Ходил он медленно, торжественно, выбрасывая руку с палкой далеко вперед.
Если на дороге попадались листья подорожника, он прыгал,
стараясь каждый раз наступить на листок.
— Видишь вон то дерево? — спрашивал он меня.
И прицеливался осиновой палкой в сторону березы, стоящей на краю рощи.
— Вижу, — отвечал я.
— В этом дереве заключена вся мудрость жизни. Это — дерево жизни, понимаешь?
— Понимаю, — серьезно говорил я.
Тогда он размеренно, в лад шагам, говорил:
— Если молодому человеку в твоем возрасте что–нибудь непонятно,
он должен откровенно признаться: «не понимаю».
— Не понимаю…
— Вот так…
Положив мне на голову мягкую ладонь, он объяснял:
— Смотри, все мы начинаем жить вот отсюда…
Он наклонял мою голову, и я видел мощные пласты коры,
лопнувшие от избытка соков, нагнетаемых корнями.
— Отсюда начинаем мы, и дальше у всех судьба одинакова…
Взгляд его скользил по стволу, туго обтянутому лоснящейся белой кожей.
— …А вот, видишь ли, начинаются расхождения.
Он показывал головой на первые ветви дерева, как будто бы
поддерживающие листву, густую и тяжелую на вид.
— …Одни из нас идут направо, налево другие, и только свернут в сторону,
как уж до конца идти им по этому пути.
Ничем не остановишь, ничего не вернешь. Эх, жалость…
Он вздыхал и покачивал грустно головой, пристально всматриваясь
в частый переплет тонких веточек, будто видел, как проходят перед ним
сразу тысячи человеческих жизней от рождения до самой смерти.
Тихонько колебались ветки, осыпанные мелкими острыми листиками,
и каждая из них была окончанием жизни одного какого–то человека.
— Чем выше ветка, тем больше, значит, человек сделать успел,
тем большего добился… Но выше, выше! Смотри, молодой человек!
Его лицо напрягалось, сходились брови, тверже звучал голос.
Он приподнимался на носках, вскидывал палку, — летел вверх,
грузный и стройный, неповоротливый и стремительный вместе.
На вершине березы качалась, едва различимая, одинокая веточка.
— Кто это там, на самом верху? Кто не отклонился, не застрял на полдороге?
Это — гений! Гений. Понятно?
— Понятно, — говорил я.
Меня дерево жизни не интересовало, я не понимал, что значит «гений».
Для того чтобы разглядеть «гения», нужно было сильно задирать голову.
Он не раз говорил со мной о дереве жизни, всегда почти в одинаковых выражениях.
И каждый раз лицо его становилось грустным и даже сердитым.
И каждый раз говорил он с горькой убежденностью:
«Вот где беда, обида вот где: стремятся к вершине многие, достигает один…»
Он опускал палку и умолкал, видно, думал о чем–то очень важном
и старел на глазах, тучнел…
Звали его дядя Коля
