Евгения Суслова

Егор Мирный: литературный дневник

"В постиндустриальной ситуации, когда акцент смещается с производства вещей на производство информации и знаний, неизбежно возникает побочный эффект в виде потока избыточной информации и невозможности ориентироваться в этом потоке, а значит блокирования интеллектуальной деятельности. В это же время мы наблюдаем инертность старых систем, работающих в области искусства, гуманитарных наук, образовательных технологий. Поэтому сегодня все большое значение приобретает выработка новых способов работы с информацией (а значит, и с языком) и формирование независимых интеллектуальных сообществ. Эти две проблемы оказываются напрямую связаны: возникновение сообщества, производящего смыслы (идеи, тексты, интеллектуальные проекты и др.), во многом зависит от создания и развития особого рефлексивного языка, позволяющего удерживать, хранить и пересобирать новые содержания. Интернет и новые технологии создают уникальную ситуацию расширения, когда мы наблюдаем повышения мобильности региона как пространства, где может возникать новое. В свою очередь, поэзия – это лаборатория, создающая новые языки. Об этом говорит хотя бы тот факт, что открытия поэзии, казавшиеся в эпоху авангарда отвлеченной невнятицей, извлеченной из социокультурной прагматики, сегодня перекочевали в прикладные области (рекламу, PR, журналистику). Именно поэзия может быть инструментом в развитии независимых интеллектуальных сообществ, меняющих образ реальности, так как связана не только с эмпирической разработкой средств обновления языка, но также и с созданием механизмов, отвечающих за способность рефлексивной работы, необходимой для функционирования культуры" (с) е.с.



***


/А/ /А/


И пуля не, но обволакивает:
распростёрт не огонь, а
ожог.


При затылке на скорость узусть тени:
наличное все же не достигает
обруча темени.


На добавление идёт расстрел оврага
— и —
с телом любой бы смог,
но с пространством.


Натурщица ума
держится целиком одна.


Янтарное слово в сменяющихся оправах
в темноте преподает
подзаветный
«свет за свет», словесный насмерть —


языка урок возвышает
на смех.



/А/ /А/


Место дыхания элементарно в ударе: на привязи
переводное пение:


там был отец дорогой без числа,
была мать, в усмерть смотрящая,
по железной дороге дочка плыла
ничья, поэтому настоящая.


Покровы ума картируют миг, различим камень
«найдено что угодно» — он откалывает от себя двойник.
так его пустота хранит от обряда зрения:


Я живу как голод пространства, и речью моей
твой закладывает, любовь, живот.


Слово — сначала бросок летящей вещи на неопределимые легкие —
место становится своим поражением,


и разложение ветвей на язык —
«перенос воли», скорость в двух точках лба:


порода вымысла находит свет породы,
как будто держит целование в обряд.


Сон в зевке, исход исход:


Сбежал один под веко мне,
пока, не различая скорости,
я в голове расту во тьме
небесным корнем гордости.


И если кровь показывать крови — вся выступит, во лбу горит.
Одновременность её растет, но нет.



/А/


Располагаясь между
«располагая» и «располагаясь»,
удерживаешь
свободный от смысла промежуток.


Здесь нет комнаты,
но дела твои в ней остаются прежними.
Как огонь не имеет воли,
любой промежуток по форме — предтеча.


В спинной сумке памятные предметы:
воображаешь их как причины и следствия —
один камень находит на основное
значение.


Мы учимся в свете,
как будто бы привыкаем —
ум кровит.


Смотрим в наши раны как в окошко операционной:
забвение и вспоминание движутся навстречу друг другу
с такой скоростью, что, если верно то, что говорят слова,
то они разобьются.



/А/


Сосудов край в голове продуваем
возвратным поступком,
спинным мысленосцем вперед.


Себе отчётлива очертания сердцевина:
шаг равен пяти намерениям,
удержанным от этих пяти.


Обнажённый необнаружим —


стрелец памяти, мономысли метит
в отдельно
взятую заговор-клетку.


Вода опускается на различимую ветку,
и различие это цветёт, как нож,
склонённый над внутренним
взглядом — и


сад вырывает с корнем моего живота:
и становится садом.



/А/
И.


На скорость-запрет
несу в себе-над собой зачатого
шесть тысяч лет.


На моих глазах кровь


переходит в сукровицу: в ней
я последний пловец.


Камень — не пуля, но от свойства ее:
над породой тела по резьбе стоит,
не совпадает с умом.


Жар, прерывисто, любовь, нисходит
на место травинки, что вложена
в голову — по принципу мысли.
Первой


она цветёт втридорога, втрисветла.
Мой застрел — осеняется
торопь желания.


Перечень психической клетки замер
в предстоящей прослойке
ока-что-праха-что.


Ещё возвратом не нанят, не нашёл
свой расход в тебе,
любовь, мякиш основный.


Ещё сон
в неприсвоенном обмороке,
по соприкосновению,
и только.



/А/


Две мысли жизнь дают в праране,
очаг телесного ключа,
повёрнутый к свободе, навзгляд:
как на спор
перечень ума — смотри.


И только в грудь, как в знак по тканям,
в забвение ввернёт
телораздел:


он сам себе заложник на любой странице,
он как повтор,
что сам себе двоится.


Закон-цветок, оставленный в помине, но
вышло с рук мгновенное дитя,


и здесь — затвор:


сиюминутный разума основник,
внутри простого — обморок дочерний
оправдан за поступок
«части целого»
на точечном светающем
виске.



Другие статьи в литературном дневнике: