В Гомборском лесу на границе Кахети
раскинулась осень. Какой бутафор
устроил такие поминки о лете
и киноварь с охрой на листья растёр? Меж клёном и буком ютился шиповник,
был клён в озаренье и в зареве бук,
и каждый из них оказался виновник
моих откровений, восторгов и мук.
В кизиловой чаще кровавые жилы
топорщил кустарник. За чащей вдали
рядами стояли дубы-старожилы
и тоже к себе, как умели, влекли.
Здесь осень сумела такие пассажи
наляпать из охры, огня и белил,
что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
а клён, как Мурильо, на крыльях парил.
Я лёг на поляне, украшенной дубом,
я весь растворился в пыланье огня.
Подобно бесчисленным арфам и трубам,
кусты расступились и скрыли меня.
Я сделался нервной системой растений,
я стал размышлением каменных скал
и опыт осенних моих наблюдений
отдать человечеству вновь пожелал.
С тех пор мне собратьями сделались горы,
и нет мне покоя, когда на трубе
поют в сентябре золотые Гомборы,
и гонят в просторы, и манят к себе.
