когда меня разоблачат и поведут на Стыд,
и Стыд меня приговорит к сгоранью от стыда,
с небес январский мой отец прольётся, и слетит
с карниза матушка моя
и, сев на провода,
мне колыбельную начнёт забытую гурчать.
отец похлопает меня дождинкой по плечу.
я буду слушать и сгорать.
и слушать и сгорать,
и вспоминать, как я в себя
играл -
" кручу верчу,
хочу запутать", говорил,
напёрсточник такой,
как притворялся тем и тем...
и тем и тем и тем...
но всё же, всё же, был со мной
мой грач сторожевой,
но всё же мой единорог
касался в темноте
губами бархатными глаз
моих, моих, моих,
но всё же мой пугливый крот
из почвы вылезал,
но всё ж из тысячи - один, один случайный стих,
какие-то слова нелжи...
но всё же я сказал
и этой женщине и той,
и крот мой, мой слепец,
как землю, щупал алфавит, копался наугад.
пой песню матушка мне, пой...
люби меня отец.
никто ни в чём не виноват.
и я не виноват.
