Русская интеллигенция. История, идеи и судьбы

https://cafesp.ru/russkaya-intelligenciya-istoriya-idei-i-sudby-doklad-istoriya.html

Доклад: История интеллигенции в России. Что мы понимаем под русской интеллигенцией

Русская интеллигенция стоит на великом, идейном и волевом распутии. У обрыва, у бездны пресеклась ее прежняя дорога: нельзя идти далее в том же направлении. Есть лишь крутой поворот в сторону, на новые, спасительные пути; и есть скользкие, обрывающиеся тропинки-на дно... Надо понять и выбрать; решить и идти. Но нельзя выбирать долго: сроки коротки, а время идет. Или вы не слышите, как зовет Россия? Или вы не видите, как развертывается и назревает мировой кризис? Поймите же: Россия должна быть освобождена и очищена до того, как мировой кризис назреет и разразится!..

Не раздумье опасно, а безволие; не самоуглубление, а нерешительность. Русской интеллигенции есть над чем задуматься; и без религиозного и духовного самоуглубления ей не найти верного исхода. Честно и мужественно она должна сказать себе, что революционное крушение русского государства есть прежде всего ее собственное крушение: это она вела и она привела Россию к революции. Одни вели сознательною волею, агитацией и пропагандой, покушениями и экспроприациями. Другие вели проповедью непротивленчества, опрощения, сентиментальности и равенства. Третьи - безыдейною и мертвящею реакционностью, умением интриговать и давить и неумением воспитывать, нежеланием духовно вскармливать, неспособностью зажигать свободные сердца... Одни разносили и вливали яд революции; другие готовили для него умы; третьи не умели (или не хотели) растить и укреплять духовную сопротивляемость в народе...

Здесь все должно быть мужественно додумано до конца и честно выговорено. Горе упрямым и трусливым! Позор самодовольным лицемерам! Беспристрастная история заклеймит их как слепцов и разрушителей, а восстановление России будет обусловлено вымиранием их поколения...

Ныне русская интеллигенция или задавлена и обессилена в стране, или извергнута из России, или погублена революционерами. Не в суде над нею дело, хотя каждый из нас всегда призван к суду над самим собою. Не обвинять нам надо друг друга, хотя прозреть и обновиться сможет лишь тот, кто сумеет найти и свою собственную вину в событиях. Мы не ищем "обвинения"; но мы не можем замалчивать правду, ибо правда необходима сейчас России, как свет и воздух...

Зоркий и честный диагноз есть первая основа лечения. Но этот диагноз должен быть не клеймящий, а объясняющий. И те, кто ныне особенно склонен к клейму и злопыхательству, пусть помнят, во-первых, что они сами пребывают на скамьи подсудимых; во-вторых, что умственные и духовные течения слагаются медленно и бывают устойчивы, как психоз, так что не подчиняться им и плыть против течения могут только исключительно сильные натуры; и в-третьих, что ныне нам дан новый исторический опыт, которого не имели наши отцы. Отвергать людей надо не за их прошлые неудачи или заблуждения, а за их нынешнее злостное нежелание прозреть...

Я говорю совсем не об "отцах" и "детях". И перед революцией были мудрые и сильные отцы; они имеются у нас и теперь - это наш кладезь государственного опыта, залог и гарантия того, что мы идем по верному пути. А молодежь и перед революцией вопила, что она "понимает все лучше отцов"; и вот - довопилась... Только ослепленные и одержимые не мудреют с годами; только гению дается сразу, от молодых ногтей, семь пядей во лбу. И всегда так было, и всегда так будет, что юная самоуверенность чревата бедою.

Итак, я говорю совсем не об "отцах" и "детях" ...

Да, одна из причин революции - в настроении ума и в направлении воли русской интеллигенции. Вся беда в том, что русская интеллигенция неверно поняла свое предначертание и свою задачу в жизни России и потому не нашла своего органического места и не делала своего органического дела в стране. Мы говорим не о служилом, военном и гражданском кадре, который всегда был богат сильными и верными людьми, а о партийных (левых и правых) "политиках" и о заражавшейся от них обывательской массе. Эта интеллигенция делала обратное своему призванию и не только не строила здоровый дух русской государственности, но вкладывала свои усилия и свой пафос в его разложение. Отсюда ее органическое бессилие в час испытания и беды, ее растерянность, ее поражение и крушение.

В час испытания и беды, в час изнеможения, уныния и соблазна масса простого русского народа пошла не за русской интеллигенцией, а за международной полуинтеллигенцией; пошла не спасать Россию, а губить ее; пошла не к национально-государственной цели, а к частному обогащению; изменила русской и православной идее и предалась нелепой и кощунственной химере. Это есть исторический факт, которого нельзя вытравить из истории России, но который наше поколение обязано осмыслить до конца; осмыслить и сделать из него волевые выводы для будущего...

Этот неоспоримый исторический факт есть сам по себе приговор. Совсем не потому, что простой народ будто бы "всегда и во всем прав" или что дело интеллигенции - только прислушиваться к его желаниям и угождать ему; все это лживые и льстивые, растленные слова, извращающие дело в самом корне; но потому, что задача интеллигенции состоит именно в том, чтобы вести свой народ за национальной идеей и к государственной цели; и образованный слой, не способный к этому, всегда будет исторически приговорен и свергнут. Но при этом интеллигенция не смеет слагать с себя вину и возлагать ее на простой народ. Ибо если народ "темен", то это не его "вина", это творческая, но еще не разрешенная задача национальной интеллигенции; и если в народе живут и вскипают дурные страсти, то к облагорожению и направлению их и призван национальный образованный слой. Воспитатель, жалующийся на своего воспитанника, должен начать с самого себя; да и не русскому интеллигенту, хотя бы в раздражении и растерянности, поносить добрую, терпеливую и даровитую душу русского простого человека...

Если масса простого русского народа пошла не за своим национальным образованным слоем, а за чужеродными, интернациональными авантюристами, то причину этого русская интеллигенция должна искать прежде всего в себе самой. Это значит, что она не была на высоте и не справилась со своею задачей. Пусть левые и правые партии взаимно обвиняют теперь друг друга; пусть они спорят о том, кто погубил больного - эконом-управитель, заставлявший его перенапрягаться в работе при дурном питании, или недоучка-фельдшер, отравлявший его ядами и заражавший его бактериями. Нам, ищущим правды и верных решений для будущего, надо установить, что обе стороны шли по ложным путям, обе вели к погибели, и что впредь необходимо делать обратное в обоих отношениях.

Русская интеллигенция не справилась со своей задачей и довела дело до революции потому, что она была беспочвенна и лишена государственного смысла и воли.

Эта беспочвенность была одновременно и социальною, и духовною: интеллигенция не имела здоровых и глубоких корней в русской народной толщи, но она не имела их потому, что ей нечего было сказать русскому простонародью такого, что могло бы зажечь его сердце, увлечь его волю, озарить и покорить его разум. Русская интеллигенция в своей основной массе была религиозно мертва, национально-патриотически холодна и государственно безыдейна. Ее "просвещенный" рассудок, вольтериански опустошавшийся и материалистически отравлявшийся в течение нескольких поколений, тянул к отвлеченному доктринерству и отвращался от религии; он разучился видеть Бога, он не умел находить Божественное в мире и именно потому он перестал видеть Божественное в своей родине, в России. Россия стала для русской интеллигенции нагромождением случайностей, народов и войн; она перестала быть для нее историческою национальною молитвою, или живым домом Божьим. Отсюда это угасание национального самочувствия, эта патриотическая холодность, это извращение и оскудение государственного чувства и все связанные с этим последствия - интернационализм, социализм, революционность и пораженчество. Русская интеллигенция перестала верить в Россию; она перестала видеть Россию в Божьем луче, Россию, мученически выстрадывавшую свою духовную самобытность; она перестала слышать священные глаголы России, ее священное пение в веках. Россия перестала быть для нее религиозною проблемою, религиозно-волевым заданием. Кого же она могла воспитывать и куда она могла вести? Утратив веру и Бога, она утратила священный смысл своей родины, а вместе с тем и самую родину в ее истинном и великом значении; от этого ее государственное разумение стало пустым, плоским и безыдейным. Она утратила религиозный смысл государственного строительства и тем в корне извратила свое правосознание. Ее душа стала духовно беспочвенною.

Но именно отсюда возникло ее беспочвенное положение в пределах ее собственного народа.

От Бога и от природы русский народ одарен глубоким религиозным чувством и могучим политическим инстинктом. Богатства его духовных недр могут сравниться только с богатствами его внешней природы. Но эти духовные богатства его остаются подспудными, нераскрытыми, как бы неподнятою и незасеянною целиною. На протяжении веков Русь творилась и строилась инстинктом, во всей его бессознательности, неоформленности и, главное, удобосовратимости. Страсть, незакрепленная силою характера, всегда способна всколыхнуться, замутиться, соблазниться и рвануться на ложные пути. И спасти ее только и может, по глубокому слову Патриарха Гермогена, "неподвижное стояние" в правде народных вождей.

Русский народ, по заряду данных ему страстей и талантов и по неукрепленности своего характера, всегда нуждался в сильных и верных вождях, религиозно почвенных, зорких и авторитетных. Эту особенность свою он сам всегда смутно чуял и потому всегда искал себе сильных вождей, верил им, обожал их и гордился ими. В нем всегда жила потребность найти себе опору, предел, форму и успокоение в сильной и благой воли призванного к власти повелителя. Он всегда ценил сильную и твердую власть; он никогда не осуждал ее за строгость и требовательность; он всегда умел прощать ей все, если здоровая глубина политического инстинкта подсказывала ему, что за этими грозами стоит сильная патриотическая воля, что за этими суровыми понуждениями скрывается большая национально-государственная идея, что эти непосильные подати и сборы вызваны всенародною бедою или нуждою. Нет пределов самопожертвуемости и выносливости русского человека, если он чует, что его ведет сильная и вдохновенная патриотическая воля; и обратно-он никогда не шел и никогда не пойдет за безволием и пустословием, даже до презрения, до соблазна шарахнуться под власть волевого авантюриста.

Русская предреволюционная интеллигенция не имела за душою того, что могло пробудить и повести за собою этот здоровый государственный инстинкт простого народа. Лишенная в самой себе духовной почвы, она не могла приобрести и общественно-политической почвы в массах; оторвавшаяся от Бога, разучившаяся строить и поддерживать монархическое правосознание, применившаяся к классовым интересам и утратившая от этого национально-государственный смысл, она не имела великой национальной идеи, способной зажигать сердца, заряжать волю и покорять умы; она не умела верно стоять, бодро идти и крепко вести; она утратила доступ к святилищу народной совести и народного патриотизма; и, суетясь на "политической" поверхности, она была способна только подрывать веру народа в спасительность монархии, правопорядка и частной собственности. Перед революцией у нас не было интеллигенции, способной к волевому воспитанию народа; у нас были только "обучавшие учителя", снабжавшие учеников "сведениями"; и наряду с этим-демагоги слева, успешно мобилизовывавшие вокруг себя чернь для переворота, и демагоги справа, не умевшие сделать даже и этого.

То, что интеллигенция говорила простому народу, будило в нем не совесть, а бессовестность; не патриотическое единение, а дух раздора; не правосознание, а дух произвола; не чувство долга, а чувство жадности. И могло ли быть иначе, когда у интеллигенции не было религиозного восприятия родины, не было национальной идеи, не было государственного смысла и воли. Ключ к глубокому и здоровому инстинкту русского простого народа, ключ к его живому духу был потерян; а доступ к его низким, жадным и свирепым влечениям был открыт и легок.

Так случилось, что инстинкт национального самосохранения иссяк в русской интеллигенции и потому она оказалась неспособною будить инстинкт национального самосохранения в русских массах и вести их за собою. Русский образованный слой глотал европейскую культуру, не проверяя ее выдумки и "открытия" - ни глубиною религиозной, христианской совести, ни глубиною национального инстинкта самосохранения. Умственные химеры и противоестественные утопии Запада пленяли его беспочвенную душу, не сдержанную спасительным внутренним упором здорового инстинкта, этого великого учителя в вопросах жизненного реализма и политической целесообразности, а слепое доверие к рассудку и освободившийся в безрелигиозной душе запас фанатизма превращали эти утопии и химеры в какое-то противоестественное и безбожное "евангелие" для массы. И весь этот блуд и бред нуждался только в воле, чтобы возникла волевая одержимость большевицкой революции.

В таком состоянии русская интеллигенция не могла вести русское дело, не могла строить Россию.

Потеряв живое отношение к Богу, она исказила свое понимание христианства, сведя все к животной сентиментальности, к социализму и отрицанию национального начала. Этим она потеряла орган для русского дела, ибо русское дело есть сразу дело религиозное, национальное и государственное; и тот, кто упускает хотя бы одну из этих сторон, тот упускает все сразу.

Вместе с тем, следуя рассудку, материализму и западным теориям, она извратила свое понимание человеческой природы и народной жизни. Она как бы ослепла и оглохла для того, что говорит голос инстинкта, голос органической целесообразности, голос духа, голос личности, голос национальности. Все распалось для нее на механические составные части и на механические законы. Тайна живого, органического единения и творчества ушла от нее, стала ей недоступна: народ распался для нее на своекорыстные "атомы" и "классы", на "угнетателей" и "угнетенных"; и смысл великой, национальной, органической и духовной совокупности, строившей себя в веках и именуемой Россией, стал для нее мертвым звуком...

Так случилось, что русская интеллигенция инстинктом и разумением своим отделилась от русского простого народа и сознательно противопоставила себя ему. Она перестала чувствовать его своим народом, а себя - его интеллигенцией. Она перестала ощущать свое единое с ним национальное "мы"; она разучилась видеть в себе национально-волевой орган единого русского народа, призванный воспитывать и обязанный вести; она сама себя измерила и оценила плоским мерилом социалистической морали и, измерив, осудила; она уверовала в физический труд и потеряла веру в святыню духовного творчества, и, почувствовав свою мнимую "вину" перед простым народом, пошла "вещать" ему трупную "мудрость" безбожия и социализма. Она понесла ему начала духовного тлена и разложения, религию раздора и мести, химеру равенства и социализма. И весь этот бред и блуд ждал только сильной воли для того, чтобы большевицкая революция завладела страною...

Сущность русской революции состоит в том, что русская интеллигенция выдала свой народ на духовное растление, а народ выдал свою интеллигенцию на поругание и растерзание. И конец революции придет тогда, когда русская интеллигенция и русский народ возродят в себе верную глубину религиозно-национального инстинкта и воссоединятся, когда интеллигенция докажет, что она не только не изменила волю национальной идеей, но что она умеет умирать за нее и за национальную власть, а народ убедится в том, что интеллигенция необходима ему именно как носительница национальной идеи, как строительница здоровой и великой национальной государственности.

Видим и верим, что час этот близится. Верим и знаем, что кончены духовные блуждания русской интеллигенции, что ей предстоят впереди волевые свершения и духовные достижения, ибо великий народ велик прежде всего в своих вождях и творцах. В беззаветной любви к национальной России найдут друг друга русские люди; по этой любви они узнают друг друга и восстановят свое доверие и единство...

Что такое «интеллигенция»? Вокруг этого социального явления за многие годы возникло или было сознательно создано слишком много мифов. В сознании многих интеллигенция – это некий «позолоченный» романтизированный образ, продвинутая социальная группа людей, сломившая русскую монархию в XIX веке и совершившая не один государственный переворот в стране в веке ХХ. Попытаемся разобраться в этом вопросе, чтобы понять, откуда в представлениях многих людей об интеллигенции возникла эта «позолота» и насколько она оправдана.
Для начала необходимо определиться с историей и этимологией этого термина. Итак, интеллигенция (лат. intelligentia – понимание, познавательная сила, знание) – общественный слой людей, профессионально занимающийся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Само слово «интеллигенция» ввёл в употребление писатель П.Д. Боборыкин, который в 1866 году определил таким образом «высшим образованным слоем общества». Из русского понятие перекочевало в другие языки. Краткий Оксфордский словарь определяет интеллигенцию как «ту часть народа (в особенности русского), которая стремится к независимому мышлению». Данный термин в современном его понимании существует только в русском языке. На Западе существует параллельное определение «интеллектуал», которое в русском понимании имеет совершенно иное значение.

Во многом интеллигенция возникла во времена Петра I, когда страна стала европеизироваться. В это время в Россию стало активно проникать масонство, и само возникновение интеллигенции как общественной прослойки нередко связывают именно с ним. Данной позиции придерживаются такие авторы как И. Солоневич, Б. Башилов, А. Селянинов, Н. Марков, В.Ф. Иванов. Определяет интеллигенцию как «малый народ» и группу, имеющую определённую связь с еврейством, И.Р. Шафаревич в своей известной работе «Русофобия».

Своё назначение русская интеллигенция усматривала в воздействии на власть всеми доступными средствами, будь то критическая публицистика, художественное и научное слово, многочисленные акции общественного неповиновения. Основной целью она считала полностью уничтожить, либо модернизировать монархию, лишив её нравственного и духовного смысла (во многом исполняя решения многочисленных масонских лож по ликвидации «законной» русской власти).

В итоге, все эти действия интеллигенции неизбежно привели к дистанцированию ее как от государства, так и от народа. Как, отмечал Г.П. Федотов, интеллигенция, подобно еврейству, «максимально беспочвенна, интернациональна по сознанию и необычайно активна». Кроме этого, в своей статье «Трагедия интеллигенции» он выделяет основные признаки этой группы – «объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих целей».

В то же самое время, крушение многовековой русской государственности как в 1917, так и в 1991 годах, к чему так яростно стремилась передовая интеллигенция, стало, в итоге, в значительной степени и её крушением.

Идеализированное представление об интеллигенции и её социальных функциях были подвергнуты резкой критике такими великими деятелями русской культуры, которых нельзя, как вполне резонно считает Б. Башилов, причислить к «ордену русской интеллигенции», как А. Пушкин, Н. Гоголь, славянофилы, А. Григорьев, Ф. Тютчев, Н. Данилевский, Ф.М. Достоевский, К. Леонтьев, А. Фет, А. Майков, Ю. Говорухо – Отрок, В. Розанов, Л. Тихомиров, В. Эрн, М. Меньшиков, И. Ильин, Иван Солоневич, Л.Н. Гумилёв и др.

Известно, что Аполлона Григорьева передовая интеллигенция исключила из своих рядов, из-за того, что русский критик стал защитником русских форм жизни и нравов. А поэта А. Блока за статью, написанную в поддержку русского мыслителя в 1916 году, многие символисты, входящие в этот орден (З. Гиппиус, Д. Мережковский, Д. Философов и др.), моментально обвинили в черносотенстве и объявили ему бойкот, перестав печатать.

Ф. Тютчев в одном своём стихотворении пишет, обращаясь к либералам, типичным представителям интеллигенции: «Напрасный труд, нет, их не вразумишь... Чем либеральнее, тем они пошлее...». Сам Тютчев на протяжении ряда лет исследовал причины русофобии (в том числе, и причины ненависти русских интеллигентов к своей стране). Он надеялся, что враждебность Запада к России во многом отрезвит наших людей. Так, в письме к П.А. Вяземскому, написанному во время европейских революций, читаем: «Вот почему враждебность, проявляемая к нам Европой, есть, может быть, величайшая услуга, которая она в состоянии нам оказать. Это положительно, не без промысла». Однако, по прошествии лет, оценивая состояние общества после реформ 60-х годов, Тютчев видит малоподвижность изменения в общественном сознании.

Подтверждением этого является фраза из письма поэта к родным, которое было написано в 1867 году. Ее цитирует В.В. Кожинов в своей книге «Судьба России: вчера, сегодня, завтра» (1997). Тютчев писал: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего всё более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей – кстати, весьма почитаемых. Раньше (т.е. во времена Николая I – Прим. С.Л.) они говорили нам... что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д., и т. П., что, потому именно, они нежно любят Европу, что она бесспорно обладает тем, чего нет в России... А что мы видим ныне? По мере того как Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь этих господ только усиливается».

Великий русский писатель Николай Гоголь за великолепные религиозные статьи и трактаты «Авторская исповедь», «Избранные места из переписки с друзьями» и «Божественная литургия» был подвергнут бойкоту со стороны яркого представителя интеллигенции В. Белинского и его последователей.

В «Переписке с друзьями» Гоголь призывает своих, ставших интеллигентами-космополитами, соотечественников осознать самих себя, свою национальную душу, свою русскую сущность и своё православное миропонимание, сделав то, к чему он так тяжело шёл всю свою жизнь. Всё неустройство русской жизни, считает Гоголь, происходит оттого, что русский образованный класс перестал ценить то великое, духовное сокровище, которое всегда ценил русский народ – Православие. Интеллигенцию же, чтобы она понимала свою страну, он призывал «проездиться по России», ибо этот слой, живя в стране, «её не знает». «Великое незнание России посреди России», – таков неутешительный вердикт русского писателя и патриота.

Известный русский публицист и издатель М.Н. Катков связывает наше варварство с нашей же «иностранной интеллигенцией». В статье с одноимённым названием, написанной в 1878 году, он отмечает следующее: «Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Европейские державы, напротив, только заботятся о своих интересах и не мало не думают о Европе». А на обвинения передовой интеллигенции в «недоразвитости» народа, критик парирует следующим доводом: «Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс: массы везде массы, но с полным убеждением и с чувством достоинства признать, что нигде в народе нет столько духа и силы веры как в нашем, а это уже не варварство... Нет, наше варварство – в нашей иностранной интеллигенции», – подытоживает своё рассуждение русский мыслитель. В итоге, после подобных выступлений, прежде «друг интеллигенции» Катков, как отметил Л.А. Тихомиров в «Концах и началах», «навсегда остался для либеральной души изменником и врагом».

Критиковал подобное явление и Н.Я. Данилевский. С его точки зрения, Россия (как «самый главный представитель славянства») должна избавиться от одолевающей её болезни, получившей у него название «европейничанье», т.е. подражательство или «обезьяниченье». Трагически воспринималась Данилевским потеря образованным русским обществом ясного понимания конкретных национальных задач, не говоря уже о метафизике национально-государственного бытия. Т.о., утратившие под ногами твёрдую почву отечественных преданий и повторяющие как «попугаи чужие слова и мысли», российские интеллигенты стали наиболее восприимчивы к любым доктринам (в основном разрушительным). Ныне эта болезнь приняла уже другие формы – американобесие.

Ф.М. Достоевский был также обеспокоен поведением «передовой интеллигенции». В своём творчестве он не раз поднимал эти вопросы, в частности в романах «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Подросток» и в «Дневнике писателя». В одном из выпусков «Дневника» он, с гениальной прозорливостью, предвидит все последствия подобной деятельности интеллигенции, приведшей, в итоге к революции: «Безбожный анархизм близок: наши дети увидят его... Интернационал распорядился, чтобы еврейская революция началась в России... Она и начинается, ибо нет у нас против неё надёжного отпора – ни в управлении, нив обществе. Бунт начнётся с атеизма и грабежа всех богатств, начнут разлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла, зальют мир кровью и потом сами испугаются».

Русские интеллигенты, по меткому определению К.Н. Леонтьева, самые наивные и доверчивые ко всему, что они считают новым и что имеет западное происхождение. Они являются своего рода «обезьянами прогресса». Между тем, считал он, на самом Западе в полной мере возобладал самый худший для русского мыслителя сорт людей – буржуа. Российская интеллигенция, согласно Леонтьеву только и делает, что суетится, стараясь подсунуть русскому мужику «западное просвещение», в котором он ничуть не нуждается, и оно для него является даже смертельно вредным (что подтверждает и сегодняшняя ситуация в стране). Отсюда вполне естественен разлад между мужиком, защищавшим свой естественный, сложившийся веками уклад жизни, и интеллигенцией, не знающей толком, чего она хочет. И поэтому, русский народ «интеллигенцию не любит». А раз так, то не народ должен подниматься до интеллигентского миропонимания, а сама интеллигенция до народного понимания мира, делает вполне закономерный вывод русский философ.

Упоминаемый выше Лев Тихомиров в работе «Начало и концы. Либералы и террористы» следующим образом характеризует российскую интеллигенцию, погрязшую в космополитизме: «Космополитизм нашего образованного класса должен был выродиться в нечто ещё худшее. Анархист французский или немецкий ненавидит вообще современное общество, а не специально своё – немецкое или французское. Наш космополит, в сущности, даже не космополит, для его сердца не все страны одинаковы, а всё приятнее, нежели отечество. Духовное отечество для него – Франция или Англия, вообще «Европа»». И по отношению к Западу он является его же и патриотом, а вовсе не космополитом. А сам русский интеллигент способен любить свою страну только в будущем, где от самого русского не осталось и следа».

Особое место в философском осмыслении феномена русской интеллигенции в обществе занимает сборник «Вехи», выпущенный в 1909 году, ознаменовавший смену леворадикального понимания мира. Его авторы Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Струве, М. Гершензон, Б. Кистяковский, А. Изгоев, С. Франк предупреждали о тяжёлых последствиях для России нигилизма, интеллигентской партийной разобщённости, подавляющей нравственность, духовную свободу и суверенность личности. Однако, призывая осудить «интеллигентщину», авторы «Вех» сосредоточивались в основном на критике, а не на позитивных разработках, и потому их призыв оказался невостребованным.

Критически относился к интеллигенции и В.В. Розанов. «Не люблю и не доверяю», – так говорил он о подобных русофобски мыслящих личностях, не понимающих и не любящих Россию. В 10-х годах ХХ века Василий Васильевич уделял много внимания проблемам ненависти многих деятелей, в том числе, представителей еврейства и масонства, к России. Подобные настроения выражены в его статье «Почему нельзя давать амнистию эмигрантам?» (1913), в целом отрицательно воспринятой «передовой интеллигенцией». На вопрос, что он отрицает решительно и однозначно, Розанов прямо ответил: «Непонимание России и отрицание России». Кроме этого, Розанов выражает неприятие той духовной и общественной политической миссии, которую активно в России реализуют масоны, парламентская оппозиция (да и вообще думский парламентаризм в целом).

За эти высказывания, а также за критические материалы, связанные с судебным делом М. Бейлиса, деятели русской интеллигенции (в том числе, З. Гиппиус, Д. Мережковский, А. Карташёв) выгоняют Василия Розанова из Религиозно-философского общества, которым он прежде руководил.

Основные симптомы ненависти российской интеллигенции к России выразил и Иван Ильин. В противовес этому он предложил преодолеть эту «национальную судорогу» воспитанием новой национально мыслящей элиты, объединённой национальной идеей. Эта идея должна быть государственно-исторической, государственно-национальной и государственно-патриотической. При этом Иван Александрович сформулировал программу духовного возрождения русского народа, основанную на понимании того, что «Россия есть живой организм», который никак не поддаётся, как показал опыт ХХ века, переустройству в соответствии с некритически заимствованными с Запада идеями.

В «Наших задачах» он показывает, что возрождение России и её интеллектуального слоя состоится лишь на основе безусловного отказа от укоренившихся в её среде приобщения к «политической кривде», «политическому доктринёрству», никак не учитывающему реалии и опыт России.

Критиковал передовую интеллигенцию и Иван Солоневич. Он резко возмущался многочисленными произведениями представителей интеллигенции не понимающих и недооценивающих феномена России и русской цивилизации. «Никакие мерки, рецепты, программы и идеологии, заимствованные откуда бы ни было извне, – неприменимы для русской государственности, русской национальности, русской культуры». А сама русская мысль может быть русской только в том случае, когда она исходит из русских исторических предпосылок. Именно начиная с эпохи Петра I, считает Солоневич, и происходит окончательный духовный разрыв между народом и интеллигенцией, и их интересы резко расходятся.

Как, справедливо считает В.Ф. Иванов, передовой интеллигенции были «чужды здоровый национализм и любовь к отечеству». Т.о., противонациональными интересами была обвеяна вся её ведущая часть. В данном случае, можно говорить о том, что либеральная и социалистическая интеллигенция любила «прежде всего, весь мир, а потом уже свой народ: она любила его случайно, урывками, скрывая перед другими свои чувства, стыдясь своей любви!».

Если же говорить о сегодняшней ситуации в стране, то можно отметить, что внутренние противники России в лице нынешней передовой интеллигенции усилились и фактически захватили власть в стране под видом многочисленных движений и борцов за «права человека». Всё это привело к распаду исторической России, и сулит ещё большие потрясения оставшейся ее части. Об этом говорит и академик Игорь Шафаревич.

В недавно вышедших трёх новых книгах, Шафаревич оценивает уже нынешнюю ситуацию в стране. Как тогда, так и сейчас, Игорь Ростиславович кроме русофобии самой русской интеллигенции видит русофобию среди определённой части еврейства, которая живёт в России и намеренно разрушает её изнутри. С 60-х годов возникли так называемые «диссиденты», которые и составили основу «малого народа». Некоторые из них до сих пор выступают с русофобскими высказываниями в адрес России и русского народа.

Если раньше книги, цитаты из которых приводит академик, печатались в самиздате, то сейчас идеи, заложенные в этих книгах, в популяризированном виде ежедневно тиражируются в газетах, журналах, на телеэкране (в качестве примера можно привести многочисленные выступления таких сатириков как А. Арканов, В. Шендерович, Е. Шифрин, Г. Хазанов и т.д.). Кроме этого, русофобскими идеями проникнуты программы М. Швыдкого «Культурная революция», В. Познера «Времена» и т.д.

Сегодня, как и сто лет назад, по-прежнему остро стоит задача воспитания национальной элиты в духе патриотизма и любви к своему отечеству и Православной Церкви. А нынешним национально мыслящим интеллектуалам пора смело говорить о вышеперечисленных проблемах, не смотря на то, что же скажет на это либерально – мыслящая интеллигенция.

Используемая литература:

Русская философия. Словарь. – М:1995.

Новая философская энциклопедия. – М:2001.

Б. Башилов. История русского масонства. – М:2003.

В.Ф. Иванов. Русская интеллигенция и масонство: от Петра I до наших дней. – М:1998.

Святая Русь. Энциклопедический словарь русской цивилизации. – М:2000.

В.В. Кожинов. Судьба России: вчера, сегодня, завтра. – М:1997.

Ф. Тютчев. Пол. собр. соч. -М:2000.

Н.В. Гоголь. Собр. соч. в 9-ти томах. – М:1994.

М.Н. Катков. Имперское слово. – М:2002.

Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Т.21-27. Л:1972-90.

Л.А. Тихомиров. Критика демократии. – М:1998.

И.Л. Солоневич. Народная монархия. – Мн:1998.

Вехи. Интеллигенция в России. – М:1991.

Н.Я. Данилевский. Россия и Европа. – Сп-б:1995.

Н.Я. Данилевский. Горе победителям. – М:1998.

И.Р. Шафаревич. Русофобия. – М:1994.

И.Р. Шафаревич. Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью. – М:2000.

1. Что мы понимаем под русской интеллигенцией?

Если проанализировать способы употребления и смысловые контексты употребления слова "интеллигенция" в современной философской публицистике, то обнаруживается ряд кругов бытия обозначаемых данным словом носителей интеллектуально-духовного начала русской социальной и культурно-исторической жизни.

В первом круге мы обнаруживаем действительных интеллектуалов для которых высшей ценностью является рациональная мысль и которые выполняют эту мысль в актах своего сознания и социального действия. Рациональная мысль, для тех кто верит в её силу и осуществляет её, является средством и способом просветления, упорядочивания и оформления "хаотичного" и "темного" потока русской жизни, средством трансформации русского "хаоса" с его предсказуемой непредсказуемостью в порядок оформленного и предсказуемого, конструируемого в рациональном проекте "цивилизованного" бытия. Основное препятствие для осуществления "рационального проекта" представители этого круга интеллигенции видят в ценностно-смысловом строе и устое душевно-духовной жизни русского человека,т.е.,по сути, во всей русской исторической духовной и государственной традиции. Рациональная мысль отказывает в рациональности примату любви и совести над волевым напором и прагматическим расчетом,бескорыстного созерцания истины и красоты над активно-действенным оформлением практической жизни в целях повышения её комфортности и удобства, внутренней свободы духовного самостояния над внешней свободой игры "по правилам",т.е. в конечном счете, примату вечного над временным, горнего над дольним.Для носителей рационализирующей мысли желательно превратить русскую традицию в историческую пустыню, подвергнуть русскую душу логико-калькуляционному и принудительно-волевому оформлению по протестантско-католическому образу Запада. Данный круг русской интеллигенции духовно делит традицию П.Могилы, Феофана Прокоповича , П.Чаадаева , А.Богданова с его социальным конструированием и т.д.

Во втором круге мы обнаруживаем тех, ко мнит себя носителем рациональной мысли, но не обладает для этого ни должной образованностью, ни должной способностью суждения. Типологическую характеристику данного круга можно найти в знаменитых "Вехах", в работах Ивана Ильина . Носитель квазирациональной мысли "не знает и не имеет ничего, но отнюдь не знает где кончается его знание и умение. Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими, штампованными формулами, а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельное, то сразу обнаруживает свое убожество." Интеллигенты этого типа верят, что жизнь можно свести к некой универсальной формуле ("свободный рынок", "демократия", "частная собственность", "капитализм", "социализм" и т.д.) и рассчитать "прогрессивный" путь жизни - "столбовую дорогу цивилизации". В этой вере они похожи на интеллигентов первого круга. Однако, если последние творят рациональный проект жизни, рассчитывают формулы, ставят цели, то квазирационализаторы лишь слепо повторяют созданное действительными носителями рационализации бытия, т.е. являются духовными эпигонами и духовными кастратами. Если носители рациональной мысли в её несвязанности совестью, праведностью, любовью, жертвенность-Бесы, то "мнящие" - "мелкие бесы", сподручные.

В круге третьем мы обнаруживаем тех людей,которых на Руси издревле называли пророками, праведниками,святыми, правдолюбцами, "не от мира сего" и т.д. Они являются носителями всеобщей совести народа, артикуляции народного духа, являются как бы зеркалом народной души и духа. В этом "зеркале" народ видит свою собственную, скрытую от него в повседневном труде и заботе, потаённую суть, видит свой исторический замысел, свой сокрытый в суете будней духовный столп, который держит народ в его самости, как живой духовный, экономический, социальный, политический, культурный организм. Интеллигенты данного круга длят внутри себя традицию автора "Слово о полку Игореве ", Александра Невского, Сергия Радонежского, патриарха Гермогена, Протопопа Аввакума, патриарха Тихона Русские святые , Ф.Достоевского, А.Солженицина и др. Суть традиции - живое сознание того, что не в силе Бог, а в Правде, что жить надо по совести, а не кривдою и воровством.

2. Что мы понимаем под Русской идеей?

Каждый народ, каждая нация имеет свою идею. В народной, национальной идее оформляется духовная и историческая самость народа, его глубинные душевно-духовные архетипы, его бесконечные цели и задачи, его безусловные ценности на которых он стоит и, потеряв которые, низвергается в историческое небытие. Каждая национальная философия, если она не подвергла себя самооскоплению, духовно-интуитивно схватывает, категориально оформляет и логико-знаково выражает и артикулирует Идею своего народа, как почву и исток своей собственной духовной интуиции, категоризации и артикуляции универсума бытия мира, истории, личности. Вся традиция русского философствования, по сути, есть выговаривание русской идеи, осмысление русского духовного истока и почвы как своего начала пути к универсальному бытию, к всечеловеческому, всеединому - к Богу.

Если попытаться суммировать вы-говоренное, то,по нашему мнению, можно выявить в русской идее ряд смысловых центров, образующих её архитектонический остов. К этим смысловым центрам принадлежат:

I. Идея соборности бытия в его космической, исторической и личностной явленности.

В свою очередь соборность понимается многоуровнево:

1) Уровень молчаливо-потаённой органической соборности, как неслитного единства, целостности в которой каждый орган связан с другим и со всем целым, выражает в себе целое. Органическая соборность (иногда её называют инстинктивно роевой) есть как бы пред-почва, материнское лоно всех других зримых явленностей космоса, истории, личности. В органической соборности есть нераздельное различие, цельность, самость, внутренняя жизнь, но нет света разума, гласа духа, свободы воли.

2) Внешняя, принудительно-необходимая соборность. Это собор, связь, которая как бы вносится, внедряется из вне в предстоящий носитель единства(закона, нормы, порядка) хаотический, неоформленный материал как морфе в гиле. Логическая система (дискурс), построенная как логическое исчисление, бюрократическая иерархия, технические системы - всё это примеры данной соборности. Она не возникает сама собой из своей праформы и глубины в творческом акте самовыявления, т.е. не конституируется, а конструируется внешним творческим актом и принуждением.

3) Свободная зрячая соборность осознанного духовного, телесноличностного, социального единения на основе внутреннего самоопределения, самопостроения, самовыявления разными "Я"-субъектами своего единого духовного, исторического, природного истока, примодиальной почвы в которой(как в солнце лучи) онтологически собираются неповторимые и индивидуальные лики и судьбы каждой личности, каждого народа, нации, культуры, цивилизации. Для русского человека, русского духа православной святоотеческой традиции этим онтологическим истоком является Бог и его земная самоданность в образах Истины, Добра, Любви, Красоты, Свободы - всем нетленном, вечном, чистом, сакральном. Для русской души, если нет в ней вечного, чистого, абсолютного, то - всё (Ф.Достоевский) дозволено. Бог умер? Значит - сам себе хозяин, что хочу, то и ворочу, правда становится кривдой, кривда - правдой, мразь - уважаемым человеком, насильник - сильной личностью, бессовестность - добродетелью, бесчестие - подвигом. Эта свободно зрячая, духовная соборность в вечном и абсолютном, в совести и чести, истинном и прекрасном, (дана как соборность в горнем)(соборность в горнем дана) - как отмечают почти все русские философы и богословы русской традиции греко-византийской, апостольской, православной Церковью. В русской душе Бог как Истина, Любовь и Свобода (С.Л.Франк) нашел свой алтарь, в русском народе купину неопалимую, в русском государстве твердь державную. Опоганим алтарь, в стяжательстве и зависти забудем о купине, впустим ворога в твердь - погибнем как русские люди, превратимся в космополитическую пыль на ветру и уйдем в мрак небытия.

4) Личная соборность.

Личная соборность - это сбор, единение всех личных душевных и духовных сил и способностей в единую "точку сердца"(исихазм) для создания синергетического эффекта концентрации духовной энергии в целях просветления своей глубинной корневой основы, выхода в исток и столпкоторый тебя держит и объединяет твоё "Я" с другим "Я", твою душу с другой душой, с Богом(Г.Палама). Здесь нисходя духовной, душевной, физическителесной силой собора в глубь, к первому и последнему основанию своей личности мы выходим за границы своей единичной субъективности, выходим к душам других "Я", к душе народа, человечества, мира, восходим к Абсолютному началу - Богу. Трансцедентальное оказывается тождественно трансцедентному. Нисхождение оказывается восхождением.

II. Идея Руси как алтаря и храма божественной Правды, Христовой вести, как неопалимой купины Совести, - голос которой не хотел бы слышать, а не сможешь не слышать, суровый лик которой не хотел бы видеть, а не сможешь не видеть, Свет которой хотел бы загнать в подполье души, ан нет - не можешь, а ежели смог, то Русь уже не Русь, русский не русский.

III. Идея Руси как державной тверди и бастиона, не позволяющей кривде, ворам и ворогам потушить огонь Христовой Правды, загадить, опошлить, надсмеяться над Совестью, поставить на алтарь золотого тельца, а вокруг рожи кривды, воровства, гордыни, бездушия и бессовестности эгоистического расчета. Это идея противления злу и бесчестию силою (И.Ильин), т.е. идея ИМПЕРИИ не дающей народам поддаться бесам зла и зависти, бесам гордыни и эксплуатации других народов, империи как семьи, собора народов по истории и духу.

3. Что мы понимаем под либерализмом?

Начиная с латинского смысла слова "либерализм" становится ясно, что суть либерализма заключается в утверждении человеческой свободы. В этом значении либералами являлись Будда, Христос, Маркс, Платон, Сократ, Конфуций. Однако, почему-то современные адепты либерализма ни Будду, ни Христа, ни Платона, ни Конфуция, ни Маркса своими не считают и более того даже дистанцируются от них и противополагают себя им. Действительно, если обратиться к истории выявления личной свободы в культурно-цивилизационном процессе становления человечества, то, несомненно, первым этапом является буддизм. Последний схватывает, узревает негативную сторону свободы как отречения актом воли и сознания от внешнего природного бытия и ухода в Нирвану, в молчаливое Ничто. Вторым шагом в выявлении свободы является софистика древних греков, где тоже отрицается самостное значение внешнего бытия, но утверждается значи мость единичной воли и сознания индивида: человек есть мера всех вещей (Протагор). Здесь - отмечает В.Соловьёв - мы впервые сталкиваемся с безусловной абсолютизацией человеческого самомнения, которое ощущает в себе силу и энергию овладеть любым содержанием, не имея в себе никакого содержания. Следовательно, в софистической трактовке свобода - это акт наделения внешнего бытия смыслом, значением по воле субъекта не знающего ни вне себя, ни в себе никаких ограничений. Это свобода как своеволие, самочинство. В так понятой свободе значимость индивида равна величине того, что он подчинил своей воле, над чем он установил свой личный чин. Индивид, оторвав себя от природы как истока и почвы, не найдя опоры в своём внутреннем и нетленном, не временном, находит опору в захваченном, присвоенном внешнем бытии, т.е. вырабатывает некий вампиристский способ жизни.

Полная и завершенная свобода заключается в самовыявлении человеческим индивидом своего внутреннего безусловного содержания, того вечного и нетленного, той основы на которой он сможет создать "дом" своего бытия не опасаясь, что дом стоит на песке, что бесследно канет в лету вместе с личной душой и духом. Задача состоит в том, чтобы удержать и расширить эту нетленную основу личного душевно-духовного бытия как абсолютного, непоколебимого никем и ничем, столпа своей собственной самости, своей внешнемирской свободы. Такова сократо-платоновская традиция, которая и легла в основание христианства и которая не была востребована в новое время, когда и оформилась новоевропейская традиция либерализма.

Либерализм в своём новоевропейском оформлении является порождением духа буржуазности и духа протестантизма с их чувственно-телесной, по сути, материалистической направленностью, с расчетливым практицизмом и стремлением всё и вся калькулировать (М.Хайдеггер), с их эгоистическим своеволием "избранных" (М.Вебер). В новоевропейском либерализме - такой только и признаётся его российскими поклонниками - происходит синтез софистического понимания свободы, как жизни по своей воле и своим желаниям, материалистического гедонизма, протестанского рационализма и практицизма, страсти к богатству и власти как самоудостоверенности в своей личной избранности. Поэтому, в новоевропейскую традицию либерализма априорно входит идея свободной борьбы за успех, власть, богатство, идея безусловной неотчуждаемости завоёванного иначе как по рационально-установленным правилам свободной конкуренции, т.е. входит идея частной собственности. Частная собственность выступает для новоевропейского либерала основанием и мерой человеческой самости, независимости, т.е. свободы. Свобода для либерала коренится - как действительность - в частной собственности, в обладании и волевом распоряжении. Без частной собственности человек лишь потенция, которая ничем не наполнена, есть, по сути, действительное ничто (К.Маркс). В борьбе за частную собственность в форме вещи или власти нет абсолютных, сакральных запретов, есть лишь релятивные как компромис с целью личного самосохранения (Т.Гоббс). Поэтому для либерала истина, честь, совесть, справедливость релятивные ценности, за которыми, в действительности, скрывается эгоистический интерес слабого в конкурентной борьбе за вещи и власть (Ф.Ницше) или эгоистический интерес сильного желающего сохранить присвоенное от объединённых слабых (Э.Фромм). Новоевропейский либерализм есть, следовательно, синтез эгоистического своеволия, материалистического гедонизма и рационалистического (калькулирующего) нигилизма.

4. Какова судьба либерализма в России?

Если в России будет осуществлен рациональный проект носителей рациональной мысли, если квазирационализаторы своей слепой верой в устройство мира по "формулам" станут рычагами (А.Яшин) интеллигенции первого круга, то новоевропейский либерализм станет способом исторического бытия России, но ценой забвения или уничтожения Русской идеи с ее направленностью на вечное и абсолютное, на чистое и нетленное - истину, Совесть, Любовь, Добро - на Бога. Тогда, да, всё дозволено (что выгодно и лично безопасно), тогда наслаждайся, тогда свобода сильного - быть всадником, а свобода слабого быть лошадью, тогда всё относительно и ответственность и личная свобода - тоже! Тогда русский перестаёт быть русским, но не станет ни европейцем ни азиатом, он станет в среднем роде - Оно (man), будет жить в исторической пустыне чужой жизнью в чужих формах. Он превратит великую Россию в сотни маленьких "Швейцарий" , но без швейцарской истории и самости, без швейцарской гордости и свободолюбия. Он (новый россиянин) будет желать потребительского рая, но заплатит за него жалким статусом энергетического, сырьевого и трудового придатка Запада, отстойника совокупных нечистот "цивилизованного" общества. Участь - достойная русских либералов и народа, пошедшего за слепыми поводырями без света Истины в глазах и Бога в душе.

Если народ пойдёт за праведниками, правдолюбцами,"не от мира сего", если в душе его будет сиять купина неопалимая Правды, Совести, Любви, Красоты, Добра, если душа его будет свободна для милосердия, бескорыстия, чести, верности, служения высшим ценностям - горнему, то новоевропейским либеральным ценностям места в России нет, они развеются как пыль и прах по ветрам истории.

Ильин И.А. Зависть как источник бедствий. - в кн.О грядущей России. М., 1993г.

Введение

интеллигенция русский культура революционный

Тема русской интеллигенции настолько обширна, интересна и значима, но несмотря на ее глубину и историческую значимость она мало изучаема у нас сейчас. Российская интеллигенция: что она собой представляет, когда появилась и какова ее роль - эта проблема стала в последнее время одной из актуальных в исследовании истории России. Появилось даже обозначение данного русла исследований - интеллигентоведение. Интеллигенция в истории России играла и играет немаловажную роль. Она творит и транслирует материальные и духовные ценности, является важной составной частью историко-культурного процесса в России, полная характеристика которого невозможна без ее изучения. Особый интерес для интерпретации сущности интеллигенции имеет тот факт, что интеллигенция - своеобразный феномен русской культуры. Рассмотрение русской интеллигенции как феномена отечественной культуры, как пишет И.В.Кондаков, «есть в то же время осмысление всей русской культуры как архитектонического целого, в том числе и отдельных наиболее фундаментальных ее пластов и закономерностей».

Лейтмотивом современности стали разговоры о потере духовности, снижении культурного уровня населения России. И как результат - обращение к исторической миссии российской интеллигенции, восприятие ее как потенциала культурного возрождения.

Сегодняшняя духовно-практическая ситуация во многом близка к ситуации начала 19 века. Русский народ, как и тогда перед ответственным выбором: открыть ли новую эпоху российского процветания, в том числе и процветания российской духовной культуры или снова оказаться во мраке, обрекающем народ на забвение великих и славных традиций и на беспомощность в практических делах.

«Историческая оглядка дает и понимание лучшее» .

Столь отдаленные во времени споры прежних поколений, так близки нам содержательно теперь. Мы пристально вглядываемся, как и тогда в существование духовных альтернатив и их реальных перспектив сегодняшнего дня, дабы не повторить вновь исторических ошибок.

Русскую интеллигенцию можно рассматривать как интеллигенцию отдельных кружков, групп, времени, а можно и жизнь отдельных выдающихся людей. Я же ставлю своей целью осветить тему русской интеллигенцию в целом, ее развитие, роль в жизни и судьбе России, путь, который она прошла и ошибки, которые совершала. Объектом моего исследования является интеллигенция, как феномен русского общества, а предметом выступает деятельность и роль интеллигенции в самоопределении российского общества, становлении и развитии духовной культуры. Обобщив всю информацию, которую я получил из различных источников.

Зарождение понятия интеллигенция. О понятии интеллигенция. Феномен русской интеллигенции

По опросам слово "интеллигенция", как выяснилось, хорошо знакомо двум третям (66%) опрошенных россиян, и еще 30% - слышали его; лишь 1% сказали, что впервые услышали это слово от интервьюера.

