Виталий Кальпиди

"Я стоял на коленях, а жизнь всё равно текла,
на затылок мой опускалась ладонь жены.
Искажённый любовью мир ожидал тепла,
искривлённые счастьем, ему подражали мы"

* * * (1995)
Он не ревнует, а тебя влечёт
в любое плаванье накопленная влага:
о хрупкая китайская бумага,
о муравьиный мёд.

Мужчина - это женщина, когда
она перестает любить мужчину -
ты расшифруешь эту чертовщину,
пока течёт недлинная вода?

Он женщина, он ощущает грудь
и раздвигает медленные ноги,
ты в тот момент нагнулась на пороге
на босоножке пряжку застегнуть.

Вы то, что превращается в себя:
безумие делить на половины
движение уже невинной глины
в хрустящем полотне огня.

Ты плаваешь в мужчине, он плывет
в тебе одной и, зарываясь в воду,
вы всё до капли возвратите роду,
пока он вас из двух сосудов пьёт.

Мужчина существует только там,
где женщина научена мужчиной
не быть одно мгновение, - причины
иные нынче нам не по зубам.

Я говорю: ты отплываешь плыть,
а он за локоть укусил разлуку,
вам вброд не перейти такую муку,
которой, может быть, не может быть.

Попробуй сделать осень из седых
волос, тобою найденных в комоде,
во-первых: это нравится природе,
и вы умрёте - это во-вторых...

Останется не зрение, а слух
и подземельной музыки круженье,
когда с земли исчезнет отраженье,
что было вам дано одно на двух.

О, воробья смешное молоко,
о, сахарин на крыльях махаона,
о, ваша тень, когда во время оно
вы в кислороде плавились легко.

Всё наново начнется через сто
осыпанных ресниц большого неба,
и вы, начало будущего хлеба,
с нуля произнёсете фразу: «О,

оставь меня безгубая Лилит,
возьми обратно пенис и вагину
и отпусти меня в слепую глину,
где я живу, а глина сладка спит».

ЕЙ СНИЛАСЬ СОБСТВЕННАЯ КРОВЬ (1996)

«Летали брови без лица,
порхали мокрые ресницы
умерших женщин…» — до конца
июля это всем приснится.

Ей снилась собственная кровь
скорее плоской, а не красной,
ей снилась собственная кровь
не ситцевой и не атласной.

Ей снилось: кровь её висит
на длинной бельевой (не скажем:
верёвке) и почти кипит,
вернее - закипает. Важным

мне кажется её наклон
в горизонтальную тряпичность,
+ ветер с четырёх сторон,
четырежды асимметричный

пространству ветренного сна,
которое назвать пространством
нелепо, ибо так странна
сия страна непостоянства.

Ей снилась кровь как простыня,
хрустящая с мороза, даже
преувеличивая, я
преуменьшаю сон. Прикажем

ему окончиться в стихах,
но он возникнет за стихами…
Ей снилась кровь (читайте - прах,
читайте - страх) - читайте сами.

Ей снилась кровь, она могла,
но не сумела стать любовью,
и женщина изнемогла
изогнутой над кровью бровью.

Возобновляющийся взгляд
вернулся к ней, и кровь вскипела.
Она двенадцать раз подряд
пыталась возвернуться в тело.

Она проснётся никогда,
точнее: никогда проснётся,
и сильно красная вода
над ней сомкнётся.

* * * (1998)
Всё - не зелёное и, впрочем,
не голубое, не любовь,
не очень красное, что очень
напоминает сразу кровь,

не майский жук на вурдалаке,
не снег и дождь по вечерам,
не свет, который ждёт во мраке,
чтобы из мрака выйти к вам,

не эти круглые ладони,
ключицы, спины, голоса,
не то, что стынет или стонет
до гибели за полчаса,

не то, не это, не такое,
и снова - не любовь, не страсть,
не голубое, не любое
(чтоб мне пропасть!)...

не ты, не я, не даже дети,
которых не было, не мы,
не наши лица на рассвете
в начале тьмы.

* * * (2000)
Кое-куда-нибудь
мною проложен путь,
то есть нибудь-куда
быстро течёт вода.

Крик - на конце иглы.
Слева взошли холмы -
это опять земля
выдохнула себя.

Я не терплю иметь
на подбородке смерть,
и потому скребу
оную поутру.

Странно, что жизнь легка:
слезы - из молока,
из перламутра - грязь
ёрзает, не смеясь.

Жабки в болоте спят,
жопки у жаб торчат,
все хорошо у них,
ультрамариновых.

Сын полюбил отца
в самом конце конца:
липнет к земле руки
глина его щеки.

Как хорошо играть
в то, что не умирать
можно четыре дня...
Где-то ползёт змея,

тонет в реке енот,
жизнь коротает крот,
где-то идёт война,
нас посылая на...

Поберегись, дружок.
Видишь, летит снежок -
это конец пути.
Значит - ещё идти.

Жизнь, искривляя рот,
палец большой сосёт.
Высосав смерть, она
ею плюётся на

всех, кто мизинец свой
держит над головой,
плача, что мало жил
на перекрёстке жил.

Что за житьё-бытьё!
Всюду сверкает всё!
Всюду течёт вода,
в "нет" заливая "да".

Злость подтекает в мир
там, где до самых дыр
мир поистёр черты
мимикой доброты.

Видимо, он ничей.
Иглы своих лучей
он выпрямляет днём,
чтобы играть с огнём,

и протыкает воск,
чей человечий лоск
так натурально бел
в сумерках наших тел.

Я ли не человек,
быстро вбегая в снег
и выбегая в дочь,
то есть, простите, - в дождь?

Отчим на небесах
усыновляет - ах,
удочеряет - ух,
мальчиков и старух.

Радость его чиста,
а потому - пуста,
к ней под прямым углом
спит человеколом.

Это и впрямь чудно:
ты подо мною, но
смотрят твои глаза
не на меня, а за.

Там, за моей спиной,
воздух, дышавший мной,
прямо у потолка
выдумал облака,

и приказанья без
известь сырых небес
те покрывают так,
что неизбежен мрак

возле моей спины.
Плесенью седины
нас заметает жизнь.
Ну, а теперь - держись:

сбросив боезапас,
в страшном пике на нас
с воем несется Рай.
Всё хорошо. Прощай.

Стой, подожди чуть-чуть,
я обманул, что путь -
это почти вода.
Нет! Потому, что - Да!

Да! Потому что...
О,
как же вокруг светло!
Так безупречен свет,
что даже бога нет.

Значится... Это... Вот...
Кажется, в позатот
вторник была среда.
Невероятно? Да?..

* * * (2003)
Я смотрел на жизнь через дырку в башке дрозда,
потому что лорнетом служил мне его капут,
и плевать мне было, зачем я пришел сюда,
и тем паче: к чему этот дрозд оказался тут.

Я заметил всё (кроме лысых стрекоз судьбы):
как течёт вода, а потом появился лёд,
как клубится пар из горячей твоей ****ы,
как больной котёнок замёрзшую лужу пьёт;

мертвецы варганили липовый свой чифир
из солёной глины, сжигая мочу мышей,
а живая утварь травы шевелила мир
муравьями пчёл с гусеницами сильных шей.

По краям заострённый хлеб был ножом два дня,
а потом превратился в зеркало: я смотрел,
как черствеет всё, что творится вокруг меня,
и мизинцем негра становится даже мел.

Я стоял на коленях, а жизнь всё равно текла,
на затылок мой опускалась ладонь жены.
Искажённый любовью мир ожидал тепла,
искривлённые счастьем, ему подражали мы.

* * * (2008)
В южно-уральской далёкой стране,
под небесами Челябинской волости,
женщина плотно прижалась ко мне,
будучи этим исчерпана полностью.

Имени Пришвина сука-весна,
ночью хрустя ледяными каркасами,
здесь уже засветло – заселена
птицами имени кисти Саврасова.

В этой чудесной стране слесарей
и голубей с новогреческим профилем
к иглоукалыванию дождей
ты привыкаешь быстрее, чем к морфию.

Здешние жёны не любят сетей
и потому с напряжёнными спинами
на пуповину рыбалят детей,
громко ругая заевшие спиннинги.

И на крючки, ободрав маникюр,
вместо наживки сажают кузнечика,
что не машинку для счёта купюр
напоминает по звуку, а «стечкина».

Пальцами тыкать во влажные лбы
в храмы спешат суеверные зрители,
где постоянно толстеют попы,
что несущественно, но омерзительно.

Нужно ли долго смотреть на метель,
чтоб догадаться, как мощными кранами
мы разобрали её карусель
и заменили давно голограммами?

Тут наши матери погружены
по ватерлинию раннего климакса
то ли в озёра своей седины,
то ли в туманы уральского климата.

И под землёю у нас – благодать:
там, насекомых пуская на курево,
мёртвые учатся не воскресать,
что очевидно, но недоказуемо.

* * * (2009)
Я душил стрекоз двумя
пальцами на склоне дня... –
насекомое Отелло
так и пёрло из меня.

За окном дымит АЭС.
Профиль Пушкина А.С.
начерчу с подобострастьем-с
на потеющем стекле-с.

Потихоньку-с, не спеша
жизнь настолько хороша,
что над ней, как ворон, кружит
наша жуткая душа.

Это даже не секрет:
до обеда бога нет
(он и к ужину нечасто
нарождается на свет).

Всё равно ему в глаза
я гляжу за образа
и, пока гляжу, вскипаю,
и сверкаю, как слеза,

словно бог – электрощит...
Под землёй мертвец кричит.
Крик его дикорастущий
в виде дерева торчит.

Получается: леса –
это мёртвых голоса,
что со скоростью растений
проклинают небеса.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.12.2012. Виталий Кальпиди