Саби, ваби, югэн скромная простота и...
Саби, ваби, югэн скромная простота и отсутствие стремления "быть понятным для всех".
Арт-терапия с помощью ваби, саби, югэн — трех столпов эстетики дзен-буддизма
1
Классические категории (1) «ваби» (2) «саби», (3) «ю-гэ» — это единственный, пожалуй, ключ к пониманию философии дзен-буддизма.
Если вы хотите вдруг «зажить по-восточному», имея в виду Дальний Восток и культурную Азию, то вы должны усвоить, подлинно пропустить через себя три категории:
ваби,
саби,
югэн.
Особенно, если вы хотите заниматься такими «этническими» вещами, как:
икэбана,
сад камней,
оригами,
бонсай,
чайная церемония,
рисунок тушью,
рисунок по шёлку,
написание стихотворений хайку
Арт-терапия, терапия творческим самовыражением и дзен
Сейчас в рамках «психотерапии творческим самовыражением», в рамках мастер-классов по «арт -терапии» большой популярностью пользуются именно эти японские ремёсла и жанры, молча выражающие собой дзен.
И вот, что главное нам всем надо понять: если мы сами, наш Учитель, атмосфера занятий — НЕ содержат трёх перечисленных категорий (ваби,саби, югэн), то нечего на такие занятия и ходить.
Казалось бы, чего проще, щас прочтём про саби, ваби и ю-гэ и полюбим их. А там и воплотим легко.
А это не сильно приятно и не сильно привычно нам, европейцам — саби, ваби и ю-гэ. Вот. Например.
Каждый знаток эстетики дзен сразу найдёт «саби», и «ваби» в том, что европеец назовёт... «одиночество и запустение». Они для человека, живущего с ощущением дзен, есть благо, а не наоборот. Почему?
Одиночество и запустение даруют человеку редкий дар:освобождение от иллюзии вечной изобильности материального мира, даруют шанс выхода за пределы этой «майи» к подлинному бытию. А в чём суть «подлинного бытия»?
Итак, начнём с «Ваби». Его ассоциативный ряд:
«Джен Эйр»
скромность, простота, безыскусность, (Свистулька народных промыслов)
одиночество, одинокость (один цветок на картине — больше не надо. Ты один рассмотри, да?),
неяркость (пять цветов утомляют глаз, пять звуков утомляют ухо),
и вместе со всем этим — большая внутренняя сила. (Понимание, что перед тобой — шедевр, оберег, талисман, «штучка» из арсенала шамана).
Статуэтка из «Бабушкиного сундука»
«Саби», в дословном переводе — «покрытый ржавчиной». Её ассоциативный ряд:
винтаж,
«благородная патина» времени,
потрескавшийся, «со сколами», вытертый от употребления, носки,
«дорогой сердцу», связь с эпохой, предками,
ощущение «подлинника»,
штучная работа, теперь — единственный экземпляр, больше «не продаётся».
Как сказал исследователь японской культуры и культуры дзен, Ричард Пауэл: «Подлинное научение «ваби-саби» происходит только тогда, когда ученик искренне понимает три истины:
ничто на земле не должно быть вечно,
ничто на земле не должно быть закончено,
ничто на земле не должно быть совершенно».
Иначе — вавилонская башня. Или — голливудское кино.
Ю-гэ или «авторское кино»
А вот как определяет третью японскую эстетическую категорию «ю-гэ» («ю-гэн») Всеволод наш Овчинников в своей прославленной книге «Ветка сакуры»:
«Югэн, или прелесть недосказанности,— это та красота, которая скромно лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Её может вовсе не заметить человек, лишенный вкуса или душевного покоя».
Созвучно с этим говорила русская поэтесса Зинаида Гиппиус:
«Если надо объяснять, то — не надо объяснять».
Есть ли примеры саби, ваби и ю-гэн в русской культуре?
Есть. И мы их должны в первую очередь изучить, прежде чем идти на восток. Есть они и в европейской культуре. «Ваби», например, это портреты Рембрандта. Саби — чёрно-белое европейское кино. Ю-гэн... Ну, например, Тарковский. (Для меня Тарковский — это европейское кино).
А вот вам чистый пример из русской культуры. Поэт Евгений Баратынский и его мало кому известное стихотворение «Запустение». Здесь есть сразу три категории дзенской эстетики. И ваби. И саби. И югэн.
Баратынский посвящает это стихотворение своему отцу, который рано умер. Герой стихотворения (поэт) возвращается в родное имение, которое когда-то было богатым. Возвращается туда поздней осенью. И благодарит окружающую атмосферу за то, что именно здесь и именно при таких условиях он может общаться с духом своего отца и буквально всем телом Уверовать. Уверовать в то, что кроме Этого мира есть ещё Другой мир, где ничто не подлежит тлению и где разлуки — отменены.
Стихотворение
Запустение
Я посетил тебя, пленительная сень,
Не в дни весёлые живительного мая,
Когда, зелёными ветвями помавая,
Манишь ты путника в свою густую тень,
Когда ты веешь ароматом
Тобою бережно взлелеянных цветов,—
Под очарованный твой кров
Замедлил я моим возвратом.
В осенней наготе стояли дерева
И неприветливо чернели;
Хрустела под ногой замёрзлая трава,
И листья мёртвые, волнуяся, шумели;
C прохладой резкою дышал
В лицо мне запах увяданья;
Но не весеннего убранства я искал,
А прошлых лет воспоминанья.
Душой задумчивый, медлительно я шёл
С годов младенческих знакомыми тропами;
Художник опытный их некогда провёл.
Увы, рука его изглажена годами!
Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход
Случайно протоптал. Сошёл я в дом заветный,
Дол, первых дум моих лелеятель приветный!
Пруда знакомого искал красивых вод,
Искал прыгучих вод мне памятной каскады:
Там, думал я, к душе моей
Толпою полетят виденья прежних дней...
Вотще! лишённые хранительной преграды,
Далече воды утекли,
Их ложе поросло травою,
Приют хозяйственный в них улья обрели,
И лёгкая тропа исчезла предо мною.
Ни в чём знакомого мой взор не обретал!
Но вот по-прежнему лесистым косогором
Дорожка смелая ведёт меня... обвал
Вдруг поглотил её... Я стал
И глубь нежданную измерил грустным взором,
С недоумением искал другой тропы;
Иду я: где беседка тлеет
И в прахе перед ней лежат её столпы,
Где остов мостика дряхлеет.
И ты, величественный грот,
Тяжёлоокаменный, постигнут разрушеньем,
И угрожаешь уж паденьем,
Бывало, в летний зной прохлады полный свод!
Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Ещё прекрасен ты, заглохший Элизей,
И обаянием могучим
Исполнен для души моей.
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,
Кто, безыменной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих клёнов, сих дубов, в душе своей питал
Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нём умолкнул слух.
Прияла прах его далёкая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь ещё живёт его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне:
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной тени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень священную мне встречу.
Елена Назаренко
Другие статьи в литературном дневнике:
