Ната Сучкова. 36 лет

ПТЕНЧИК

1.

Мне не найти тебя – город становится лесом,
сквозь черепичные крыши трава прорастает,
мой оловянный солдатик застыл у подъезда
у твоего – на своей пограничной заставе.

Вот он пошел, как по нитке, лампасы – продольны,
дышит на руки замерзшие, чувствует холод,
и проявляется медленно на ладони,
как полароидный снимок размазанный, город.

Он здесь поставлен – тебя не посмеют обидеть –
ангел-воитель, нет больше заставы картонной,
выцвели руки его, и лампасы, и китель,
стерся со снимка квадратного призрачный город.

Город становится морем - деревья качает.
Стой, оловянный мой, не отступи, мой бесстрашный!
Мне не найти тебя, разве – увидеть случайно
в старой беседке у тонущей пятиэтажки.

2.
Птенчик мой, птенчик, пташечка,
– кренится легкая палуба –
бьется под тесной рубашечкой,
бьется, поет так жалобно!
Над невесомой бездною
не удержать в горсти,
рвется в силки небесные,
жалится: отпусти!
Вот над бездонной прорвою
замер на миг, паря,
видишь, там небо порвано,
видишь, остры края!
Точно открытка с видами
берег, и над водою –
белое мясо куриное –
облако молодое.

3.
Как мне такое тебе достать?
Ну же – волшебное слово!
Пусть оно падает на асфальт –
легкое – невесомо,
вылетит мелкой птичкою,
птенчиком - под нажимом
небесного электричества
простого непостижимо.

4.
Смотришь на город далекого детства -
видишь какие-то мутные пятна:
грязные пятна площадки футбольной,
желтые пятна, зеленые пятна,
чувствуешь только, что жил по соседству -
все расплывается в этом пинхоле,
на этой пленке невероятной.

Если поставить их по порядку:
желтые пятна, зеленые пятна,
грязные пятна футбольного поля,
пятна пыльцы на обеих ладонях,
пятна пыльцы на обоих коленях,
жирное пятнышко на обоях -
все еще более непонятно.

Но наступает новое утро,
где все - взаправду, но - как захочешь,
не понарошку, а просто - мутно,
где ты, хохочешь, веселый зачинщик,
где ты смеешься, коварный обманщик,
где одуванчика колокольчик
и колокольчика одуванчик.

5.
В этом закрытом чужом альбоме
Будет единственно правильным
спрятаться в мутной на мониторе
фотке из летнего лагеря,
где у тебя очумительный вид,
где горизонт завалился,
где не болит, не болит, не болит,
ну, или ты притворился.

***
Море, которое помнит, как было огнем.
Черное море, к которому долго плывем,
В шатком купе, как на белом большом корабле,
По российской земле и по малороссийской земле.

И проплывают деревни – глухие, немые,
И проплывают товарные и узловые -
Снежные, темные и нежилые на вид,
И понимаешь: оно все сильнее горит.

Жарко горит – развевается пепел по ветру,
Мальчик украдкой потрогает за эполеты
Благоговейно твой китель, не стоит при нем…
Море, которое помнит, как было огнем.

А выходя на перрон, ты преклонишь колени,
Поезд попятится задом по одноколейной,
И прикоснувшись к земле, обжигаешь ладонь,
Не понимая, где иней на рельсах, где соль…

***
В городе Богом данном, у самого синего Черного,
Как на диване продавленном, скрючившись на песке,
Павел лежит и курит, слова из себя вычеркивая,
И полоса на шее его начинает краснеть.
Дальше, но пленка кончилась, скрипнут по снегу валенки,
Скрипнет, чуть наклоняясь влево, перо гусиное,
Павел лежит и думает великое государево
И газировки хочется – радостной апельсиновой.
Да газировки б здорово - в пену, как в море, броситься!
Хрипло гудят динамики и ударяют в медь,
И прибывает скорый Санкт-Петербург-Феодосия,
И полоса на шее, не надо туда смотреть.

***

Как бы такую штуку на берегу проделать:
Верное слово галькой выложить на песке.
Доктор идет в купальню, доктор проснулся в девять,
И преломляют солнце стекла его пенсне.

И пусть последним станет слово: будем!
Я это море точно книгу перечла,
Меня, как прежде, умиляют люди,
Которые купаются в очках.
Которые прикладывают ухо
Послушать хрип в его больной груди
И смотрят так печально-близоруко,
Что непременно нужно их спасти.
И вдоль волны за ними вплавь бросаться,
Ловить очки: держи, держи, уносит!
И трогать след, который вот остался,
Как маленький рубец, на переносье.

***
вот идет человек – голова на плечах,
из тех, что в детстве хотят на врача,
и такая чепуха лезет в голову.
мелко-мелко, как капли в бейсболку стучат,
догоняет на острых своих каблучках,
а потом - голова оторвана.

он плывет на облаке, как в дыму,
на руках голова с пятаком во рту,
под ногами - антенны, шпили,
он с тревогой думает: я умру,
и опять какую-то чушь, муру,
почему ее не пришили?

почему-то сказку о колобке,
я творен на крови и молоке,
в ординаторской включен телик,
васильки на выцветшем лежаке,
дремлет доктор и руки его в муке,
а не то, что в детстве хотели.

***
Печорин выходит на леса опушку,
Садится на «Е» из поваленных бревен,
И слышит, как в чаще кукует кукушка,
И теплые листья украдкой целует.
Листаем картинки: Печорин - в Париже
Печорин - в Тамани, лист вырван-украден,
Печорин уходит сквозь заросли ижиц,
А мы по спине его маленькой гладим.
И я спотыкаюсь на гласных нечетких,
И чувствую голос, как ветер, замерз,
И видно, как в мазанке дремлет Печорин,
Пока мой директор летит в Пятигорск.
И я заслоняюсь от сильного ветра,
И в каждую строчку вплывает река,
Когда отпускает такси мой директор,
И слышно, как в небе дрожат облака,
И взгляд его мутен, и лоб его черен,
И между страниц утонула рука,
И смотрит слегка побледневший Печорин
На белую-белую тень Машука…

***
На этом месте в книгу заложена бумажка -
Обычная бумажка, истертая до дыр,
На этом месте в книге еще немного страшно,
И гречневая каша на вилле Бельведер.

На этом месте жизни еще надолго хватит -
Двадцатая страница, но Ян уже болел,
На этом месте парус качается, как платье,
Как шелковое платье вокруг твоих колен.

На этом месте мир, как окна, занавешен,
На этом месте дом бамбуком обнесен,
А снится, что нашла большую сыроежку
В Малаховке, в бору, и мокнешь под дождем.

И ищет целый двор великую пропажу -
Заблудшую тебя в нахмуренном лесу,
И ясно, что найдут, и страшно, что накажут,
Но сладко, что разбудят не раньше, чем спасут.

Девятое, мистраль, больной соленый ветер,
Затихли голоса ушедших в синема,
Наверх несут письмо в коричневом конверте,
Потом звонок. Потом – зима, зима, зима…

***
Я пишу тебе, Герда, на серой треске,
Как ладошка старушечья, высохшей,
Там где фьорды и ветры, и кончились все
Голубые бумажки по тысяче,
Уколов безымянный тупым плавником,
Ледяными, как небо, чернилами,
На чужом языке и чужим языком,
Как ангиной обложенным глиною,
Из пурги, из цинги, обмороженных щек,
Пятизвездных отелей и выше,
Я пишу, точно зная, что буду прощен
Или просто тобою услышан,
Я пишу тебе, Герда, на рыбьем хвосте
Имя новое в строчку втыкая,
Заклиная, моля не успеть и успеть,
Ледяной твой, любимый твой. Каин.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.02.2012. Ната Сучкова. 36 лет