Николай Михайлович Рубцов Волны и скалы
Николай Рубцов Волны и скалы
От автора
В этот сборник вошли стихи очень разные. Весёлые, грустные, злые. С непосредственным выражением и с формалистическим, как говорится, уклоном. Последние — не считаю экспериментальными и не отказываюсь от них, ибо, насколько чувствую, получились они — живыми. Главное — что в основе стиха. Любая "игра" не во вред стихам, если она — от живого образа, а не от абстрактного желания "поиграть". Если она — как органическое художественное средство. Это понятно каждому, кто хоть немножко "рубит" в
стихах.
Кое-что в сборнике (например, некоторые стихи из цикла ("АХ, ЧТО Я ДЕЛАЮ?") слишком субъективно. Это "кое-что" интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это стихи момента.
Стихотворения "Берёзы", "Утро утраты", "Поэт перед смертью..." не считаю характерными для себя в смысле формы, но душой остаюсь близок к ним.
Во всяком случае Бурыгиным, Крутецким и т. п. — тут не пахнет. И пусть не суются сюда со своими мнениями унылые и сытые "поэтические" рыла, которыми кишат литературные дворы и задворки.
Без них во всём разберемся.
В жизни и поэзии — не переношу спокойно любую фальшь, если её почувствую.
Каждого искреннего поэта понимаю и принимаю в любом виде, даже в самом сумбурном.
По-настоящему люблю из поэтов-современников очень немногих.
Чёткость общественной позиции поэта считаю не обязательным, но важным и благотворным качеством. Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Это — характерный знак времени.
Пока что чувствую этот знак и на себе.
Сборник "ВОЛНЫ И СКАЛЫ" — начало. И, как любое начало, стихи сборника не нуждаются в серьёзной оценке. Хорошо и то, если у кого-то останется об этих стихах доброе воспоминание.
Ленинград 11 июля 1962 г.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
ЭЛЕГИЯ
..брату Алику
Стукнул по карману —
не звенит.
Стукнул по другому —
не слыхать.
В коммунизм — безоблачный зенит —
полетели мысли
отдыхать.
Но очнусь,
и выйду за порог,
и пойду на ветер, на откос —
о печали пройденных дорог
шелестеть остатками волос.
Память отбивается от рук,
молодость уходит из-под ног.
Солнышко описывает круг —
жизненный
отсчитывает
срок...
Ленинград,
март, 1962
САЛЮТ МОРЮ
В ОКЕАНЕ
Забрызгана крупно
и рубка, и рында,
но румб отправления дан, —
и тральщик тралфлота
треста "Севрыба"
пошел промышлять в океан.
Подумаешь, рыба!
Подумаешь, рубка!
Как всякий заправский матрос,
я хрипло ругался.
И хлюпал, как шлюпка,
сердитый простуженный нос.
От имени треста
треске мелюзговой
язвил я:
"— Что, сдохла уже?"
На встречные
злые
суда без улова
кричал я:
"— Эй вы, на барже!"
А волны,
как мускулы,
взмыленно,
пьяно,
буграми в багровых тонах
ходили по нервной груди океана,
и нерпы ныряли в волнах.
И долго,
и хищно,
стремясь поживиться,
с кричащей, голодной тоской
летели большие
клювастые
птицы
за судном,
пропахшим треской!
Ленинград,
июль, 1961
ФИАЛКИ
Я в фуфаечке грязной
шёл по насыпи мола.
Вдруг откуда-то страстно
стала звать радиола:
"Купите фиалки,
вот фиалки лесные.
Купите фиалки,
они словно живые..."
..Как я рвался на море!
Бросил дом безрассудно.
И в моряцкой конторе
всё просился на судно —
на буксир, на баржу ли...
Но нетрезвые, с кренцем,
моряки хохотнули
и назвали младенцем!
Так зачем мою душу
так волна волновала,
посылая на сушу
брызги быстрого шквала?
Кроме моря и неба,
кроме мокрого мола
надо хлеба мне, хлеба!
Замолчи, радиола...
Сел я в белый автобус,
в белый, тёплый, хороший.
Там вертелась, как глобус,
голова контролёрши.
Назвала хулиганом,
Назвала меня фруктом.
Как всё это погано!..
Эх, кондуктор, кондуктор!
Ты не требуй билета,
увези на толкучку.
Я, как маме, за это
поцелую Вам ручку!
..Вот хожу я, где ругань,
где торговля по кругу,
где толкают друг друга,
и "толкают" друг другу.
Рвут за каждую гайку —
русский, немец, эстонец!..
О.. Купите фуфайку.
Я отдам — за червонец...
Ленинград,
март, 1962
* * *
Я весь в мазуте,
весь в тавоте,
зато работаю в тралфлоте!
..Печально пела радиола:
звала к любви,
в закат,
в уют!..
На камни пламенного мола
матросы вышли из кают.
Они с родными целовались.
Вздувал рубахи
мокрый норд.
Суда гудели, надрывались,
матросов требуя на борт...
И вот опять — святое дело:
опять аврал, горяч и груб...
И шкерщик встал
у рыбодела,
и встал матрос-головоруб...
Мы всю треску
сдадим народу,
мы план сумеем перекрыть!
Мы терпим подлую погоду,
мы продолжаем плыть и плыть...
..Я юный сын
морских факторий -
хочу,
чтоб вечно шторм звучал,
чтоб для отважных
вечно -
море,
а для уставших -
свой причал...
Ленинград,
март, 1962
НА БЕРЕГУ
Однажды
к пирсу
траулер причалил,
вечерний порт приветствуя гудком.
У всех в карманах деньги забренчали,
и всех на берег выпустил старпом.
Иду и вижу -
мать моя родная! -
для моряков, вернувшихся с морей,
избушка
под названием "пивная"
стоит без стёкол в окнах,
без дверей!
Где трезвый тост
за промысел успешный?
Где трезвый дух общественной пивной?..
Я первый раз
зашёл сюда,
безгрешный,
и покачал кудрявой головой.
И вдруг матросы
в сумраке кутёжном,
как тигры в клетке,
чувствуя момент,
зашевелились глухо и тревожно:
—Тебе чего не нравится,
студент?!
—Послушайте, —
вскипел я, —
где студенты?!
Я знаю сам моряцкую тоску!
И если вы - неглупые клиенты,
оставьте шутки,
трескайте треску!
Я сел за стол с получкою в кармане.
И что там делал,
делал или нет,
пускай никто расспрашивать не станет.
Ведь было мне
всего шестнадцать лет!
...Очнулся я, как после преступленья,
с такой тревогой,
будто бы вчера
кидал в кого-то кружки и поленья,
и мне
в тюрьму
готовиться пора!..
А день вставал!
И музыка зарядки
уже неслась из каждого окна.
И, утверждая
трезвые порядки,
упрямо
волны
двигала
Двина!
Родная рында
звала на работу.
И, освежая головы,
опять
летел приказ
по траловому флоту:
— Необходимо
пьянство пресекать!
Ленинград,
январь 1962
Другие статьи в литературном дневнике:
