Шарль Бодлер. Странствие
Максиму Дюкану
l.
Для ребенка, влюбленного в карты, в картинки,
вселенная -- образ его всеядности.
О как просторен мир в сиянье светильников!
Как стор;нен в глазах вспоминающего!
Однажды утром мы уходим (в мозгах пламя,
сердце тяжко злобой и едко голодом)
и уплываем, подчиняясь ритму валов,
нянча нашу бескрайность на краю морей.
Одни рады бежать подлого отечества,
другие -- ужаса своих колыбелей,
те -- звездочеты, канувшие в женский зрачок, --
цирцеек-тиранок опасноух;нных.
Чтоб не стать скотами, они опьяняются
пространством, и светом, и пламенем небес,
холод, их саднящий, солнца, их жарящие,
медленно стирают следы поцелуев.
Но истинные странники странствуют ради
странствий; легкие сердцем, подобны шарам,
они не уклоняются от своей судьбы
и твердят, сами не зная, зачем: вперед!
Формы их желаний сравнимы с облаками,
они мечтают, как салага о боях,
о просторных негах, изменчивых, неясных,
которых не знавал человеческий дух.
II.
Мы подражаем, о ужас, волчку и мячу
в их танцах и в их прыжках; даже в нашем сне
любопытство нас мучает и погоняет,
как жестокий ангел, стегающий солнца.
Странный промысел, чья цель вечно смещается
и, будучи нигде, может быть повсюду --
там, куда человек, одержимый надеждой,
бежит как сумасшедший, чтобы отдохнуть.
Наша душа -- корабль, идущий в Икарию.
На мостике гремит голос: "Вперед смотреть!"
С марса горячий безумный голос голосит:
"Любовь... слава... счастье!" Проклятье! Это риф!
Каждый утес, выкрикнутый впередсмотрящим, --
это обетованное Эльдорадо;
воображение, взводящее свой разгул,
при свете утра видит голую скалу.
О бедный полюбовник химерических стран!
Заковать ли его, бросить его в море,
этого пьяницу, выдумщика Америк,
от которых бездна горчит еще сильней?
Так старый бродяга, плетущийся по грязи,
грезит, принюхиваясь, о светлом рае;
его очарованный взгляд видит Капую
всюду, где свеча освещает лачугу.
III.
Чудны;е странники, сколько славных историй
в глубине ваших глаз, глубоких как моря,
явите нам ларцы своих воспоминаний,
сих драгоценностей из эфиров и звезд.
Мы хотим странствовать без пара и паруса!
Пусть, чтобы развеять скуку наших тюрем,
тронут наш ум, напряженный как парусина,
ваши рассказы в рамочках горизонтов.
Скажите, что вы видели?
IV.
"Видели звезды
и волны, а еще мы видели пески;
но, несмотря на все бедствия и крушенья,
мы частенько скучали, так же как и здесь.
Солнечный ореол над морем пурпуровым,
великие города в закатных лучах
возжигали в наших сердцах жар нетерпенья
погрузиться в прельстительные небеса.
Прекраснейшие города и пейзажи
никогда не вмещали столько тайных чар,
сколько -- сотворенные случаем облака.
И желанье несло нам одну тревогу.
(Наслаждение прибавляет сил желанью.
Древо желанья, ты тучнеешь усладой,
но чем напитанней и тверже твоя кора,
тем ближе твои ветви хотят зреть солнце!
Вечно ли тебе расти, древо, что живучей
кипариса?) Но мы исправно собрали
парочку кроки; для ваших альбомов-обжор,
братья, любящие красу издалека.
Мы приветствовали обманчивых идолов;
троны, вы;звезженные кам;ньем ясным;
дворцы убр;нные, чью сказочную помпу
ваш бухгалтер сочтет расточительным сном;
одежды, что для глаз сплошное опьяненье;
женщины, чьи зубы и ногти чернены;
укротители змей в объятиях змеи".
V.
И что, и что еще?
VI.
"О детские мозги;.
Да, чтобы не забыть о самой главной вещи!
Видели мы везде, особо не ища,
сверху донизу лестницы неотвратимой,
унылый бенефис бессмертного греха.
Баба -- злая рабыня, спесивая дура,
всерьез тешащая себя самой собой;
Мужик -- тиран с брюшком, жадный, черствый, ебливый,
раб рабыни, струя в трубе для нечистот.
Палач, кончающий на стоны мученика;
праздник, сдабривающий запахи бойни;
отрава власти, истощающая царя,
народ, влюбленный в отупляющую плеть.
Несколько религий, походяших на нашу
и карабкающихся на небо; святость,
ищущая услад в гвоздях и власяницах,
как на перине нежащийся неженка.
Людской род, болтливый, опьяненный собою
и с той же одержимостью, что и всегда,
кричащий Богу в своей злобной агонии:
"О мой близнец, мой господин, будь ты проклят!"
И -- меньшие глупцы, ревнители безумья,
бегущие ст;да, гонимого судьбой,
нашедшие приют в безмерном опиуме!
-- Таков вечный бюллетень земного шара".
VII.
Горькое знание извлекаешь из странствий!
Мир, монотонный и маленький, сегодня,
вчера, завтра, всегда являет нам наш образ:
оазис ужаса в пустыне унынья!
Уехать, остаться? Если можешь, останься.
Если нужно, уезжай. Кто -- бежит, кто -- ждет,
надеясь обмануть неусыпного врага --
время! Но есть бегуны без передышки, --
совсем как Вечный Жид или как апостолы, --
им не хватит ни поезда, ни корабля,
чтоб убежать от гнусного ретиария,
дав другим убивать его, сидя дома.
Если же наконец он придавит наш хребет,
мы с надеждой снова заголосим: вперед!
И уплывем, как в старину плавали в Китай,
вперив глаза в простор, подставив лоб ветру.
Мы пустимся в плавание по морю мрака,
с девственным восторгом, как будто в первый раз.
Слышите? Голос; пленительно-надгробно
поющие: "Сюда, те, кто хочет вкусить
ароматного лотоса! Здесь собирают
дивные плоды, которых жаждет сердце;
скорей сюда, опьяняйтесь странной сладостью
этого полдня, что не кончится вовек!"
По родному голосу узнаётся призрак;
наши Пилады тянут к нам свои руки.
"Чтоб сердце оживить, плыви к своей Электре!" --
та зовет, которой мы целовали грудь.
VIII.
Смерть, старый капитан, пора! Поднимем якорь!
Эта страна томит нас, кэп! Отплываем!
Пусть небеса и море черны как чернила --
наши сердца, ты знаешь, полнятся светом!
Плесни нам своего яда, он подкрепит нас!
Мы хотим -- так этот огонь язвит наш мозг --
нырнуть на дно бездны (в ад или в рай -- не важно),
дно неведомого, чтоб новое найти!
1859