Раскрывая свое понимание того, что такое "интеллигенция", россияне в ответах на соответствующий открытый вопрос не столько характеризовали ее как общественный слой с определенными социальными функциями, сколько описывали черты, атрибуты людей, которых они считают интеллигентными. Чаще всего при этом речь шла об уме и образованности таких людей, а также о воспитанности, хороших манерах. Так, самые распространенные высказывания (40%) касались образования, "грамотности": "имеют дипломы"; "широко образованный"; "грамотный человек"; "люди с высшим образованием". 10% участников опроса заявляют, что интеллигентным людям присущ ум: "высокоинтеллектуальный, развитый человек". Еще 5% респондентов описывают интеллигенцию как людей эрудированных, начитанных: "кто читает умные книжки"; "человек-универсал, знает понемногу обо всем и ни о чем конкретно".

Почти четверть респондентов (24%) говорили о вежливости, присущей, по их мнению, интеллигенции: "который держит себя в рамках приличия"; "воспитан, тактичен"; "следует этикету..." Некоторые акцентировали внимание на чистой, литературной речи: "без матов обращение"; "культурные, не ругаются вульгарными словами".

Вместе с тем значительная часть респондентов (14%) подчеркивали значение моральных качеств - прежде всего таких, как порядочность и справедливость (7%): "правильный"; "человек слова, порядочность"; "честь и совесть"; "справедливый". 3% участников опроса говорят, что интеллигенция - это добрые, отзывчивые люди: "отзывчивый к проблемам окружающих"; "обходительный, внимательный"; "доброжелательный и правильно относится к людям". Были высказаны и мнения (2%) о духовности, нравственности интеллигенции. Столько же россиян утверждают, что интеллигенция - это общественно активные люди, патриоты. В таких ответах можно усмотреть отголоски представлений об особом этическом кодексе интеллигенции, о ее социальной миссии.

У 23% участников опроса это понятие связано прежде всего с категорией "культурности": "высокая культура в истинном значении этого слова"; "внутренняя культура". По всей видимости, такие характеристики являются "комплексными", касающимися и моральных качеств, и интеллектуальных достоинств, и манеры поведения.

Те участники опроса, кто пытался говорить об интеллигенции как социальной группе, чаще всего отождествляли ее с определенным родом занятий или профессией. Так, 5% респондентов указали на связь интеллигенции с умственным, творческим трудом: "это не рабочие"; "люди творческих специальностей"; "люди интеллектуального труда". 6% участников опроса называли конкретные профессии, в которых заняты, по их мнению, интеллигентные люди: "это человек, который занимается наукой"; "врачи, инженеры, учителя, художники, артисты"; "государственные служащие"; "писатели, преподаватели"; "профессора"; "они чаще либо учат, либо танцуют". Немногие (4%), описывая интеллигенцию, определяли ее как социальный слой или, как говорили в советское время, "прослойку" общества: "прослойка общества"; "определенный слой населения, верхушка"; "это особый класс, особая прослойка у нас в России". И все же 66% респондентов думают, что интеллигенция существует и в других странах, и только 13% склонны считать ее исключительно российским явлением.

Смотря на итоги опроса, получается, что сейчас ни кто точно не знает что такое интеллигенция, и точного определения ни кто сказать не может.

Что же такое русская интеллигенция? В разное время термин интеллигенция понимался по-разному. Перед тем, как дать свое понимание интеллигенции, приведу несколько примеров определения этого термина. Интеллигенция от латинского, образованные, умственно развитые классы общества, живущие интересами политики, литературы и искусств. Интеллигент - просвещенный человек, принадлежащий к классу интеллигенции.

Таково понятие интеллигенции в широком смысле

Дать какое-то общее понятие русской интеллигенции, и ее возникновения довольно сложно, потому что и у историков и у интеллигентов мнения по этому вопросу расходятся. Известный русский литературовед говорил: «Термин интеллигенция я беру в самом широком и в самом определенном смысле: интеллигент - это все образованное общество; в ее состав входят все, кто так или иначе, прямо или косвенно, активно или пассивно принимает участие в умственной жизни страны. Интеллигенция есть мыслящая среда, где вырабатываются умственные блага, так называемые «духовные ценности». Они многочисленны и разнообразны, и мы классифицируем их под рубриками: наука, философия, искусство, мораль и т.д. По самой своей природе эти блага или ценности не имеют объективного бытия вне человеческой психики». Другой русский деятель дал следующее определение: «Интеллигенция есть эстетически - антимещанская, социологически - внесословная, преемственная, группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направление к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». Если обратиться к словарям, там мы увидим такое определение интеллигенции: «Интеллигенция - общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным творческим, трудом, развитием и распространением культуры.

Возникновение термина «Русская интеллигенция»

Известный русский мыслитель Федотов, говорил, что «интеллигенция это неповторимое явление русской истории, неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно, то слово, т. е. понятие, обозначаемое им, существует лишь в нашем языке».

Так, как для меня позиция Федотова, по отношению к интеллигенции наиболее близка, я буду опираться на его идеи.

«Правильно определить вещь - значит почти разгадать ее природу». Трудность - и немалая - в том, чтобы найти правильное определение. В нашем случае мы имеем дело с понятием историческим, т. е. с таким, которое имеет долгую жизнь, «живую», а не только мыслимую. Оно создано непотребностью научной классификации, а страстными - хотя идейными - велениями жизни.

Обращаясь к «канону» русской интеллигенции, мы сразу же убеждаемся, что он не способен подарить нам готовое, «каноническое» определение. Каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная - на десять лет - новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения. За идеалистами - «реалисты», за «реалистами» - «критически мыслящие личности» - «народники», за народниками - марксисты - это лишь один основной ряд братоубийственных могил.

Прежде всего, ясно, что интеллигенция - категория не профессиональная. Это не «люди умственного труда». Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров и даже профессоров. Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписаный кодекс - чести, нравственности,- свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда.

«Интеллигенция скорее напоминает монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами обычаями…»

Есть в истории русской интеллигенции основное русло - от Белинского, через народников к революционерам наших дней. Думаю, не ошибемся, если в нем народничеству отведем главное место. «Народники так умно рассуждают об основах своей жизни, что кажется, то, на чем они сидят, умнее того, чем они рассуждают о том». Никто, в самом деле, столько не философствовал о призвании интеллигенции, как именно народники. В этот основной поток втекают разные ручьи, ничего общего с народничеством не имеющие, которые говорят о том, что интеллигенция могла бы идти и под другими знаменами, не переставая быть сама собой. Вдумаемся, что объединяет все эти имена: Чаадаева, Белинского, Герцена, Писарева, Короленко - и мы получим ключ к определению русской интеллигенции.

У всех этих людей есть идеал, которому они служат и которому стремятся подчинить всю жизнь: идеал достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение; идеал, практически заменяющий религию но по происхождению отличный от нее. Идеал коренится в «идее», в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как ее норма и канон. Эта «идея» не вырастает из самой жизни, из ее иррациональных глубин, как высшее ее рациональное выражение.

Говоря простым языком, русская интеллигенция «идейна» и «беспочвенна». «Идейность есть особый тип рационализма, этически окрашенный. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость». Последняя является теоретически производной, но жизненно, несомненно, первенствующей. Этот рационализм весьма далек от подлинной философской ratio. К чистому познанию он предъявляет поистине минимальные требования. Чаще всего он берет готовую систему «истин», и на ней строит идеал личного и общественного поведения.

«Беспочвенность» вытекает уже из нашего понимания идейности, отмежевывая ее от других, органических форм идеализма. Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований. Конечно, отрыв этот может быть лишь более или менее полным. В пределе отрыв приводит к нигилизму, уже не совместимому ни какой идейностью.

Итак, исходя из выше сказанного, можно подвести интеллигенцию к более точному определению: русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей.

Россия в допетровское время

Для рассмотрения интеллигенции в допетровское время, я решил опираться на исследования Бердяева, так как, на мой взгляд, его мысли наиболее подходящие для описания этого периода.

Русский народ по своей душевной структуре народ восточный. Россия - христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал всё западные идеи. Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации. В русской истории, вопреки мнению славянофилов, нельзя найти органического единства. Слишком огромными пространствами приходилось овладевать русскому народу, слишком велики были опасности с Востока, от татарских нашествий, от которых он охранял и Запад, велики были опасности и со стороны самого Запада. Неверно было бы сказать, что Россия страна молодой культуры, недавно еще полу-варварская. В известном смысле Россия страна старой культуры. В киевской России зарождалась культура более высокая, чем в то время на Западе: уже в XIV веке в России была классически-совершенная иконопись и замечательное зодчество. Московская Россия имела очень высокую пластическую культуру с органически целостным стилем, очень выработанные формы быта. Это была восточная культура, культура христианизированного татарского царства. Московская культура вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям. «Но в Московском царстве очень слаба и не выражена была культура мысли. Московское царство было почти безмысленным и безсловесным, но в нем было достигнуто значительное оформление стихии, был выраженный пластический стиль, которого лишена была Россия петровская, Россия пробудившейся мысли и слова. Россия мыслящая, создавшая великую литературу, искавшая социальной правды, была разорванной и бесстильной, не имела органического единства».

Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. Но в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских "природа", стихийная сила, сильнее чем у западных людей, особенно людей самой оформленной латинской культуры. Элемент природно-языческий вошел и в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента - первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленность к потустороннему миру.

После падения Византийской империи, второго Рима, самого большого в мире православного царства, в русском народе пробудилось сознание, что русское, московское царство остается единственным православным царством в мире и что русский народ единственный носитель православной веры. Инок Филофей был выразителем учения о Москве, как Третьем Риме.

Но религиозная идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную роль. Московское православное царство было тоталитарным государством. Иоанн Грозный, который был замечательным теоретиком самодержавной монархии, учил, что царь должен не только управлять государством, но и спасать души.

Когда при патриархе Никоне начались исправления ошибок в богослужебных книгах по греческим образцам и незначительные изменения в обряде, то это вызвало бурный протест народной религиозности. В XVII веке произошло одно из самых важных событий русской истории - религиозный раскол старообрядчества. Ошибочно думать, что религиозный раскол был вызван исключительно обрядоверием русского народа, что в нем борьба шла исключительно по поводу двуперстного и трехперстного знамения креста и мелочей богослужебного обряда. В расколе была и более глубокая историософическая тема. Вопрос шел о том, есть ли русское царство истинно православное царство, т.е. исполняет ли русский народ свое мессианское призвание. Конечно, большую роль тут играла тьма, невежество и суеверие, низкий культурный уровень духовенства и т.п. Но не этим только объясняется такое крупное по своим последствиям событие, как раскол. В народе проснулось подозрение, что православное царство, Третий Рим, повредилось, произошла измена истинной веры, Государственной властью и высшей церковной иерархией овладел антихрист. Народное православие разрывает с церковной иерархией и с государственной властью. Истинное православное царство уходит под землю. С этим связана легенда о Граде Китеже, скрытом под озером. Народ ищет Град Китеж. Возникает острое апокалиптическое сознание в левом крыле раскола, в так называемом беспоповстве. Раскол делается характерным для русской жизни явлением. Так и русская революционная интеллигенция XIX века будет раскольничьей и будет думать, что властью владеет злая сила. И в русском народе и в русской интеллигенции будет искание царства, основанного на правде. В видимом царстве царит неправда. В Московском царстве, сознавшим себя третьим Римом, было смешение царства Христова, царства правды, с идеей могущественного государства, управляющего неправдой. Раскол был обнаружением противоречия, был последствием смешения. Но народное сознание было темным, часто суеверным, в нем христианство было перемешано с язычеством. Раскол нанес первый удар идее Москвы, как Третьего Рима. Он означал неблагополучие русского мессианского сознания. Второй удар был нанесен реформой Петра Великого.

Таким образом, мы видим, что как таковой, интеллигенции в допетровское время, не было, главным тогда было христианство и иконописание.

Развитие русской интеллигенции. Влияние Петра I на судьбу русской интеллигенции

«На весь XVIII век и шире - петербургский период русской истории - ложится одна гигантская тень - Петра Великого - императора-реформатора. И пусть он действовал в том направлении, которое вполне определилось при его отце, пусть его реформы рождены самой логикой исторического развития XVII в....- всё равно нельзя отрицать, что именно Пётр стал создателем новой России». По мнению Федотова, по-настоящему, как широкое общественное течение, интеллигенция рождается с Петром. Конечно, характеристика «беспочвенности» неприменима к титану, поднявшему Россию на своих плечах; да и «идейность» не выражает пафоса его дела - глубоко практического, государственного, коренившегося в исторической почве и одновременно в потребностях исторического дня. Но интеллигенция - детище Петрово, законно взявшее его наследие.

Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошном кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Петровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена своего главы и независимости. Епископские кафедры раздаются протестантствующим царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолизам. К надругательству над церковью и бытом прибавьте надругательство над русским языком, который на полстолетия превращается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее церкви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка обстраивается немецкими палатами и церквами никому неизвестных, календарных угодников, политическими аллегориями новой Империи. Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра.

Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством и народом - та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX в. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой - национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения народной души.

Значит ли это, что мы отвергаем дело Петра? Империю, созданную им. Где русский гений впервые вышел на пространства всемирной истории, и с какой силой и правом утвердил свое место в мире.

Людям, которые готовы проклясть империю и с легкостью выбросить традиции русского классицизма, венчаемого Пушкиным, следует напомнить одно. Только Петербург расколол пленное русское слово, только он снял печать с уст православия. Для всякого ясно, что не только Пушкин, но и Толстой и Достоевский немыслимы без школы европейского гуманизма, как немыслим он сам без классического предания Греции. Ясно и то, что в Толстом и Достоевском впервые на весь мир прозвучал голос допетровской Руси, христианской и даже, может быть, языческой, как в Хомякове и в новой русской богословской школе впервые, пройдя искус немецкой философии и католической теологии, осознает себя дух русского православия.

Как примирить это с нашей схемой сосуществования. Двух культур? Для всех ясно, что эта схема откровенно «схематична». Действительность много сложнее, и даже в XVIII в. русское барство, особенно в нижних слоях его, много народнее, чем выглядит на старинных портретах и в биографиях вельмож.век затянулся чуть не до дней Екатерины. Обе культуры живут в состоянии интрамолекулярного взаимодействия. Начавшись революционным отрывом от Руси, двухвековая история Петербурга есть история медленного возвращения. Перемежаясь реакциями, но все с большей ясностью и чистотой звучит русская тема в новой культуре, получая водительство к концу XIX в. И это параллельно с неуклонным распадом социально-бытовых устоев древнерусской жизни и выветриванием православно-народного сознания. Органическое единство не достигнуто до конца, что предопределяет культурную разрушительность нашей революции. Ленин, в самом деле, через века откликается Петру, открывая или формулируя отрыв от русской культуры впервые к культуре приобщающихся масс.

Вглядимся в интеллигенцию первого столетия. Для нас она воплощается в сонме теперь уже безымянных публицистов, переводчиков, сатириков, драматургов и поэтов, которые, сплотившись вокруг трона, ведут священную борьбу с «тьмой» народной жизни. Они перекликаются с Вольтерами и Дидеротами, как их венценосная повелительница, или ловят мистические голоса с Запада, прекраснодушествуют, ужасаются рабству, которое их кормит, тирании, которой не видят в позолоченном абсолютизме Екатерины. Над этой толпой возвышаются головы истинных подвижников просвещения, писателей, уже рвущихся к народности, Фонвизиных, Новиковых, масонов. Но что единит их всех, так это культ империи: неподдельный восторг перед самодержавием. Нельзя забыть в оценке русской интеллигенции, что она целое столетие делала общее дело с монархией. Выражаясь упрощенно, она целый век шла с царем против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881) и, наконец, с народом против царя (1905-1917).

С мнением Федотова, я полностью согласен, ведь именно с Петром который открыл окно в Европу, появилась настоящая русская интеллигенция, не похожая на западную, но воспитанная его учением, до Петра, как уже говорилось выше, Россия была религиозной, что сильно мешало породить русскую интеллигенцию.

Первым представителем русской интеллигенции, с точки зрения Бердяева, был Радищев, он предвосхитил и определил ее основные черты. Когда Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» написал слова: «Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала», - русская интеллигенция родилась. Радищев - самое замечательное явление в России XVIII в. У него можно, конечно, открыть влияние Руссо и учение об естественном праве. Он замечателен не оригинальностью мысли, а оригинальностью своей чувствительности, своим стремлением к правде, к справедливости, к свободе. Он был тяжело ранен неправдой крепостного права, был первым его обличителем, был одним из первых русских народников. Он был многими головами выше окружавшей его среды. Он утверждал верховенство совести. «Если бы закон, - говорит он, - или государь, или какая бы то ни было другая власть на земле принуждали тебя к неправде, к нарушению долга совести, то будь непоколебим. Не бойся ни унижения, ни мучений, ни страданий, ни даже самой смерти». Радищев очень сочувствовал французской революции, но он протестует против отсутствия свободы мысли и печати в разгар французской революции. Он проповедует самоограничение потребностей, призывает утешать бедняков. Радищева можно считать родоначальником радикальных революционных течений в русской интеллигенции. Главное у него не благо государства, а благо народа. Судьба его предваряет судьбу революционной интеллигенции: он был приговорен к смертной казни с заменой ссылкой на десять лет в Сибирь. Поистине необыкновенна была восприимчивость и чувствительность русской интеллигенции. Русская мысль всегда будет занята преображением действительности. Познание будет связано с изменением.

Русские в своем творческом порыве ищут совершенной жизни, а не только совершенных произведений. Даже русский романтизм стремился не к отрешенности, а к лучшей действительности. Русские искали в западной мысли прежде всего сил для изменения и преображения собственной неприглядной действительности, искали прежде всего ухода из настоящего. Они находили эти силы в немецкой философской мысли и французской социальной мысли. Пушкин, прочитав «Мертвые души», воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!» Это восклицала вся русская интеллигенция, весь XIX в. И она пыталась уйти от непереносимой грусти русской действительности в идеальную действительность. Этой идеальной действительностью была или допетровская Россия, или Запад, или грядущая революция. Русская эмоциональная революционность определялась этой непереносимостью действительности, ее неправдой и уродством. При этом переоценивалось значение самих политических форм. Интеллигенция была поставлена в трагическое положение между империей и народом. Она восстала против империи во имя народа. Россия к XIX в. сложилась в огромное мужицкое царство, скованное крепостным правом, с самодержавным царем во главе, власть которого опиралась не только на военную силу, но также и на религиозные верования народа, с сильной бюрократией, отделившей стеной царя от народа, с крепостническим дворянством, в средней массе своей очень непросвещенным и самодурным, с небольшим культурным слоем, который легко мог быть разорван и раздавлен. Интеллигенция и была раздавлена между двумя силами - силой царской власти и силой народной стихии. Народная стихия представлялась интеллигенции таинственной силой. Она противополагала себя народу, чувствовала свою вину перед народом и хотела служить народу. Тема «интеллигенция и народ» чисто русская тема, мало понятная Западу. Во вторую половину века интеллигенции, настроенной революционно, пришлось вести почти героическое существование, и это страшно спутало ее сознание, отвернуло ее сознание от многих сторон творческой жизни человека, сделало ее более бедной. Народ безмолвствовал и ждал часа, когда он скажет свое слово. Когда этот час настал, то он оказался гонением на интеллигенцию со стороны революции, которую она почти целое столетие готовила.

Влияние декабристов на развитие Русской интеллигенции

Восстание декабристов 14 декабря 1825 года, почти не заметное событие в политической истории русского государства, но зато в истории русской интеллигенции это событие сыграло огромную переломную роль. В оценке этого тяжелого для обеих сторон разрыва нельзя забывать, что интеллигенция начала XIX в., осталась верной себе и традиции Петра. Не она первая изменяет монархии, монархия изменяет своей просветительной миссии. Перепуг Екатерины, Шешковский, гибель Радищева и Новикова - в этом русская интеллигенция неповинна. Она с ужасом встретила восстание крестьянства при Пугачеве и безропотно смотрела на его подавление.

Декабристы были людьми XVIII в., по всем своим политическим идеям, по своему социальному оптимизму, как и по форме военного заговора, в которую вылилась их революция. Целая пропасть отделяет их от будущих революционеров: они завершители старого века, не зачинатели нового. Вдумываясь в своеобразие их портретов в галерее русской революции, видишь, до чего они, по сравнению с будущим, еще почвенны. Как интеллигенция XVIII в., они тесно связаны со своим классом и с государством. Они живут полной жизнью: культурной, служебной, светской. Они гораздо почвеннее интеллигентов типа Радищева и Новикова, потому что прежде всего офицеры русской армии, люди службы и дела, нередко герои, обвеянные пороховым дымом 12-го года. Их либерализм, как никогда впоследствии, питается национальной идеей.

Неудача их движения невольно преломляется в наших глазах его утопичностью. Ничто не доказывает, что либеральная дворянская власть была большей утопией для России, чем власть реакционно-дворянская. Не нам решать этот вопрос. Против обычного - и в революционных кругах - понимания говорит весь опыт XVIII в.

Крушение западнических идеалов заставляет монархию Николая I ощупью искать исторической почвы. Немецко-бюрократическая по своей природе, власть впервые чеканит формулу реакционного народничества: «православие, самодержавие и народность». Но дух, который вкладывается в эту формулу, менее всего народен.

Это был первый опыт реакционного народничества. С тех пор мы пережили еще русский стиль Александра III и православную романтику Николая II. Нельзя отрицать, что к XX в. познание России делает успехи, но вместе с тем глубокое падение культурного уровня дворца, спускающегося ниже помещичьего дома средней руки, делает невозможным возрождение национального стиля монархии. Она теряет всякое влияние на русское национальное творчество.

Однако нельзя забывать, что именно в Николаевские годы в поместном и служилом дворянстве, как раз накануне его социального крушения, складывается, до известной степени, национальный быт. Уродливый галлицизм преодолевается со времени Отечественной войны, и дворянство ближе подходит к быту, языку, традициям крестьянства. Отсюда возможность подлинно национальной дворянской литературы, отсюда почвенность Аксакова, Лескова, Мельникова, Толстого.

Но не забудем - и это основной, глубокий фон, на котором развертывается новая русская история - что существует церковь, прочнее монархии и прочнее дворянской культуры, церковь, связывающая в живом опыте молитвенного подвига десять столетий в одно, питающая народную стихию, поддерживающая холодно-покровительственное к ней государство,- и что церковь именно в XIX в. обретает свой язык, начинает формулировать догмат и строй православия.

И вот среди этой общей тяги к почвенности, к возвращению на родину зарождается русская интеллигенция новой формации, предельно беспочвенная, отрешенная от действительности. Ее историческая память, как и память царя, подавлена кровью мучеников: Радищевых, Рылеевых. Характерен самый уход из бюрократического Петербурга в опальную Москву, где появляются новые добровольные изгнанники: юные, даровитые, полные духовного горения,- но почти все обескровленные. С пламенностью религиозной веры, какой мы не видим у просветителей старого времени и в которой улавливаются отражения религиозной реакции Запада, юные философы утверждаются на Шеллинге, на Гегеле, как на камне вселенской церкви.

«От Шеллинга и Германии к России и православию - таков «царский путь» русской мысли». Если он оказался узкой заросшей тропинкой, виной был политический вывих русской жизни. Бурное разложение дворянской России требовало творческого руководительства власти. Монархия, поглощенная идеей самосохранения, становится тормозом, и политически активные силы, которые некогда окружали Петра, теперь готовятся к борьбе с династией. А в этой борьбе славянофилы не вожди и не попутчики. Их мир действительности, по которому они тоскуют,- в романтическом прошлом, в Руси небывалой; от России реальной их отделяет анархическое неприятие государства. В этом их право на место в истории русской интеллигенции. Но поскольку они находят или осмысливают для себя Церковь, они приобретают, в свернутом состоянии, всю Россию, прошлую и настоящую,- ту, которая уже уходит, но не ту, что рождается в грозе и буре. Утверждаясь на ней, они уходят от русской интеллигенции, которая, однако, любовно хранит память о них, почитая своими.

Шестидесятники

Вполне мыслимо было бы выводить родословную семидесятников непосредственно от людей 40-х годов: представить Белинского и Герцена спускающимися и народ и концентрирующими в социализме свою политическую веру. Но русская жизнь смеется над эволюцией и обрубает ее иной раз только для того, чтобы снова завязать порванную нить. Таким издевательством истории было вторжение шестидесятников.

Отрыв шестидесятников от почвы настолько резок что перед их отрицанием отходит на задний план идейность, и на сцену на короткий момент выступает чистый «нигилист».

По-видимому, нигилизм 60-х годов жизненно в достаточной мере отвратителен. В беспорядочной жизни коммун, в цинизме личных отношений, в утверждении голого эгоизма и антисоциальности, как и в необычайно жалком, оголенном мышлении - чудится какая-то бесовская гримаса: предел падения русской души. По крайней мере, русские художники всех направлений, от Тургенева до Лескова, от Гончарова до Достоевского, содрогнулись перед нигилистом.

В анархизме 60-х годов еще нет политической концентрации воли. Поскольку он отрицает царизм, он становится родоначальником русской революции. И в историю ее он вписывает самую мрачную страницу. «Бесы» Достоевского родились именно из опыта 60-х годов; по отношению к 70-м они являются несправедливой ложью. 60-е годы: это интернационал Бакунина, гимны топору, идеализация Разиновщины и Пугачевщины. Это второе по времени освобождение «бесов», скованных веригами православия. Всякий раз взрыв связан с отрывом от православной почвы новых слоев: дворянства с Петром, разночинцев с Чернышевским, крестьянства с Лениным. И вдруг этот бесовский маскарад, без всяких видимых оснований, обрывается в начале нового десятилетия. 1870 год - год исхода в народ - народничество.

Народничество - идеология <#"justify">Революция и интеллигенция

Люди 40-х годов и народники 70-х представляют крайние вершины русского интеллигентского сознания. Дальше начинается распад этого социологического типа, идущий по двум линиям: понижения идейности, возрастания почвенности. Русская интеллигенция агонизирует долго и бурно: она истекает кровью и настоящей, не умозрительной уже, народной революции. Интеллигенция принадлежит к тем социальным образованиям, для которых успех губителен; они до конца и без остатка растворяются в совершенном деле. Дело интеллигенции - европеизация России, заостренная, со второй половины XIX в., в революции. Победы революции наносят поэтому интеллигенции тяжкие раны. Вот даты их: 1 марта 1881 г., 17 октября 1905 г., 25 октября 1917 г. Из них уже первая смертельна.

«Жизнь интеллигенции этих десятилетий, расплющенной между молотом монархии и наковальней народа, ужасна. Она смыкает свои бездейственные ряды в подобие церкви, построенной на крови мучеников».

Новых идей до появления на сцену марксизма не поступает. Кодекс общественной этики вырабатывает мелочную систему запретительных норм, необходимых, чтобы сохранить дистанцию перед врагом, с которым нет сил бороться. Враг этот откровенно - русское государство и его власть. Умственный консерватизм навсегда остается главным признаком идейно-чистой, пассивно-стойкой русской интеллигенции в ее основном, либерально-народническом русле.

Для России и эта формация людей не бесплодна. Вытесненные из политической борьбы, они уходят в будничную культурную работу. Это прекрасные статистики, строители шоссейных дорог, школ и больниц. Вся земская Россия создана ими. Ими, главным образом держится общественная организация, запускаемая обленившейся, упадочной бюрократией. В гуще жизненной работы они понемногу выигрывают в почвенности, теряя в «идейности». Однако, остаются до конца, до войны 1914 г., в лице самых патриархальных и почтенных своих старцев, безбожниками и анархистами.

Появление марксизма в 90-х годах было настоящей бурей в стоячих водах. Оно имело освежающее, озонирующее значение. В марксизме недаром получают крещение все новые направления - даже консервативные - русской политической мысли. Это тоже импорт, разумеется,- в большей мере, чем русское народничество, имеющее старую русскую традицию. Но в научных основах русского марксизма были моменты здорового реализма, помогшие связать интеллигентскую мысль с реальными силами страны.

К 1905 г. все угнетенные народности царской России шлют в революцию свою молодежь, сообщая ей «имперский» характер.

Революция 1905 г. была уже народным, хотя и не очень глубоким, взрывом. И в удаче и в неудаче своей она оказалась гибельной для интеллигенции. Разгром революционной армии Столыпиным вызвал в ее рядах глубокую деморализацию. Она была уже не та, что в 80-е годы: не пройдя аскетической школы, новое поколение переживало революцию не жертвенно, а стихийно. Оно отдавалось священному безумию, в котором испепелило себя.

После 17 октября 1905 г. перед интеллигенцией уже не стояло мрачной твердыни самодержавия. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право? За эти вещи не умирают. Государственная Дума пародировала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И царская и оппозиционная Россия тонула в грязи коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма.

И в те же самые годы мощно росла буржуазная Россия, строилась, развивала хозяйственные силы и вовлекала интеллигенцию в рациональное и европейское, и в то же время национальное и почвенное дело строительства новой России. Буржуазия крепла и давала кров и приют мощной русской культуре. Самое главное, быть может: лучшие силы интеллигентского общества были впитаны православным возрождением, которое подготовлялось и в школе эстетического символизма и в школе революционной жертвенности.

За восемь лет, протекших между 1906 г. и 1914 г., интеллигенция растаяла почти бесследно. Ее кумиры, ее журналы были отодвинуты в самый задний угол литературы и отданы на всеобщее посмешище. Сама она, не имея сил на отлучение, на ритуальную чистоту, раскрывает свои двери для всякого, кто снисходительно соглашается сесть за один стол с ней временным гостем. В ее рядах уж преобладают старики. Молодежь схлынула, вербующая сила ее идей ничтожна.

Заключение

«Русский человек склонен все переживать трансцендентно, а не имманентно. И это легко может быть рабским состоянием духа. Во всяком случае это - показатель недостаточной духовной возмужалости. Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себе имманентным государство, церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее. Никогда русская интеллигенция не переживала истории и исторической судьбы как имманентной себе, как своего собственного дела и потому вела процесс против истории, как против совершающегося над ней насилия. Трансцендентные переживания в массе народной сопровождались чувством религиозного благоговения и покорности. Тогда возможно было существование Великой России. Но это трансцендентное переживание не перешло в имманентное переживание святыни и ценности».

Подведем итог работы. Понятие интеллигенция русское и не имеет аналогов в других языка. Конечно есть и понятие интеллектуал, однако оно имеет совершенно другое значение. Принадлежать к классу интеллектуалов могут люди получившие высшее образование. Занимаются они преимущественно умственным трудом.

Интеллигент понятие более широкое, зародившееся в Росси.

Интеллигент обладает всегда независимым мнением, набором нравственных и морально этических установок. Интеллигенция, вобрала в себя исключительную черту русского народа - доверчивость. Она впитывала в себя все, что предлагал ей Запад, не разбираясь и не сопоставляя с тем, нужны ли вообще эти европейские идеалы русскому народу. Ведь он имел за своими плечами, на момент зарождения интеллигенции многовековую историю, со своими уникальными обычаями и традциями, укладом жизни и так далее. Не хотел он принимать европейскую культуру. Это неизбежно приводит к разрыву между интеллигенцией и простым русским народом. Пропитываясь идеалами запада интеллигенция отторгается сначала от народа, затем от власти, затем от власти и от народа.

Сегодняшняя духовно-практическая ситуация во многом близка к ситуации начала 19 века, но оглядываясь на исторический путь нашей страны, который во многом был определен русской интеллигенций, сейчас мы видим их ошибки. И уже по-другому будем принимать решения, что б ни повторить тех же оплошностей. Но обвинять в том, что случилось, было бы по крайне мере глупо и неблагодарно. Потому как они преследовали самые высокие цели, они хотели лучшего для своей страны, своего народа. Возможна та слепая любовь, которой они любили Россию, не дала им дальновидности. Были среди русской интеллигенции люди предвидевшие необратимые трагичные последствия, но основная масса русской интеллигенции, в силу различных причин не смогла этого разглядеть и принять то, что смогли увидеть другие.

С.Л.Франк писал: «Подводя итоги сказанному, мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия... Все отношение интеллигенции к политике, ее фанатизм и нетерпимость, ее непрактичность и неумелость в политической деятельности, ее невыносимая склонность к фракционным раздорам, отсутствие у нее государственного смысла - все это вытекает из монашески-религиозного ее духа, из того, что для нее политическая деятельность имеет целью не столько провести в жизнь какую-либо объективно полезную, в мирском смысле, реформу, сколько истребить врагов веры и насильственно обратить мир в свою веру». Понятно, что речь не идет ни о злонамеренности, ни о бескрылом прагматизме обывателя. Это видно хотя бы из того, что раз за разом, добиваясь своих целей, интеллигенция «вдруг» обнаруживает, что то многое, что она критиковала в государстве, чем была недовольна, - исчезло. Но... от этого самой интеллигенции, во всяком случае, ее большей части, стало только хуже. Так было в 1917 г., так было и в 1991 г. Так было и будет до тех пор, пока интеллигенция сама не то что поймет, а прочувствует, что, прежде всего в ее интересах - сильное русское государство, сильные государственные институты. Что сильное государство - это такая ценность, по сравнению с которой оказываются второстепенными, а то и ничтожными многие западнические утопии «нигилистической религии земного благополучия». Если бы наша интеллигенция прислушалась к государственному чувству крестьян и рабочих, офицеров и православных священников, если бы она вспомнила свои культурные корни, то многое сегодня бы изменилось. Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, - и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Царь не должен сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти... (А.С.Пушкин)

Список используемой литературы

Г. П. Федотов, I т., Лицо России. Статьи 1918 - 1930. 2-е издание. YMCA-PRESS, Paris, 1988.

Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М: Наука, 1990.

Н. А. Бердяев. Смысл истории. М.: Мысль, 1990.

Н. А. Бердяев. Духовные основы русской революции. M., -Литepaтypнaя yчeбa, 1990. Kн, 2. C, 123 - 139.

.«Вехи»: Сборник статей о русской интеллигенции. М. 1909 г. #"justify">.Интеллигенция в России: Сборник статей о русской интеллигенции в ответ «Вехам». 1910 год.

С. Л. Франк. Этика нигилизма. #"justify">.И. В. Кондаков. Культура России. #"justify">.А. И. Солженицын. Образованщина. #"justify">.Иванов - Разумник. История русской общественной мысли. #"justify">.Д.Н. Овсянниково-Куликовский. Психология русской интеллигенции. #"justify">.В. Кормер:Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. #"justify">.Л. Люкс. «Летопись триумфального поражения».

.#"justify">.В.П. Бажов: «Интеллигенция: вопросы и ответы». http://www.istorya.ru/referat/5980/1.php

Репетиторство
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

В культурных странах, давно уже участвующих в развитии мирового прогресса, интеллигенция, т. е. образованная и мыслящая часть общества, создающая и распространяющая общечеловеческие духовные ценности, представляет собою, если можно так выразиться, величину бесспорную, ясно определившуюся, сознающую свое значение, свое призвание. Там интеллигенция делает свое дело, работая на всех поприщах общественной жизни, мысли и творчества и не задаваясь (разве лишь случайно и мимоходом) мудреными вопросами вроде: «что же такое интеллигенция и в чем смысл ее существования?» Там не подымаются «споры об интеллигенции» или, если иногда и подымаются, то не получают и сотой доли того значения, какое они имеют у нас. Не приходится там и писать книг на тему: «история интеллигенции»... Вместо того в тех счастливых странах пишут книги по истории наук, философии, техники, искусства, общественных движений, политических партий...

Иначе стоит дело в странах отсталых и запоздалых. Здесь интеллигенция является чем-то новым и необычным, величиною не «бесспорною», не определившеюся: она созидается и стремится к самоопределению; ей трудно уяснить себе свои пути, выйти из состояния брожения и обосноваться на прочном базисе разнообразного и плодотворного культурного труда, на который был бы спрос в стране, без которого страна не только не могла бы обойтись, но и сознавала бы это.

И потому в странах отсталых и запоздалых интеллигенция то и дело прерывает свою работу недоуменными вопросами вроде: «что же такое интеллигенция и в чем смысл ее существования, - «кто виноват, что она не находит своего настоящего дела, - «что делать?».

Вот именно в таких странах и пишут «историю интеллигенции», то есть историю этих недоуменных и мудреных вопросов. И такая «история», по необходимости, превращается в психологию.

Тут мы - en pleine psychologie... Приходится выяснять психологию интеллигентского «горя», происшедшего от интеллигентского «ума», - от самого факта появления этого ума в стране запоздалой и отсталой. Приходится вскрывать психологические основы скуки Онегина, объяснять, почему Печорин попусту растратил свои богатые силы, почему скитался и томился Рудин и т. д.

На первый план изучения выступает психология исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, «отщепенцев», «лишних людей», их преемников в пореформенное время - «кающихся дворян», «разночинцев» и т. д.

Эта психология - настоящий «человеческий документ», сам по себе в высокой степени ценный, любопытный для иностранца-наблюдателя, а для нас, русских, имеющий глубокое жизненное значение - воспитательное и просветительное.

Здесь очерчивается ряд вопросов, из которых я остановлюсь лишь на одном - не для того, конечно, чтобы решить его на этих страницах «Введения», а только для того, чтобы, наметив его, сразу ввести читателя inmediasres- в круг тех основных идей, которые я положил в основу этого посильного труда по «истории русской интеллигенции».

Это - вопрос о резком, бьющем в глаза контрасте между богатством умственной и вообще душевной жизни нашей интеллигенции от 20-х годов прошлого века до наших дней и сравнительною незначительностью достигну-

тых результатов в смысле прямого влияния интеллигенции на ход вещей у нас и на подъем общей культуры в стране.

Это - антитеза богатства наших идеологий, доходившего нередко до изысканности, до роскоши наших литературных и в частности художественных сокровищ, с одной стороны, и нашей всероссийской отсталости - с другой, нашей культурной (выражаясь крылатым словом Гоголя) «бедности да бедности».

Прямым последствием этого вопиющего противоречия явились и продолжают являться особые настроения, свойственные нашей интеллигенции, - настроения, которые я назову «чаадаевскими», потому что их провозвестником был Чаадаев, давший им первое и притом наиболее резкое и крайнее выражение в своих знаменитых «философических письмах».

Вспомним любопытный эпизод, связанный с ними, и впечатление, ими произведенное.

Никитенко в своем «Дневнике» под 25 октября 1836 года записал следующее: «Ужасная суматоха в цензуре и в литературе. В 15-м № «Телескопа» (т. XXXIV) напечатана статья под заглавием: «Философские письма». Статья написана прекрасно: автор ее (П. Я.) Чаадаев. Но в ней весь наш русский быт выставлен в самом мрачном виде. Политика, нравственность, даже религия представлены как дикое, уродливое исключение из общих законов человечества. Непостижимо, как цензор Болдырев пропустил ее. Разумеется, в публике поднялся шум. Журнал запрещен. Болдырев, который одновременно был профессором и ректором московского университета, отрешен от всех должностей. Теперь его вместе с (Н. И.) Надеждиным, издателем «Телескопа», везут сюда для ответа».

Чаадаева, как известно, объявили сумасшедшим и подвергли домашнему аресту 1 .

О впечатлении, произведенном статьей Чаадаева на мыслящих людей того времени, можно судить по воспоминаниям Герцена в «Былое и Думы»: «...письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию... Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь... Летом 1836 года я спокойно сидел за своим письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку «Телескопа...»

«Философское письмо к даме, перевод с французского», сперва не привлекло к себе его внимания, - он принялся за другие статьи. Но когда он стал читать «письмо», то оно сразу глубоко заинтересовало его: «со второй, с третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлаждённым, но еще озлобленным. Этак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие жизнью, а не теорией... Читаю дальше, - письмо растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце. Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и чувствам, и потом снова читал и читал. И это напечатано по-русски неизвестным автором... Я боялся, не сошел ли я с ума. Потом я перечитывал «письмо» Витбергу, потом С., молодому учителю вятской гимназии, потом опять себе. Весьма вероятно, что то же самое происходило в разных губернских и уездных городах, в столицах и Господских домах. Имя автора я узнал через несколько месяцев» («Сочинения А. И. Герцена», т. II, стр. 402 - 403).

Основную мысль «письма» Герцен формулирует так: «прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет, это - «пробел разумения, грозный урок, данный народам, - до чего отчуждение и рабство могут довести 2 . Это было покаяние и обвинение...» (403).

1 О Чаадаеве мы имеем превосходные страницы П. Н. Милюкова в его книге «Главные течения русской исторической мысли» (в 3-м изд. 1913 г., с. 323 - 342) и замечательный труд М. Я. Гершензона - «П. Я. Чаадаев» (1908), где переизданы и сочинения Чаадаева.

2 Подлинные выражения Чаадаева.

Философско-историческое построение Чаадаева подкупает стройностью и последовательностью развития основной идеи, которой нельзя отказать ни в относительной оригинальности 1 , ни в глубине, но оно неприятно поражает крайнею утрировкою характеристики всего русского, явно несправедливою и резкою односторонностью мистико-христианского, католического воззрения. Перечитывая знаменитые «письма», мы невольно думаем об авторе: вот - самобытный и глубокий мыслитель, страдавший каким-то дальтонизмом мысли и не обнаруживающий - в своих суждениях - ни чувства меры, ни такта, ни критической осторожности.

Приведу некоторые места - из числа наиболее парадоксальных - с тем, чтобы вслед затем подвергнуть их некоторой «операции»: отбросив крайности, смягчив резкости, нетрудно обнаружить скрытое в глубине идей Чаадаева зерно какой-то грустной правды, которою легко объясняются «чаадаевские настроения» нашей интеллигенции, но отнюдь не оправдываются выводы и парадоксы Чаадаева.

Отрицание Чаадаева направлено прежде всего на историческое прошлое России. У нас, по его мнению, не было героического периода, «увлекательного фазиса «юности», «бурной деятельности», «кипучей игры духовных сил народных». Наша историческая юность - это киевский период и время татарского ига, о котором Чаадаев говорит; «сначала - дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, - такова печальная история нашей юности...» (Гершензон, 209). Эта эпоха не оставила «ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, - вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его живо и картинно...» (там же).

Резкая утрировка бросается в глаза, - и уже Пушкин, в письме к Чаадаеву, резонно возражал ему, указывая на то, что его краски слишком сгущены. Наше историческое прошлое не блещет, конечно, ярким колоритом и, сравнительно с западноевропейским средневековьем, представляется тусклым, серым, невзрачным, - но картина, начертанная Чаадаевым, свидетельствует лишь о том, что ее автор не обладал задатками историка, не был призван к спокойному и объективному историческому созерцанию, а был типичный импрессионист в истории и в философии истории. На импрессионизме нельзя построить сколько-нибудь правильного исторического воззрения, в особенности если исходным пунктом служит предвзятая узкая идея, вроде той, которая вдохновляла Чаадаева.

Но, однако, если отбросить крайности («ни одного привлекательного воспоминания», «ни одного почтенного памятника» и т. д.) и неуместные требования (напр., каких-то «грациозных образов»), если профильтровать ретроспективные филиппики Чаадаева, то в осадке получится вполне возможное и закономерное настроение мыслящего человека, который, вкусив от европейской культуры, выносит от созерцаний нашего прошлого скорбные мысли о его относительной скудности, об угнетающих и притупляющих условиях жизни, о какой-то национальной немощи. Впоследствии историк Щапов (кажется, независимо от идей Чаадаева) в ряде исследований сделал попытку документально обосновать этот печальный факт нашей исторической скудости. Попытка вышла не вполне удачною, но показала психологическую возможность такого настроения и воззрения, уже вовсе не обусловленных предвзятою мистическою доктриною или какими-либо пристрастиями к католическому западу.

Прочтем еще, переходя от прошлого к настоящему:

1 П. Н. Милюков указывает на сочинение Бональда «Legislationprimitive,considereeparlaRaison»,aтакже на идеи Ж. де Местра как на источник историко-философских воззрений Чаадаева.

«Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте? Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования (?), ни для чего не выработано хороших привычек (?), ни для чего нет правил (?); нет даже домашнего очага (??)... В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам...» (с. 208).

Все это, очевидно, преувеличено почти до абсурда, и краски сгущены до аляповатости. Но тем не менее тут скрывается зерно глубокой правды.

Отсутствие культурной выправки, воспитанности, отчужденность от окружающей среды, тоска существования, «душевное скитальчество», недостаток того, что можно назвать «культурной оседлостью», - все это черты слишком известные, и в этой книге мы будем говорить о них подробно. Но вот на что следует обратить внимание и что, надеюсь, выяснится в конце этой «психологической истории» нашей интеллигенции. Черты, на которые указал, по обычаю своему сильно сгустив краски, Чаадаев, шли на убыль, - по мере численного роста нашей интеллигенции и прогрессивного развития ее идеологии. Чацкий просто бежал - «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», Онегин и Печорин скучали, «прожигали жизнь» и скитались, Рудин «душою скитался», маялся и погиб в Париже на баррикадах. Но уже Лаврецкий «сел на землю» и как-никак «пахал ее» и нашел «пристанище». Потом пошли «нигилисты», «разночинцы», «кающиеся дворяне», и все они более или менее знали, что они делают, чего хотят, куда идут, - и были в большей или в меньшей мере свободны от «чаадаевских настроений» и от душевных томлений людей 40-х годов.

Пропасть между мыслящей, передовой частью общества и окружающею широкой общественной средой заполнялась и исчезала. В 70-х и последующих годах интеллигенция вплотную подошла к народной массе...

Тем не менее «чаадаевские настроения» далеко еще не ликвидированы, - возможность их появления, в более или менее смягченной форме, не устранена. Можно утверждать только, что мы идем к их устранению в будущем в что после великого поворота нашей истории в 60-х годах они потеряли свою былую остроту.

«Чаадаевские настроения» были, в дореформенное время, психологически неизбежным порождением отчужденности передовой части общества от широкой общественной среды и от народа.

Реформы 60-х годов, успехи демократизации, распространение просвещения, численный рост интеллигенции сделали невозможным рецидив этих безотрадных настроений в их прежней остроте, - в форме того «национального пессимизма» или «национального отчаяния», к какому нередко были близки люди 30-х и 40-х годов, сочувственно прислушивавшиеся к филиппикам Чаадаева, не разделяя, однако, его воззрений и выводов.

«Чаадаевских настроений» не был чужд даже уравновешенный русский патриот Пушкин, так умно и метко возражавший Чаадаеву. «После стольких возражений, - писал великий поэт московскому мыслителю, - я должен вам сказать, что в вашем послании есть много вещей глубокой правды. Нужно признаться, что наша общественная жизнь весьма печальна. Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, к справедливости и правде, это циническое презрение к мысли и к человеческому достоинству, действительно, приводят в отчаяние. Вы хорошо сделали, что громко это «высказали...»

Пушкин, как и многие, одобрял филиппику Чаадаева в той ее части, которая была направлена на современную Россию, на тогдашнюю русскую действительность, но не признавал основательными огульные нападки Чаадаева на историческое прошлое России и его отрицательное, глубоко пессимистическое отношение к ее будущности.

Одинаково отрицательно относились к современной русской действительности и западники, и передовые славянофилы. Но ни те, ни другие не теряли веры в будущее России и были весьма далеки от того национального самоотрицания и самоуничижения, выразителем которою явился Чаадаев.

И многое из того, что передумали, перечувствовали, что создали, что высказали благороднейшие умы эпохи - Белинский, Грановский, Герцен, К. Аксаков, Ив. и П. Киреевские, Хомяков, потом Самарин и др. - было как бы «ответом» на вопрос, поднятый Чаадаевым. Словно в опровержение пессимизма Чаадаева явилось поколение замечательных деятелей, умственная и моральная жизнь которых положила начало нашему дальнейшему развитию. Чаадаеву вся русская история казалась каким-то недоразумением, бессмысленным прозябанием в отчуждении от цивилизованного мира, идущего вперед, - славянофилы и западники стремились уяснить смысл нашего исторического прошлого, заранее полагая, что он был и что русская история, как и западноевропейская, может и должна иметь свою «философию». Расходясь в понимании смысла нашей исторической жизни, они сходились в скорбном отрицании настоящего и в стремлении заглянуть в будущее, в уповании на будущее, которое Чаадаеву представлялось ничтожным и безнадежным 1 .

История русской интеллигенции на протяжении всего XIX века идет в направлении, как сказано выше, убыли «чаадаевщины» в разных ее формах, и можно предвидеть, что в недалеком будущем мы достигнем полной ее ликвидации.

Выяснить общественно-психологические основания «чаадаевских настроений», их последовательного смягчения, их временного (в разные эпохи) обострения, наконец, их неизбежного упразднения в будущем и составит задачу предлагаемого труда.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 16.04.2021. Русская интеллигенция. История, идеи и судьбы