Сиреневая алея
В какой-то момент, в детстве, я понял вдруг, что счастье скрывают.
Года в четыре, наверное.
Как я это понял, не помню. Вполне вероятно, из-за замков. На заборе моего детского сада, в дверях квартир нашей коммуналки, и даже на дверцах и ящиках бабушкиного буфета. Апогеем этого понимания стал случай в детсадовском медпункте, когда я по каким-то своим делам шёл мимо его открытой двери. Боковым зрением я тогда увидел докторицу в белом халате, стоящую на корточках рядом с девочкой, у которой зачем-то были спущены трусы.
Я вернулся и заглянул в дверь. Докторица сразу заслонила собой девочку и строго спросила меня о цели моего визита в медпункт. Не помню, что я ответил. Что-то соврал, наверное. Или даже, скорее всего, ничего не ответил. Но, вот, помню отчетливо, что моё понимание о всеобщем сокрытии счастья в этот момент очень сильно утвердилось...
В нашем дворе жила девочка, с которой я начал дружить раньше, чем со всеми остальными девчонками, с которыми потом дружил в детстве. Назову её Катькой. Просто не уверен, что, если что-нибудь подобное тому, что я расскажу дальше, кто-то из моих детских приятелей в своих мемуарах опубликует с именем Мишка, то мне это обязательно понравится.
Так вот, вечером того самого дня, когда докторица выгнала меня из дверей медпункта, Катька гуляла во дворе нашего дома, и увидев меня, позвала в песочницу. Что-то она там строила. А я, в свою очередь, предложил ей сходить за дом, в парк, и пообещал показать что-то очень-очень важное.
Катька согласилась.
Это было такое время, когда нам было важно почти всё. И для того, чтоб увести девочку из песочницы, вот этого вот "очень-очень" было вполне достаточно.
Сразу через дорогу от нашего дома, возле протоптанной тропинки в парке, росли густые высокие кусты. Совсем недавно я с удивлением узнал, что эта тропинка называлась Сиреневой аллеей. Но тогда я вёл Катьку просто в кусты.
Там я решительно опустил трусы и предъявил ей свой причиндал так, как, наверное, предъявлял бы свой партбилет представителям беспартийной массы, если бы когда-нибудь был членом партии.
Отчетливо помню ветер, который дул в мою голую задницу, и долгую беструсую паузу, показавшуюся вечностью. А потом Катька задрала платье, прижала его к груди подбородком и... тоже опустила трусы.
Столб света, огненный куст - просто неотесанные слова по сравнению с тем, что я увидел тогда.
Помню, мне казалось, что на это можно смотреть вечно.
Но ветер опять напомнил о себе моей заднице, и я подумал, что надо что-нибудь сделать наконец. И я осторожно сунул Катьке туда свой указательный палец, затем потер им о большой и понюхал...
- Пойдем во двор - попросила Катька.
Во дворе, возле палисадника деда Андрея, Вовчик из первого подъезда лупил на асфальте муравьев рейкой от ящика. Я немного постоял рядом, а затем отлупил Вовчика. А дома я попросил бабушку открыть мне буфет.
- И что ты туда положил? - улыбаясь спросила она.
У неё был очень сложный характер. Вообще не помню, чтобы мне хоть когда-то удалось с ней легко договориться.
А с Катькой мы потом так и продолжали дружить. Но у нас уже была своя тайна. Как бабушкин буфет. Который был навечно закрыт. И от других, и от нас самих.
Автор Михаил Монастырёв.
2017 год.
Другие статьи в литературном дневнике:
