неприкаянная Россия“ ищет свой путь со времен царя Алексея, во времена правления которого произошел раскол русской церкви и Россия, по мнению Н. Клюева, потеряла себя, сошла с предначертанного ей Богом круга. Именно тогда Россия, с точка зрения поэта, начала утрачивать самобытность культуры и веры. Не заморскую ли нечисть в баньке В конце 20-х годов, когда имя Клюева уже использовалось как „символ“ „кулацкой литературы“, поэт создает стихотворение „Нерушимая стена“, в котором отражаются страдания и боль за русскую поэзию („Ужель погас над Россией Сириновый полет?!“) и проклятие „рогатым хозяевам жизни“, изувечившим ее. Метафора »рогатые «хозяева жизни» взята Клюевым из Священного писания, в котором «рог» является эмблемой могущества, чести, славы и власти (Втор. XXVIII, 17; Лк I, 69; Пс. 74). У Клюева же «рог» — это только символ власти, который усиливается сочетанием со словом «хозяин»: Рогатых хозяев жизни Тема свободы творчества, поэта и власти раскрывается в этом стихотворении предельно кратко и сжато, на приказ «хозяев жизни» воспеть их в своих стихах поэт смело восклицает: Ну что же? — Не будет голым Посылая проклятие «властям предержащим», поэт использует иносказание, основанное на мотивах Пс. 108, в котором псалмопевец с такой же уверенностью говорит: «Возлюбил проклятие,— оно и придет на него. Да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренность его и, как елей, в кости его. Да будет оно ему, как одежда, в которую он одевается, и как пояс, которым всегда опоясывается» (Пс. 108, 17 — 19). В данном случае Н. Клюев сознательно использует библейский текст, который не только расширяет идейную наполненность произведения, но и передает чувства, испытываемые псалмопевцом. В этом проявляется характерная особенность художественного метода Николая Клюева. Таким образом, связь поэзии Н. Клюева с Псалтырем носит самый разнообразный характер: от прямых реминисценций и переложений до духовно-религиозного творчества самого поэта, и понимание этой связи раскрывает некоторые истоки самобытности и неповторимости творчества Н. А. Клюева. © Copyright: Нина Шендрик, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
