Ощущая как бы в пальцах своё разветвляющееся влияние на поэзию, создаваемую
за рубежом, Ходасевич чувствовал и некоторую ответственность за неё: ее судьбой он
бывал более раздражен, чем опечален. Дешевая унылость казалась ему скорее пародией,
нежели отголоском его “Европейской ночи”, где горечь, гнев, ангелы, зияние гласных –
было все настоящее, единственное…”