Читаю о Булгакове (и ещё о Радонежском, но о нём позже) в серии ЖЗЛ. Алексей Варламов написал не просто биографию, не просто story about Михаил Афанасьевич, он знакомит меня с опустившим руки и смирившимся великим Человеком. Вчера не могла сдержать слез от слов Булгакова — сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя...
Доколе? Сколько ещё по времени в нашем мире будет нормой ханжеское отношение к творчеству (искусству)? И как же устала я читать о гениях, которых при жизни не просто морально перешагивали, а катком по ним, да пошире, да с улыбкой. А потом? Что потом? Признание?!
Столько имен можно перечислить: художники, писатели, музыканты, танцовщики...
И рождаются во мне вопросы закономерные: почему так? что есть цивилизация наша? неужели выше и глубиннее глубины человеческого духа низость непонимания и неприятия среднестатистической единицей человеческой цивилизации?
Вопросы не риторические, к сожалению. И на них мы отвечаем (или пытаемся найти ответы) всю свою такую маленькую большую жизнь.
... Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его.
(Мастер и Маргарита, ч. 2, гл. 32, Прощение и вечный приют)
... Вчера получил известие о том, что "Мольер" мой в Ленинграде в гробу. Большой Драматический Театр прислал мне письмо, в котором сообщает, что худполитпросвет отклонил постановку и что Театр освобождает меня от обязательств по договору. Мои ощущения? Первым желанием было ухватить кого-то за горло, вступить в какой-то бой. Потом наступило просветление. Понял, что хватать некого и неизвестно за что, почему. Бои с ветряными мельницами происходили в Испании, как Вам известно, задолго до нашего времени. Это нелепое занятие. Я – стар. И мысль, что кто-нибудь со стороны посмотрит холодными и сильными глазами, засмеется и скажет: Ну-ну, побарахтайся, побарахтайся… Нет, нет, немыслимо!
Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя.
Живу после извещения в некоем щедринском тумане. На столе лежит пьеса, на пьесе литера "Б" Главреперткома. Но если вглядеться, то оказывается, что ни пьесы, ни литеры нет! Чудеса.
(из письма М.А. Булгакова писателю В.В. Вересаеву)
... Я полагаю, что ни в каком учебном заведении образованным человеком стать нельзя. Но во всяком хорошо поставленном учебном заведении можно стать дисциплинированным человеком и приобрести навык, который пригодится в будущем, когда человек вне стен учебного заведения станет образовывать сам себя.
(Жизнь господина де Мольера)
... Целых лет двадцать человек занимается каким-нибудь делом, например читает римское право, а на двадцать первом — вдруг оказывается, что римское право ни при чем, что он даже не понимает его и не любит, а на самом деле он тонкий садовод и горит любовью к цветам. Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя, при котором сплошь и рядом попадают на своё место только к концу жизни.
(Белая гвардия)
... Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?
(Белая гвардия)
... Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать?
(Бег)
... Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!
(Мастер и Маргарита)
... – Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни.
(Мастер и Маргарита, ч. 2, гл. 32, Прощение и вечный приют)
