Михаил Анищенко-Шелехметский
БОЛЬНО
Весна. 1945.
Твой голос, победа, растерян и тонок.
Ты станешь не скоро святого святей.
На сорок дворов сорок пять похоронок,
Сравнявшие разом отцов и детей.
Хватает упорства ещё и терпенья,
Но скажет угрюмо безногий Демьян:
«Все травы скосила коса до цветенья,
И травы не бросили в землю семян».
Потом он подтянет штаны из поскони,
Покатится в темень хлопот и забот.
А бабам приснятся здоровые кони,
Ведущие борозды за горизонт.
От счастья случайного сердце займётся,
Назад заторопятся стрелки часов…
Но кончится ночь и поднимется солнце,
И сильные кони не выйдут из снов.
И вновь приближается вешняя вспашка,
И бабы впрягаются в плуг тяжело.
Девятое мая. Мужская рубашка
Висит на верёвке – одна на село.
СЕРДЦЕ
Чёрным Отелло, на белом снегу,
Лягу у мёртвой берёзы.
«Господи Боже! Я так не могу!» -
Хлынут вечерние слезы.
Бросишь под ноги сырое бельё,
Скажешь, спасения ради:
«Господи Боже! Безумство твоё
Дышит из каждой тетради!»
«Что же, родная, увы мне, увы,
Ползают сплетни жуками;
Черное пламя прохожей молвы
Губы твои обжигает.
Перед тобою я в страшном долгу,
Но, над тетрадкой стеная,
Я по-другому уже не смогу…
Ты ещё сможешь, родная!
Выйди! Безумцем меня объяви!
Крикни, что с видом мессии,
Кровь я глотаю, купаюсь в крови,
Бьюсь, словно сердце России.
1988 год
***
В доме моем ничего не осталось.
Ночь на исходе. Но время темнит.
В озере ночью вода отстоялась,
Цапля, как облако, в небе стоит.
Льется с берез золотая усталость,
Киноварь с охрой летят на испод.
В доме моём ничего не осталось,
Кактус завял и сломался иссоп.
Счастье ушло. Но осталась свобода –
Та, что похожа на полный расчет,
Та, что случается после ухода
Тех, кто уже никогда не придет.
ЯРОСЛАВНА
Что это? Сбился с пути ли,
Или я плачу во сне?
Женщина сохнет в Путивле,
Словно трава на стене.
Возле былой коновязи,
Женщина в красном платке
Ждет возвращения князя,
Родину сжав в кулаке!
Полнится даль ожиданьем…
Женщина – тысячи лет –
Верит, и греет дыханьем
Небо, которого нет.
Мир уже высосан тлею,
Но, распугав воронье,
Грозно свистят над землею
Стрелы раздумий её.
РУССКИЙ ДОМ
Ночью, в России, ловлю отголоски
Ропота черни и звона цепей.
Холодом каторги папа Домбровский
Дышит над чёрной лежанкой моей.
Где-то жуют ананасы буржуи,
Жареных рябчиков в глотки маня…
Мама Цветаева корку ржаную
Парит в горячей воде для меня.
Жалкие плечи, седеющий локон,
Пёрышко лука на зимнем окне;
И фотография дедушки Блока,
Вместо иконы на жёлтой стене.
Беглость объятий и лёд поцелуев,
Запах картошки на ржавом ноже.
Вот и двоюродный дедушка Клюев
Тоже от голода пухнет уже.
Больше не слышится голос кукушкин,
Зябликов ловят голодные пси.
Месяц на небе сияет, как Пушкин,
Лермонтов вьюгой идёт по Руси.
Будто бы тысячу вечных вопросов,
От золотой головы отстраня,
В печку кидает парик Ломоносов,
Чтобы согреть хоть немного меня.
Я в неизвестность гляжу из тулупа,
Вижу другую Россию сквозь мрак.
Где-то в тарелках горячего супа
Плавает ранний и злой пастернак.
Я уже плачу, но плача не слышу.
Мама тревожно глядит мне в зрачки.
Бродят в потёмках голодные мыши,
Мёрзнут за печкой ручные сверчки.
Нет у нас хлеба, свечей и одежды,
Только вода на седьмом киселе...
Гибель любви, прозябанье надежды,
Видишь ли, Господи, Ты на земле?
Чу! За окном суматоха и ржанье!
Кто-то идёт, раздвигая пургу…
Дверь открывается. Входит Державин.
Весь в золотом Царскосельском снегу!
Господи Боже! Горят канделябры!
Мёд вересковый течёт по устам!
Значит, пора мне вставать и карябать
Вечным пером по тетрадным листам.
Значит, ещё нас косой не скосили,
Значит, ещё нас не выжгли огнём.
Дедушка, бабушка, мама, Россия,
Любим, надеемся, верим, живём!
Другие статьи в литературном дневнике:
