***

Амур Река: литературный дневник

Люди. Игорь Северянин. Медальоны
Психоделика Или Три Де Поэзия


МЕДАЛЬОНЫ. Сонеты о поэтах, писателях и композиторах


Автор: Игорь СЕВЕРЯНИН



АНДРЕЕВ


Предчувствовать грядущую беду
На всей земле и за ее пределом
Вечерним сердцем в страхе омертвелом
Ему ссудила жизнь в его звезду.


Он знал, что Космос к грозному суду
Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом,
Он кару зрил над грешным миром, целом
Разбитостью своей, твердя: «Я жду».


Он скорбно знал, что в жизни человечьей
Проводит Некто в сером план увечий,
И многое еще он скорбно знал,


Когда, мешая выполненью плана,
В волнах грохочущего океана
На мачту поднял бедствия сигнал.


1926



АПУХТИН


Вы помните ли полуанекдот,
Своей ничтожностью звучащий мило,
Как девочка у матери спросила,
Смотря на вздутый недугом живот:


«Он настоящий дядя или вот,
Нарочно так?» – Мы, посмотрев уныло, –
По-девочкину, на его чернила,
Вопрос предложим вкусу самый тот…


Из деликатности вкус не ответит.
Но вы – вы, подрастающие дети,
Поймете, верю, чутче и живей


Красноречивое его молчанье.
Тебе ж, певец, скажу я в оправданье:
– Ты был достоин публики своей.


1926



АРЦЫБАШЕВ


Великих мало в нашей жизни дней,
Но жизнь его – день славный в жизни нашей.
Вам, детки, солидарные с папашей,
Да будет с каждым новым днем стыдней.


Жизнь наша – бред. Что Санин перед ней? –
Невинный отрок, всех вас вместе краше!
Ведь не порок прославил Арцыбашев, –
Лишь искренность, которой нет родней.


Людей им следовать не приглашая,
Живописал художник, чья большая, –
Чета не вашим маленьким, – коря


Вас безукорно, нежно сострадая,
Душа благоуханно-молодая
Умучена законом дикаря.


1927. Март
Eesti, Toila



АХМАТОВА


Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает четки.
Осенней ясностью в ней чувства четки.
Удел – до святости непоправим.


Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости, уплывший в лодке
Рекой из собственной ее крови.


Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как розы, изо рта.


Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль ее во имя Бога;
Ведь розы крови – розы для креста…


1925



БАЙРОН



Не только тех он понял сущность стран,
Где он искал – вселенец – Человека,
Не только своего не принял века, –
Всех, – требовательный, как Дон-Жуан.


Британец, сам клеймящий англичан,
За грека биться, презирая грека,
Решил, поняв, что наилучший лекарь
От жизни – смерть, и стал на грани ран.


Среди аристократок и торговок
Искал внутри хорошеньких головок
Того, что делает людей людьми.


Но женщины для песнопевца воли
Объединились вплоть до Гвиччиоли
В угрозу леди Лэмб: «Remember me*».


1927


__________
*Помни меня (англ.).



БАЛЬЗАК


В пронизывающие холода
Людских сердец и снежных зим суровых
Мы ищем согревающих, здоровых
Старинных книг, кончая день труда.


У камелька, оттаяв ото льда,
Мы видим женщин, жизнь отдать готовых
За сон любви, и, сравнивая новых
С ушедшими, все ищем их следа.


Невероятных призраков не счесть…
Но «вероятная невероятность» есть
В глубинных книгах легкого француза,


Чей ласков дар, как вкрадчивый Барзак,
И это имя – Оноре Бальзак –
Напоминанье нежного союза…


1925



БЕТХОВЕН



Невоплощаемую воплотив
В серебряно-лунящихся сонатах,
Ты, одинокий, в непомерных тратах
Души, предвечный отыскал мотив.


И потому всегда ты будешь жив,
Окаменев в вспененностях девятых,
Как памятник воистину крылатых,
Чей дух – неумысляемый порыв.


Создатель Эгмонта и Леоноры,
Теперь тебя, свои покинув норы,
Готова славить даже Суета,


На светоч твой вперив слепые очи,
С тобой весь мир. В ответ на эту почесть –
Твоя презрительная глухота.


1927



БИЗЕ


Искателям жемчужин здесь простор:
Ведь что ни такт – троякий цвет жемчужин.
То розовым мой слух обезоружен,
То черный власть над слухом распростер.


То серым, что пронзительно остер,
Растроган слух и сладко онедужен,
Он греет нас, и потому нам нужен,
Таланта ветром взбодренный костер.


Был день – толпа шипела и свистала.
Стал день – влекла гранит для пьедестала.
Что автору до этих перемен!


Я верю в день, всех бывших мне дороже,
Когда сердца вселенской молодежи
Прельстит тысячелетняя Кармен!


1926



БЛОК


Красив, как Демон Врубеля для женщин,
Он лебедем казался, чье перо
Белей, чем облако и серебро,
Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем…


Благожелательный к меньшим и меньшим,
Дерзал – поэтно видеть в зле добро.
Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел.
Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.


Он тщетно на земле любви искал:
Ее здесь нет. Когда же свой оскал
Явила Смерть, он понял: – Незнакомка…


У рая слышен легкий хруст шагов:
Подходит Блок. С ним – от его стихов
Лучащаяся – странничья котомка…


1925



БОДЛЕР


В туфле ли маленькой – «Les fleurs du mal»*,
В большом ли сердце – те же результаты:
Не злом, а добродетелью объяты
Земнившие небесную эмаль.


В днях юности – семи грехов скрижаль
И одуряющие ароматы.
Благочестивые придут закаты,
И целомудрия до боли жаль.


Ты в комнаты вечерний впустишь воздух,
О ледяных задумаешься звездах,
Утончишь слух, найдешь для тела тишь.


И выпрыгнут обиженно в окошки
Грехом наэлектриченные кошки,
Лишь пса раскаянья ты присвистишь.


1926


__________
*«Цветы зла» (фр.).



БОРАТЫНСКИЙ


Ложь радостей и непреложье зол
Наскучили взиравшему в сторонке
На жизнь земли и наложили пленки
На ясный взор, что к небу он возвел.


Душой метнулся к северу орел,
Где вздох крылатый теплится в ребенке,
Где влажный бог вкушает воздух тонкий,
И речи водопада внемлет дол.


Разочарованному обольщенья
Дней прежних не дадут отдохновенья
И горького не усладят питья.


С оливой мира смерть, а не с косою.
Так! в небе не смутит его земное,
Он землю отбывал без бытия…


1926



БРЮСОВ


Его воспламенял призывный клич,
Кто б ни кричал – новатор или Батый…
Не медля честолюбец суховатый,
Приемля бунт, спешил его постичь.


Взносился грозный над рутиной бич
В руке самоуверенно зажатой,
Оплачивал новинку щедрой платой
По-европейски скроенный москвич.


Родясь дельцом и стать сумев поэтом,
Как часто голос свой срывал фальцетом,
В ненасытимой страсти все губя!


Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,
Готовый песни петь грядущих гуннам,
Не пощадил он – прежде всех – себя…


1926



ПОЛЬ БУРЖЕ


Как должного ему я не воздам,
Как я пройду своей душою мимо
Того, кем нежно, бережно хранима
Благая сущность девствуюших дам?


Сквернит мужская черствость часто храм
Душ, на земле взыскавших серафима,
Есть тонкий аромат в удушье дыма
Так называемых «мещанских» драм.


Как будто обыватель без души?..
И как его ты, критик, ни круши,
Блажен, в душе найти сумевший душу.


И если, кончив том, вздохнешь: «Уже?..»
Я думаю, я правды не нарушу,
Признав твой возглас честью для Бурже!


1925



БУНИН


В его стихах – веселая капель,
Откосы гор, блестящие слюдою,
И спетая березой молодою
Песнь солнышку. И вешних вод купель.


Прозрачен стих, как северный апрель.
То он бежит проточною водою,
То теплится студеною звездою,
В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.


Уют усадеб в пору листопада.
Благая одиночества отрада.
Ружье. Собака. Серая Ока.


Душа и воздух скованы в кристалле.
Камин. Вино. Перо из мягкой стали.
По отчужденной женщине тоска.


1925



БЕЛЫЙ


В пути поэзии, – как бог, простой
И романтичный снова в очень близком, –
Он высится не то что обелиском,
А рядовой коломенской верстой.


В заумной глубине своей пустой –
Он в сплине философии английском,
Дивящий якобы цветущим риском,
По существу, бесплодный сухостой…


Безумствующий умник ли он или
Глупец, что даже умничать не в силе –
Вопрос, где нерассеянная мгла.


Но куклу заводную в амбразуре
Не оживит ни золото лазури,
Ни переплеск пенснэйного стекла…


1926



ВЕРБИЦКАЯ


К ней свысока относится Парнас,
Ее поставив вне литературы:
Ах, Искренность! твоей фюрирутуры
Хрусталинки на крыльях – бред для нас…


Парнасу вторит Критика: «Она
Способна развратить, всмотритесь в туры
Ее идей…» И вот для креатуры
Читательской она, как грех, нужна…


Но несмотря на все ее бессилье
(Верней – благодаря ему!), обилье
Поклонников – печалящий симптом:


Находит в ней охотник за бациллой
Разврата то, роднящее с гориллой,
Чего она не вкладывала в том…


1926



ВЕРДИ


Поют на маскированном балу
Сердца красавиц, склонные к измене.
А преданный сердцам певучий гений
Подслушивает их, таясь в углу.


Он сквозь столетья розовую мглу,
Впитав исполненную наслаждений
Песнь их сердец, пред нами будит тени
Мелодий, превратившихся в золу…


Пусть эта песнь в огне своем истлела!
Ренато, Риголетто и Отелло,
Эрнани, Амонасро и Фальстаф,


Перепылав, все растворилось в тверди,
Взнесенные в нее крылами Верди,
Нас и золою греть не перестав.


1926



ВЕРЛЕН


Абсент, питавший грубость апаша,
В нем ласковые пробуждал оттенки.
Телесные изничтожала стенки
Полетом опьяненная душа.


Он, глубь души вином опустоша,
Уподоблял себя демимондэнке,
Кого врач Ужас выбрал в пациентки,
И умерщвлял с улыбкой, не спеша.


Он веет музыкальною вуалью,
Он грезит идеальною печалью,
В нем бирюзового тумана плен.


В ут;нченностях непереводимый,
Ни в чем глубинный, в чуждости родимый.
Ни в ком неповторимый Поль Верлен.


1926



ЖЮЛЬ ВЕРН


Он предсказал подводные суда
И корабли, плывущие в эфире.
Он фантастичней всех фантастов в мире
И потому – вне нашего суда.


У грез беспроволочны провода,
Здесь интуиция доступна лире,
И это так, как дважды два – четыре,
Как всех стихий прекраснее – вода.


Цветок, пронизанный сияньем светов,
Для юношества он и для поэтов,
Крылатых друг и ползающих враг.


Он выше ваших дрязг, вражды и партий.
Его мечты на всей всемирной карте
Оставили свой животворный знак.


1927



ВИСНАПУ


В нем есть протест, простор и глубина,
И солнце в колыбель ему запало:
В цветок огнистый ночи под Купала
Поверил он, в чьем имени – весна.


Он умудрен, – и песнь его грустна:
Мерцанье в ней печального опала.
Ах, буря не одна его трепала!
Он молчалив. Душа его ясна.


Он, патриотом будучи, вселенен,
Трудолюбив, но склонен к бодрой лени
Благочестивых северных полей.


Вот он идет по саду, поливая
Возделанный свой сад, а полевая
Фиалка за оградой все ж милей…


1933. Сентябрь, 22
Замок Hrastovec, Slovenija



ГАМСУН


Мечта его – что воск, и дух – как сталь.
Он чувствовать природу удостоен.
Его родил безвестный миру Лоэн –
Лесной гористый север Гудбрансталь.


Норвежских зим губительный хрусталь,
Который так божественно спокоен.
Дитя и зверь. Анахорет и воин.
Фиорда лед и оттепели таль.


Его натуре северного Барда
Изменнически-верная Эдварда,
Пленительная в смутности, ясна.


А город ему кажется мещанкой,
«С фантазиею, вскормленной овсянкой»,
Что в клетку навсегда заключена.


1925



ГИППИУС


Ее лорнет надменно-беспощаден,
Пронзительно-блестящ ее лорнет.
В ее устах равно проклятью «нет»
И «да» благословляюще, как складень.


Здесь творчество, которое не на день,
И женский здесь не дамствен кабинет…
Лью лесть ей в предназначенный сонет,
Как льют в фужер броженье виноградин.


И если в лирике она слаба
(Лишь издевательство – ее судьба!) –
В уменье видеть слабость нет ей равной.


Кровь скандинавская прозрачней льда,
И скован шторм на море навсегда
Ее поверхностью самодержавной.


1926



ГЛИНКА


В те дни, когда уже, казалось, тмила
Родную музу муза чуждых стран,
Любимую по-русски звал Руслан
И откликалась русская Людмила.


Мелодию их чувств любовь вскормила.
Об их любви поведал нам Баян,
Кому был дар народной речи дан,
Чье вдохновенье души истомило.


Нелепую страну боготворя,
Не пожалел он жизни за царя,
Высоконареченного Профаном,


Кто, гениальность Глинки освистав,
Чужой в России учредил устав:
Новатора именовать болваном.


1926-1931



ГОГОЛЬ


Мог выйти архитектор из него:
Он в стилях знал извилины различий.
Но рассмешил при встрече городничий,
И смеху отдал он себя всего.


Смех Гоголя нам ценен оттого, –
Смех нутряной, спазмический, язычий, –
Что в смехе древний кроется обычай:
Высмеивать свое же существо.


В своем бессмертье мертвых душ мы души,
Свиные хари и свиные туши,
И человек, и мертвовекий Вий –


Частица смертного материала…
Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,
Нам нужен смех, как двигатель крови…


1926



ГОНЧАРОВ


Рассказчику обыденных историй
Сужден в удел оригинальный дар,
Врученный одному из русских бар,
Кто взял свой кабинет с собою в море…


Размеренная жизнь – иному горе,
Но не тому, кому претит угар,
Кто, сидя у стола, был духом яр,
Обрыв страстей в чьем отграничен взоре…


Сам, как Обломов, не любя шагов,
Качаясь у японских берегов,
Он встретил жизнь совсем иного склада,


Отличную от родственных громад,
Игрушечную жизнь, чей аромат
Впитал в свои борта фрегат «Паллада».


1926



ГОРЬКИЙ


Талант смеялся… Бирюзовый штиль,
Сияющий прозрачностью зеркальной,
Сменялся в нем вспененностью сверкальной,
Морской травой и солью пахнул стиль.


Сласть слез соленых знала Изергиль,
И сладость волн соленых впита Мальвой.
Под каждой кофточкой, под каждой тальмой –
Цветов сердец зиждительная пыль.


Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,
Живописал высокий исповедник
Души, смотря на мир не свысока.


Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,
Еще хрустальные сочатся капли
Ключистого таланта босяка.


1926



Т. А. ГОФМАН


Вокруг нас жуть: в трагичном и смешном,
В сопутнике живом таится призрак.
Фарфор бездушный часто больше близок,
Чем человек. И стерта грань меж сном.


Иным заранее предрешено
Могущество ничтожного карниза.
Во всем таится месть, вражда и вызов.
Любить Мечту и то порой грешно.


Как прорицательна болезнь фантаста,
Ведущая здоровых к бездне часто,
Сокрытой их здоровьем от очей.


Провидец в лике отблесков столиких,
Не величайший ли из всех великих
Поэтов Гофман в ужасе речей?


1926



ГРИГ


Тяжелой поступью проходят гномы.
Все ближе. Здесь. Вот затихает топ
В причудливых узорах дальних троп
Лесов в горах, куда мечты влекомы,


Студеные в фиордах водоемы.
Глядят цветы глазами антилоп.
Чьи слезы капают ко мне на лоб?
Не знаю, чьи, но как они знакомы!


Прозрачно капли отбивают дробь,
В них серебристо-радостная скорбь,
А капли прядают и замерзают.


Сверкает в ледяных сосульках звук.
Сосулька сверху падает на луг,
Меж пальцев пастуха певуче тает.


1927



ГУМИЛЕВ


Путь конквистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне – морские мысли –
Трехцветились, когда ветрел костер.


Их путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писания описьмил.
Уж как Европа Африку не высмей,
Столп огненный – души ее простор.


Кто из поэтов спел бы живописней
Того, кто в жизнь одну десятки жизней
Умел вместить? Любовник, Зверобой,


Солдат – все было в рыцарской манере.
…Он о Земле тоскует на Венере,
Вооружась подзорною трубой.


1926-1927



ДОСТОЕВСКИЙ


Его улыбка – где он взял ее? –
Согрела всех мучительно-влюбленных,
Униженных, больных и оскорбленных,
Кошмарное земное бытие.


Угармонированное свое
В падучей сердце – радость обреченных,
Истерзанных и духом исступленных –
В целебное он превратил питье.


Все мукой опрокинутые лица,
Все руки, принужденные сложиться
В крест на груди, все чтущие закон,


Единый для живущих – Состраданье,
Все, чрез кого познали оправданье,
И – человек почти обожествлен.


1926



ДУЧИЧ


«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины – граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспененною кормой.


Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.


«Земная дева ближе к небесам,
Чем к сердцу человеческому», – сам
Он говорит, и в истине той – рана.


Как тут любить? А если нет любви,
Сверкни, мечта, и в строфах оживи
Всю царственность республики Ядрана.


1933. Сентябрь, 5
Замок Hrastovec, Slovenija



ДЮМА


Дни детства. Новгородская зима.
Листы томов, янтарные, как листья.
Ах, нет изобразительнее кисти,
Как нет изобретательней ума.


Захватывающая кутерьма
Трех мушкетеров, участь Монте-Кристья.
Ты – рыцарство, ты – доблесть бескорыстья,
Блистательнейший Александр Дюма.


Вся жизнь твоя подобна редкой сказке.
Объектом гомерической огласки
Ты был всегда, великий чародей.


Любя тебя, как и во время оно,
Перед тобой клоню свои знамена,
Мишень усмешек будничных людей.


1927



ЕСЕНИН


Он в жизнь вбегал рязанским простаком,
Голубоглазым, кудреватым, русым,
С задорным носом и веселым вкусом,
К усладам жизни солнышком влеком.


Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком
В сиянье глаз. Отравленный укусом
Змей мятежа, злословил над Иисусом,
Сдружиться постарался с кабаком…


В кругу разбойников и проституток,
Томясь от богохульных прибауток,
Он понял, что кабак ему поган…


И Богу вновь раскрыл, раскаясь, сени
Неистовой души своей Есенин,
Благочестивый русский хулиган…


1925



ЖЕРОМСКИЙ


Он понял жизнь и проклял жизнь, поняв.
Людские души напоил полынью.
Он постоянно радость вел к унынью
И, утвердив отчаянье, был прав.


Безгрешных всех преследует удав.
Мы видим в небе синеву пустынью.
Земля разделена с небесной синью
Преградами невидимых застав.


О, как же жить, как жить на этом свете,
Когда невинные – душою дети –
Обречены скитаться в нищете!


И нет надежд. И быть надежд не может
Здесь, на земле, где смертных ужас гложет, –
Нам говорил Жеромский о тщете.


1926



ЗОЩЕНКО


– Так вот как вы лопочете? Ага! –
Подумал он незлобиво-лукаво.
И улыбнулась думе этой слава,
И вздор потек, теряя берега.


Заныла чепуховая пурга, –
Завыражался гражданин шершаво,
И вся косноязычная держава
Вонзилась в слух, как в рыбу – острога.


Неизлечимо-глупый и ничтожный,
Возможный обыватель невозможный,
Ты жалок и в нелепости смешон!


Болтливый, вездесущий и повсюдный,
Слоняешься в толпе ты многолюдной,
Где все мужья своих достойны жен.


1927



ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ



По кормчим звездам плыл суровый бриг
На поиски угаснувшей Эллады.
Во тьму вперял безжизненные взгляды
Сидевший у руля немой старик.


Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик,
Ни стрекотанье ветреной цикады,
Ничто не принесло ему услады:
В своей мечте он навсегда поник.


В безумье тщетном обрести былое
Умершее, в живущем видя злое,
Препятствовавшее венчать венцом


Ему объявшие его химеры,
Бросая морю перлы в дар без меры,
Плыл рулевой, рожденный мертвецом.


1926



ГЕОРГИЙ ИВАНОВ


Во дни военно-школьничьих погон
Уже он был двуликим и двуличным:
Большим льстецом и другом невеличным,
Коварный паж и верный эпигон.


Что значит бессердечному закон
Любви, пшютам несвойственный столичным,
Кому в душе казался всеприличным
Воспетый класса третьего вагон.


А если так – все ясно остальное.
Перо же, на котором вдосталь гноя,
Обмокнуто не в собственную кровь.


И жаждет чувств чужих, как рыбарь – клева;
Он выглядит «вполне под Гумилева»,
Что попадает в глаз, минуя бровь…


1926
Valaste



ИНБЕР


Влюбилась как-то Роза в Соловья:
Не в птицу роза – девушка в портного,
И вот в давно обычном что-то ново,
Какая-то остринка в нем своя…


Мы в некотором роде кумовья:
Крестили вместе мальчика льняного –
Его зовут Капризом. В нем родного –
Для вас достаточно, сказал бы я.


В писательнице четко сочетались
Легчайший юмор, вдумчивый анализ,
Кокетливость, печаль и острый ум.


И грация вплелась в талант игриво.
Вот женщина, в которой сердце живо
И опьяняет вкрадчиво, как «мумм».


1927



КЕЛЛЕРМАН


Материалистический туннель
Ведет нежданно в край Святого Духа,
Над чем хохочет ублажитель брюха –
Цивилизации полишинель.


Хам-нувориш, цедя Мускат-Люнель,
Твердит вселенной: «Покорись, старуха:
Тебя моею сделала разруха, –
Так сбрось капота ветхую фланель…»


Но в дни, когда любовь идет по таксе,
Еще не умер рыцарь духа, Аксель,
Чьей жизни целью – чувство к Ингеборг.


И цело завещанье Михаила
С пророчеством всему, что было хило,
Любви вселенческой познать восторг!


1926



КИПЛИНГ


Звериное… Зуб острый. Быстрый взгляд.
Решительность. Отчаянность. Отвага.
Борьба за жизнь – девиз кровавый флага.
Ползут. Грызутся. Скачут. И палят.


Идиллии он вовсе невпопад:
Уж слишком в нем кричат инстинкты мага.
Пестрит пантера в зарослях оврага.
Ревет медведь, озлясь на водопад.


Рисует он художников ли, юнг ли,
Зовет с собой в пустыни или джунгли,
Везде и всюду – дым, биенье, бег.


Забыть ли нам (о нет, мы не забудем!),
Чем родственен звероподобным людям
Приявший душу зверя человек…


1926



КОЛЬЦОВ


Его устами русский пел народ,
Что в разудалости веселой пляса,
Век горести для радостного часа
Позабывая, шутит и поет.


От непосильных изнурен забот,
Чахоточный, от всей души пел прасол,
И эту песнь подхватывала масса,
Себя в ней слушая из рода в род.


В его лице черты родного края.
Он оттого ушел, не умирая,
Что, может быть, и не было его


Как личности: страна в нем совместила
Все, чем дышала, все, о чем грустила,
Неумертвимая, как божество.


1925



КОНАН ДОЙЛЬ


Кумир сопливого ученика,
Банкира, сыщика и хулигана,
Он чтим и на Камчатке, и в Лугано,
Плод с запахом навозным парника.


Помилуй Бог меня от дневника,
Где детективы в фабуле романа
О преступленьях повествуют рьяно,
В них видя нечто вроде пикника…


«Он учит хладнокровью, сметке, риску,
А потому хвала и слава сыску!» –
Воскликнул бы любитель кровопийц,


Меня всегда мутило от которых…
Не ужас ли, что землю кроет ворох
Убийственных романов про убийц?


1926



КУЗМИН


В ут;нченных до плоскости стихах –
Как бы хроническая инфлуэнца.
В лице все очертанья вырожденца.
Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах.


Запутавшись в эстетности сетях,
Не без удач выкидывал коленца,
А у него была душа младенца,
Что в глиняных зачахла голубках.


Он жалобен, он жалостлив и жалок.
Но отчего от всех его фиалок
И пошлых роз волнует аромат?


Не оттого ль, что у него, позера,
Грустят глаза – осенние озера, –
Что он, – и блудный, – все же Божий брат?..


1926



КУПРИН


Писатель балаклавских рыбаков,
Друг тишины, уюта, моря, селец,
Тенистой Гатчины домовладелец,
Он мил нам простотой сердечных слов…


Песнь пенилась сиреневых садов –
Пел соловей, весенний звонкотрелец,
И, внемля ей, из армии пришелец
В душе убийц к любви расслышал зов…


Он рассмотрел вселенность в деревеньке,
Он вынес оправданье падшей Женьке,
Живую душу отыскал в коне…


И чином офицер, душою инок,
Он смело вызывал на поединок
Всех тех, кто жить мешал его стране.


1925



ЛЕРМОНТОВ



Над Грузией витает скорбный дух –
Невозмутимых гор мятежный Демон,
Чей лик прекрасен, чья душа – поэма,
Чье имя очаровывает слух.


В крылатости он, как ущелье, глух
К людским скорбям, на них взирая немо.
Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,
Он в девушках прочувствует старух.


Он в свадьбе видит похороны. В свете
Находит тьму. Резвящиеся дети
Убийцами мерещатся ему.


Постигший ужас предопределенья,
Цветущее он проклинает тленье,
Не разрешив безумствовать уму.


1926



МИРРА ЛОХВИЦКАЯ


Я чувствую, как музыкою дальней
В мой лиственный повеяло уют.
Что это там? – фиалки ли цветут?
Поколебался стих ли музыкальный?


Цвет опадает яблони венчальной.
В гробу стеклянном спящую несут.
Как мало было пробыто минут
Здесь, на земле, прекрасной и печальной!


Она ушла в лазурь сквозных долин,
Где ждал ее мечтанный Ванделин,
Кто человеческой не принял плоти,


Кто был ей верен многие века,
Кто звал ее вселиться в облака,
Истаять обреченные в полете…


1926



ЛЕСКОВ


Ее низы – изморина и затерть.
Российский бебеизм – ее верхи.
Повсюду ничевошные грехи.
Осмеркло все: дворец и церкви паперть.


Лжет, как историк, даже снега скатерть:
Истает он, и обнажатся мхи,
И заструят цветы свои духи,
Придет весна, светла как Божья Матерь,


И повелит держать пасхальный звон,
И выйдет, как священник на амвон,
Писатель, в справедливости суровый,


И скажет он: «Обжора Шерамур,
В больной отчизне дураков и дур
Ты самый честный, нежный и здоровый».


1927



МЕТЕРЛИНК


В земных телах подземная душа,
В своем же доме все они не дома,
Тревожит их планет других истома.
Дышать им нечем: дышат не дыша.


Луч солнечный – угрозней палаша
В глубоком преломленье водоема.
Жизнь на Юпитере кому знакома,
Что жизнь земных дворцов и шалаша?


Они глухие здесь, они слепые –
Все умирающие неживые,
Как с белыми ресницами Малэн.


Но зрячи в слепоте и тонкослухи
Глухонемые к трепетанью мухи, –
Как и они, – попавшей в липкий плен.


1926



МАЙН РИД


Я знаю, в детстве увлекались вы
Страной, где тлеет кратера воронка,
Где от любви исходит квартеронка
И скачут всадники без головы.


Где из высокой – в рост людской – травы
Следит команч, татуирован тонко,
За играми на солнышке тигренка,
И вдруг – свистящий промельк тетивы.


О той стране, где в грезах вы гостили
И о которой в снах своих грустили,
Красноречиво с вами говорит


Вождь светлых душ, в чьем красочном колчане
Таланта стрелы, скромный англичанин,
Друг юношества, капитан Майн Рид.


1925



МАРГЕРИТ


Стыдом и гневом грудь моя горит,
Когда себя не видя в мальчуганке,
Морализирующие поганки
Грязь льют на имя – «Виктор Маргерит».


От гнева и немой заговорит,
Когда амф;ры превратив в лоханки,
Бездушье безразличной элегантки
Грязнит вино помоями корыт…


Что ж, торжествуйте, хамы-нувориши,
Кто подлостью набил дома под крыши,
Чей мозг не более, чем камамбер…


«Вселенная в границах. Беспредельна
Одна лишь глупость человечья», – дельно
Уже давно сказал Густав Флобер.


1926



МАЯКОВСКИЙ


Саженным – в нем посаженным – стихам
Сбыт находя в бродяжьем околотке,
Где делает безд;рь из них колодки,
В господском смысле он, конечно, хам.


Поет он гимны всем семи грехам,
Непревзойденный в митинговой глотке.
Историков о нем тоскуют плетки
Пройтись по всем стихозопотрохам…


В иных условиях и сам, пожалуй,
Он стал иным, детина этот шалый,
Кощунник, шут и пресненский апаш:


В нем слишком много удали и мощи,
Какой полны издревле наши рощи,
Уж слишком он весь русский, слишком наш!


1926



МОПАССАН 1


Трагичный юморист, юмористичный трагик,
Лукавый гуманист, гуманный ловелас,
На Францию смотря прищуром зорких глаз,
Он тек по ней, как ключ – в одебренном овраге.


Входил ли в форт Beaumonde* пред ним спускались флаги.
Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ
Словами между букв, пером не по бумаге.


Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, –
Но женщина его пленительно свежа,
Незримой, изнутри, лазорью осиянна…


Художник-ювелир сердец и тела дам,
Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм,
И в этом – творчество Гюи де Мопассана.


1912. Апрель
Петербург


__________
*Высший свет (примеч. автора).



МОПАССАН 2


Все, что на паруснике «Bel-ami»*
Продумал он о людях непреложно:
Людьми не возмущаться невозможно,
Кто знал зверей, зовущихся людьми.


Понять способный суть войны, пойми:
В ее обожествленье все безбожно,
Как и в ее величье все ничтожно,
Как в чести здесь – в бесчестье для семьи…


Все на земле – с землею соразмерно:
Непривлекательна земная скверна,
И преходяща дней земных гряда.


Семь муз земных – лишь семеро уродов…
Для всех времен, как и для всех народов,
Одно есть постоянство: Никогда.


1926


__________
*«Милый друг» (фр.).



НАДСОН


Любовью к ближним щедро оделен,
Застенчивый, больной, несчастный лично,
Без голоса он вздумал петь публично,
Хвалой толпы бесслухой окрылен.


Он за глагол глаголов награжден
При жизни был. Стих плакал паралично.
Все в этой славе было неприлично:
Хвала глупцов и книги льнущей лен…


Неопытная в стиле юнокудрость,
Идейную в нем отыскала мудрость,
Его своим поэтом нарекла.


И умер Надсон, сам того не зная,
Что за алмазы приняла родная
Страна его изделья из стекла…


1926



НЕКРАСОВ


Блажен, кто рыцарем хотя на час
Сумел быть в злую, рабскую эпоху,
Кто к братнему прислушивался вздоху
И, пламенея верой, не погас.


Чей хроменький взъерошенный Пегас
Для Сивки скудную оставил кроху
Овса, когда седок к царю Гороху
Плелся поведать горестный рассказ…


А этот царь – Общественное Мненье, –
В нем видя обладателя именья
И барственных забавника охот,


Тоску певца причислил к лицемерью;
Так перед плотно запертою дверью
Рыдал Некрасов, русский Дон Кихот.


1925



НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО


Его возжег огнистый Дагестан
И Грузия, жемчужина Кавказа.
Ему дан дар цветистого рассказа,
Воображенья лебедь с детства дан.


Ни перед кем свой моложавый стан
Он не склонял. Не закрывая глаза,
Он в битвы шел, исполненный экстаза,
Но человека чтил всех в мире стран.


Скиталец по векам, свободы друг,
Он север ощущает, как и юг,
И двести книг создав, он сам не книжник.


Он – наш Жюль Верн, он – истинный поэт.
И, юноша восьмидесяти лет,
Он – Генерала Белого сподвижник.


1925



ОДОЕВЦЕВА


Все у нее прелестно – даже «ну»
Извозчичье, с чем несовместна прелесть…
Нежданнее, чем листопад в апреле,
Стих, в ней открывший жуткую жену…


Серпом небрежности я не сожну
Посевов, что взошли на акварели…
Смущают иронические трели
Насторожившуюся вышину.


Прелестна дружба с жуткими котами, –
Что изредка к лицу неглупой даме, –
Кому в самом раю разрешено


Прогуливаться запросто, в побывку
Свою в раю вносящей тонкий привкус
Острот, каких эдему не дано…


1926



ЭЛИЗА ОЖЕШКО


Отпенился фруктовый сад. И рьян
Луч солнечный, встревожив ароматы.
Незримая душа струится мяты,
И с ней сливает струйку валерьян.


Заполонил бушующий бурьян
Куртины роз. Гортензии изъяты.
Крокетусы запущенно-лохматы.
Глядит на голубой цикорий Ян.


И голубеет в пахаре преданье
О тезке-предке, выбравшем заданье:
Мечту труда увидеть наяву.


«Рви лебеду – и там, где было немо,
Жизнь зазвенит», – подбадривает Неман,
Любовно омывающий Литву.


1926



ОФФЕНБАХ


Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.


О сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! ты глаз Памяти не три.


Пусть сон мотивов, сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей, –


Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться, –
Сон музыки, которой нет больней!


1921



РЕЙМОНТ


Сама земля – любовница ему,
Заласканная пламенно и нежно.
Он верит в человечество надежно
И человеку нужен потому.


Я целиком всего его приму
За то, что блещет солнце безмятежно
С его страниц, и сладко, и элежно
Щебечущих и сердцу, и уму.


В кромешной тьме он радугу гармоний
Расцвечивал. Он мог в кровавом стоне
Расслышать радость. В сердце мужика –


Завистливом, себялюбивом, грубом –
Добро и честность отыскав, с сугубым
Восторгом пел. И это – на века.


1926



РЕМАРК


Он, как Евангелье, необходим
И, как насущность, он евангеличен.
Тем отличителен, что он отличен
От славословящих огонь и дым.


Пусть не художник он, но, раз своим
Пером способен быть междуязычен
И необычным, будучи обычен,
Нас волновать, преклонимся пред ним.


Покуда Конторек – заметь, историк! –
Городит чушь, наш жребий будет горек,
И нам сужден в удел вороний карк.


Я требую, чтоб дети с первой парты
Усвоили, что для вселенской карты
Священно имя скромное – Ремарк.


1933. Январь, 21
Toila



РИМСКИЙ-КОРСАКОВ


Мы любим с детства ночь под Рождество,
Когда бормочет о царе Салтане
И о невесте царской няня Тане,
Ушедшей в майской ночи волшебство.


Дивчата с парубками, в колдовство
Вовлечены, гуторят на поляне,
Как пел Садко в глубоком океане,
Пленен морским царем, пленив его.


К ним выйдя в эту пору, ты увидишь
Сервилию, невидимый град Китеж,
Кащея, Золотого петушка…


Взгрустнется о Снегурочке. Сев в санки,
О Младе вспомнив, ставши к Псковитянке
Искать путей, не сыщешь ни вершка…


1926



РОЛЛАН


Чистейший свет струится из кустов
Пред домиком в Вильнёве под Лозанной,
Свет излучающий и осиянный,
Каким всю жизнь светился Жан-Кристоф.


О, этот свет! В нем аромат цветов!
Свободу духа встретил он «Осанной»!
Свободы царь, свободы раб, внестанный
Мятеж души воспеть всегда готов.


Быть на земле нетрудно одиноким
Лишь тем, кто подвигом горит высоким,
Кто заключил в душе своей миры,


Кому насилья демон ненавистен,
Кто ищет в жизни истину из истин,
Вдыхая холод с солнечной горы.


1926



РОССИНИ


Отдохновенье мозгу и душе
Для девушек и правнуков поныне:
Оркестровать улыбку Бомарше
Мог только он, Эоловый Россини.


Глаза его мелодий ярко-сини,
А их язык понятен в шалаше.
Пусть первенство мотивовых клише
И графу Альмавиве, и Розине.


Миг музыки переживет века,
Когда его природа глубока, –
Эпиталамы или панихиды.


Россини – это вкрадчивый апрель,
Идиллия селян «Вильгельма Телль»,
Кокетливая трель «Семирамиды».


1917
Петербург



РОСТАН


Убожество действительных принцесс
Не требует словесного сраженья:
Оно роскошно. Но воображенья
Принцессу чту за чудо из чудес!


И кто из нас отъюнил юность без
Обескураживающего жженья
Крови, вспененной в жилах от броженья,
Вмещая в землю нечто от небес?


Кто из живущих не был Шантеклером,
Сумевшим в оперении беспером
Себе восход светила приписать?


Кто из жрецов поэзии – и прозы! –
Не сотворил в себе Принцессы Грезы,
О ком вздохнуть, – и на глазах роса?..


1926



САДОВНИКОВ


Как смеет быть такой поэт забыт,
Кто в русских красках столь разнообразен,
В чьих песнях обессмертен Стенька Разин
И выявлен невольниц волжских быт.


Моряна паруса судов зыбит,
До красоты в разгуле безобразен,
Плывет Степан и, чувствуя, что сглазен
Святой разбой, он гневом весь кипит…


О, не умолкнет песнь о Стеньке долго,
Пока не высохнет до капли Волга, –
Но автора родной не вспомнит край…


«Прощай, страна, река и в поле колос,
Прощай меня», – его я слышу голос…
– Нет, ты, поэт, страну свою прощай!


1926



САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН



Не жутко ли, – среди губернских дур
И дураков, туземцев Пошехонья,
Застывших в вечной стадии просонья,
Живуч неумертвимый помпадур?


Неблагозвучьем звучен трубадур,
Чей голос, сотрясая беззаконье,
Вещал в стране бесплодье похоронье,
Чей смысл тяжел, язвителен и хмур.


Гниет, смердит от движущихся трупов
Неразрушимый вечно город Глупов –
Прорусенный, повсюдный, озорной.


Иудушки из каждой лезут щели.
Страну одолевают. Одолели.
И нет надежд. И где удел иной?


1926



СОЛОГУБ


Неумолимо солнце, как дракон.
Животворящие лучи смертельны.
Что ж, что поля ржаны и коростельны? –
Снег выпадет. Вот солнечный закон.


Поэт постиг его, и знает он,
Что наши дни до ужаса предельны,
Что нежностью мучительною хмельны
Земная радость краткая и стон.


Как дряхлый триолет им омоложен!
Как мягко вынут из глубоких ножен
Узором яда затканный клинок!


И не трагично ль утомленным векам
Смежиться перед хамствующим веком,
Что мелким бесом вертится у ног?..


1926



СТАНЮКОВИЧ


Они умеют с бурею бороться,
Влюбленные в морской ультрамарин,
Будь то изнеженный гардемарин
Иль, с сиплым басом, грубый, пьяный боцман.


Им глубь морей – не то же ль, что колодца
Глубь для крестьян? Пусть койки без перин, –
Их в каждом порте ждет восторг «смотрин»,
Им без хлопот туземка отдается…


Они плывут от гавани и – до,
Где офицеры подзовут ландо,
И на кривых ногах пойдут матросы


Искать в тавернах женщин и вина –
В немудрых радостях земного дна
Об океанском дне залить вопросы…


1926



ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН


Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,


Фокстротт, кинематограф и лото –
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто?


Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя


Над вечно первенствующей планетой…
Он – в каждой песне, им от сердца спетой, –
Иронизирующее дитя.


1926



КАРОЛИНА ПАВЛОВА


«В пример развенчан Божьим Рим судом
Вам, мира многогранные владыки.
Земля и Небо, отвращая лики,
Проходят, новый обреча Содом».


Так возвещала Павлова о том,
Что наболело в сердце горемыки,
И те, кто духом горни и велики,
Почли ее стихов ключистый том.


И вся она, с несбывшеюся славой –
Неаполь, город, вымощенный лавой –
Застывшими отбросами горы.


Вселенен лик ее Маркиза Позы,
Вошедшего в девические грезы,
Ей стих сберегшего до сей поры…


1926



ПАСТЕРНАК


Когда в поэты тщится Пастернак,
Разумничает Недоразуменье.
Мое о нем ему нелестно мненье:
Не отношусь к нему совсем никак.


Им восторгаются – плачевный знак.
Но я не прихожу в недоуменье:
Чем бестолковее стихотворенье,
Тем глубже смысл находит в нем простак.


Безглавых тщательноголовый пастырь
Усердно подновляет гниль и застарь
И бестолочь выделывает. Глядь,


Состряпанное потною бездарью
Пронзает в мозг Ивана или Марью,
За гения принявших заурядь.


1928. Март, 29



ПОТЕМКИН


Его я встретил раза два в гостиной
У Сологуба в грешный год войны,
Когда мы были пьяны и гнойны
Своей опустошенностью гордынной…


Американцем он казался: длинный,
Проборчатый – как янки быть должны –
В сопровождении своей жены –
Красавицы воистину картинной.


О чем он пел? Кому он отдал рань
Своей души? Простецкая герань
К цветам принадлежит, что ни скажите…


Над пошлостью житейскою труня,
Незлобивость и скромность сохраня,
Посильно он рассказывал о быте…


1926



ПРУТКОВ


Как плесень на поверхности прудков,
Возник – он мог возникнуть лишь в России –
Триликий бард, в своей нелепой силе
Не знающий соперников, Прутков.


Быть может, порождение глотков
Струй виноградных, – предков не спросили, –
Гимнастика ль умов, но – кто спесивей
Витиеватого из простаков?


Он, не родясь, и умереть не может.
Бессмертное небытие тревожит:
Что, если он стране необходим?


Что, если в нежити его живучей
Она, как в зеркале, находит случай
Узреть себя со всем житьем своим?..


1927



ПУШКИН


Есть имена как солнце! Имена –
Как музыка! Как яблоня в расцвете!
Я говорю о Пушкине: поэте,
Действительном в любые времена!


Но понимает ли моя страна –
Все эти старцы, юноши и дети, –
Как затруднительно сказать в сонете
О том, кем вся душа моя полна?


Его хвалить! – пугаюсь повторений…
Могу ли запах передать сирени?
Могу ль рукою облачко поймать?


Убив его, кому все наши вздохи,
Дантес убил мысль русскую эпохи,
И это следовало бы понять…


1926



ПШИБЫШЕВСКИЙ



Свершает он, подвластный Сатане,
Строй черных месс запретным обаяньям.
Он одиночным вверился скитаньям,
Его сопровождает черный снег.


Мысль видит избавленье в смертном сне
Своим мучительным воспоминаньям,
И всей земле с ее непониманьем
Начертан им девиз надменный: «Вне».


В час чуда город мертвых аметисты
Прольет из глаз. Раскаяньем пречисты,
Для вечной сказки все сыны земли


Во имя счастья оросят слезою
Свои глаза. Но Каина стезею
Идущий не поверит им вдали…


1926



ТАГОР


За синим кружевным массивом гор,
Где омывает ноги Ганг у йога,
Где вавилонская чужда тревога
Блаженной умудренности озер,


Где благостен животворящий взор
Факиров, аскетически и строго
Ведущих жизнь – отчизна полубога
Под именем Рабиндранат Тагор.


Он – Простота, а в ней – душа вселенной.
Знай, европейских предрассудков пленный:
Твой ложен путь, проложенный в тщете.


Услады ложны. Ложны мысли. Ложны
Дела твои. Внемли, что полубожный
Твердит поэт, чье сердце – в простоте.


1927



МАРК ТВЕН


На Самуэле Клеменсе был грим,
Как на шуте, комического дара
Дремала в нем волнующая чара,
Но до поры он миром не был зрим.


Путь к славе расстилался перед ним,
Уже звучать готовилась фанфара:
«Ты смеха царь, так вот тебе тиара, –
Бери победоносный псевдоним!»


Я не решился бы держать пари,
Что вы не знали Финна Гекльберри,
Что не пленял вас в юности Том Сойер,


Что чуть не выливалась кровь из вен,
Кто б ни были вы – индус, швед иль боэр, –
Когда вас обвораживал Марк Твен!


1925



АЛЕКСЕЙ К. ТОЛСТОЙ


Языческие времена Днепра,
Обряд жрецов Перуну и Яриле,
Воспламенив, поэта покорили,
Как и Ивана Грозного пора.


Их воскрешал нажим его пера:
Являемы для взоров наших были
Высокопоэтические были,
Где бились души чище серебра…


А как природу пела эта лира!
А как смертельно жалила сатира!
Как добродушный юмор величав!


Гордясь своею родиной, Россией,
Дыша императрицею Марией,
Он пел любовь, взаимности не ждав.


1925



АЛЕКСЕЙ Н. ТОЛСТОЙ


В своих привычках барин, рыболов,
Друг, семьянин, хозяин хлебосольный,
Он любит жить в Москве первопрестольной,
Вникая в речь ее колоколов.


Без голосистых чувств, без чутких слов
Своей злодольной родины раздольной,
В самом своем кощунстве богомольной,
Ни душ, ни рыб не мил ему улов…


Измученный в хождениях по мукам,
Предел обретший беженским докукам,
Не очень забираясь в облака,


Смотря на жизнь, как просто на ракиту
Бесхитростно прекрасную, Никиту
Отец не променяет на века…


1925



ЛЕВ ТОЛСТОЙ


Он жил в Утопии. Меж тем в Москве
И в целом мире, склонные к причуде,
Забыв об этом, ждали, что все люди
Должны пребыть в таком же волшебстве.


И силились, с сумбуром в голове,
Под грохоты убийственных орудий,
К нему взнести умы свои и груди,
Бескрылые в толстовской синеве…


Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяный
Скитались перед Ясною Поляной,
Измученные в блуде и во зле.


К ним выходило старческое тело,
Утешить и помочь им всем хотело
И – не могло: дух не был на земле…


1925. Ноябрь



ТОМА


Его мотив – для сердца амулет,
А мой сонет – его челу корона.
Поют шаги: Офелия, Гамлет,
Вильгельм, Реймонт, Филина и Миньона.


И тени их баюкают мой сон
В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит в унисон,
Лия лучи сверкающих созвучий.


Слух пьет узор нюансов увертюр,
Крыла ажурной грацией амур
Колышет грудь кокетливой Филины.


А вот страна, где звонок аромат,
Где персики влюбляются в гранат,
Где взоры женщин сочны, как маслины.


1908
С.-Петербург



ТУМАНСКИЙ


Хотя бы одному стихотворенью
Жизнь вечную сумевший дать поэт
Хранит в груди божественный секрет:
Обвеевать росистою сиренью.


Что из того, что склонны к засоренью
Своих томов мы вздором юных лет!
Сумей найти строфу, где сора нет,
Где стих зовет ползучих к воспаренью!


Восторга слезы – как весенний дождь!
Освобожденная певица рощ
Молилась за поэта не напрасно:


Молитве птичьей вняли небеса, –
Любим поэт, кто строки набросал,
Звучащие воистину прекрасно!


1926



ТУРГЕНЕВ


Седой колосс, усталый, старый лев*
С глазами умирающей газели*,
Он гордый дух*, над ним всю жизнь висели
Утесы бед и смерть, оскалив зев…


Как внятен женских русских душ напев
Ему в его трагичной карусели
От Франции и до страны метели,
Где тлел к нему неправый, мелкий гнев…


Его натуре хрупкой однолюба,
Кому претило все, что в жизни грубо,
Верна любовь к певунье, в чье гнездо


Он впущен был, и – горькая победа, –
Ему давала в роли Людоеда
Тургеневу! – Полина Виардо…


1925


__________
*Выражения М. Ковалевского, А. Писемского, Гонкура



ТЮТЧЕВ


Мечта природы, мыслящий тростник,
Влюбленный раб роскошной малярии,
В душе скрывающий миры немые,
Неясный сердцу ближнего, поник.


Вечерний день осуеверил лик,
В любви последней чувства есть такие,
Блаженно безнадежные. Россия
Постигла их. И Тютчев их постиг.


Не угасив под тлеющей фатою
Огонь поэтов, вся светясь мечтою,
И трепеща любви, и побледнев,


В молчанье зрит страна долготерпенья,
Как омывает сорные селенья
Громокипящим Гебы кубком гнев.


1926



ТЭФФИ


С Иронии, презрительной звезды,
К земле слетела семенем сирени
И зацвела, фатой своих курений
Обволокнув умершие пруды.


Людские грезы, мысли и труды –
Шатучие в земном удушье тени –
Вдруг ожили в приливе дуновений
Цветов, заполонивших все сады.


О, в этом запахе инопланетном
Зачахнут в увяданье незаметном
Земная пошлость, глупость и грехи.


Сирень с Иронии, внеся расстройство
В жизнь, обнаружила благое свойство:
Отнять у жизни запах чепухи…


1925



УАЙЛЬД


Его душа – заплеванный Грааль,
Его уста – орозненная язва…
Так: ядосмех сменяла скорби спазма,
Без слез рыдал иронящий Уайльд.


У знатных дам, смакуя Ривезальд,
Он ощущал, как едкая миазма
Щекочет мозг, – щемящего сарказма
Змея ползла в сигарную вуаль…


Вселенец, заключенный в смокинг дэнди,
Он тропик перенес на вечный ледник, –
И солнечна была его тоска!


Палач-эстет и фанатичный патер,
По лабиринту шхер к морям фарватер,
За Красоту покаранный Оскар.


1911
С.-Петербург



УИТМЕН


«О, тени тень, всесильный человек,
Проспавший самого себя, я знаю:
Премудрость скрыта, равная Синаю,
В твоей златовенчанной голове.


Кто б ни был ты, привет твоей листве,
Снежинкам, ручейкам, цветам и маю,
Я человечество воспринимаю,
Бессмертье видя в бренном естестве».


Так говорит поэт страны рассудка,
Кому казалась домом проститутка,
Мертвецкой страсти и дворцом греха,


Кто видел в девке, смертью распростертой,
Громадный дом, уже при жизни мертвый,
Где тел мужских кипели вороха…


1926



ФЕТ


Эпоха робкого дыханья… Где
Твое очарованье? Где твой шепот?
Практичность производит в легких опыт,
Что вздох стал наглым, современным-де…


И вот взамен дыханья – храп везде.
Взамен стихов – косноязычный лопот.
Всех соловьев практичная Европа
Дожаривает на сковороде…


Теперь – природы праздный соглядатай –
О чем бы написал под жуткой датой
Росистым, перламутровым стихом?


В век, деловой красою безобразный,
Он был бы не у дел, помещик праздный,
Свиставший тунеядным соловьем…


1926



ФОФАНОВ


Большой талант дала ему судьба,
В нем совместив поэта и пророка.
Но властью виноградного порока
Царь превращен в безвольного раба.


Подслушала убогая изба
Немало тем, увянувших до срока.
Он обезвремен был по воле рока,
Его направившего в погреба.


Когда весною – в Божьи именины, –
Вдыхая запахи озерной тины,
Опустошенный, влекся в Приорат,


Он, суеверно в сумерки влюбленный,
Вином и вдохновеньем распаленный,
Вливал в стихи свой скорбный виноград…


1926



ЦВЕТАЕВА


Блондинка с папироскою, в зеленом,
Беспочвенных безбожников божок,
Гремит в стихах про волжский бережок,
О в персиянку Разине влюбленном.


Пред слушателем, мощью изумленным,
То барабана дробный говорок,
То друга дева, свой свершая срок,
Сопернице вручает умиленной.


То вдруг поэт, храня серьезный вид,
Таким задорным вздором удивит,
Что в даме – жар и страха дрожь – во франте…


Какие там «свершенья» ни верши,
Мертвы стоячие часы души,
Не числящиеся в ее таланте…


1926



ЧАЙКОВСКИЙ


Прослышанье потусторонних звуков.
Безумье. Боль. Неврастения. Жуть.
Он разбудил звучащую в нас суть
И, показав, исчезнул, убаюкав.


Как жив он в нас, он будет жив для внуков,
Он, чьим мотивом можно бы вздохнуть.
Его забыть ли нам когда-нибудь,
Кто в сердце оживлял так много стуков?


И позабыть ли нам порыв простой,
Как на канавке Зимней в час пустой
Во встречу с Лизой верили упрямо?


И знали на Литейном особняк,
Где перед взорами ночных гуляк
Мелькала в окнах Пиковая Дама…


1926



ЧЕХОВ


Не знаю, как для англичан и чехов,
Но он отнюдь для русских не смешон,
Сверкающий, как искристый крюшон,
Печальным юмором серьезный Чехов.


Провинциалки, к цели не доехав,
Прощались с грезой. Смех их притушен.
И сквозь улыбку мукою прожжен
Удел людей разнообразных цехов.


Как и тогда, как много лет назад,
Благоухает наш вишневый сад,
Где чувства стали жертвой мелких чувствец…


Как подтвержденье жизненности тем –
Тем пошлости – доставлен был меж тем
Прах Чехова в вагоне из-под устриц…


1925


ЧИРИКОВ


Вот где окно, распахнутое в сад,
Где разговоры соловьиной трелью
С детьми Господь ведет, где труд безделью
Весны зеленому предаться рад.


Весенний луч всеоправданьем злат:
Он в схимническую лиётся келью,
С пастушескою он дружит свирелью,
В паркетах отражается палат.


Не осудив, приять – завидный жребий!
Блажен земной, мечтающий о небе,
О души очищающем огне,


О – среди зверства жизни человечьей –
Чарующей, чудотворящей речи,
Как в вешний сад распахнутом окне!..


1926



ШЕКСПИР


Король, возвышенный страданьем, Лир
Обрел слова: «Нет в мире виноватых».
Всегда рассветным не пребыть в закатах
И не устать их славить строю лир.


Но оттого не лучше бренный мир,
В каких бы взору ни был явлен датах.
В его обманах изнемог проклятых
Мучительно любивший жизнь Шекспир.


Проклятого не прокляв, веря глухо
В бессмертье человеческого духа,
Чем выше возлетел, тем глубже пасть


Был обречен, мифически нездешний,
Мудрец постиг, в истоме ночи вешней,
Что душу обессмерчивает страсть.


1927



ШМЕЛЕВ


Все уходило. Сам цветущий Крым
Уже задумывался об уходе.
В ошеломляемой людьми природе
Таилась жуть. Ставало все пустым.


И море посинелым и густым
Баском ворчало о людской свободе.
И солнце в безучастном небосводе
Светило умирающим живым.


Да, над людьми, в страданьях распростертых,
Глумливое светило солнце мертвых
В бессмысленно-живом своем огне,


Как злой дракон совсем из Сологуба,
И в смехе золотом все было грубо
Затем, что в каждом смерть была окне…


1927



ШОПЕН


Кто в кружева вспененные Шопена,
Благоуханные, не погружал
Своей души? Кто слаже не дрожал,
Когда кипит в отливе лунном пена?


Кто не склонял колени – и колена! –
Пред той, кто выглядит, как идеал,
Чей непостижный облик трепетал
В сетях его приманчивого плена?


То воздуха не самого ли вздох?
Из всех богов наибожайший бог –
Бог музыки – в его вселился opus,


Где все и вся почти из ничего,
Где все объемны промельки его,
Как на оси вращающийся глобус!


1926



ГЕОРГ ЭБЕРС


Его читатель оправдать злодея,
Как император Каракалла, рад,
В Александрию из Канопских врат
Входя в лучах Селены, холодея.


Не у него ль береза ждет Орфея,
Надев свой белый праздничный наряд,
И ламия с эмпузой вдоль оград
Скользят, Гекаты мрачным царством вея?


Изнежив ароматом древних стран,
Слепя сияньем первых христиан,
Прогнав тысячелетние туманы,


Он, точно маг, из праха нас вознес
К годам, где чудо деял, как Христос,
Премудрый Аполлоний из Тианы.


1926



ХРИСТО БОТЕВ


О многом мог бы рассказать Дунай:
Хотя б о том, как на пути к немецкой
Земле, австрийский пароход «Радецкий»
Был полонен одной из смелых стай.


Попробуй в простолюдине узнай
Борца за независимость, в чьей детской
Душе взметнулся пламень молодецкий:
Мечта поэта, крылья распластай!


Так из Румынии, страны напротив,
Водитель чет, отважный Христо Ботев,
Свою дружину сгрудил в Козлодуй,


И на Врачанском окружен Балкане
Турецкою ордой, на поле брани
Сражен, воззвал он к смерти: «Околдуй!»


1933. Декабрь, 25
София


///////////////////////////


Однажды любовь заходила
в мятежную душу мою.
Смеялась, сверкала, искрила
у счастья на самом краю.
Недолго радушие длилось.
Ввиду предстоящей беды
соскучилась и истомилась.
Истошно просила воды.
Воды родниковой и чистой.
Немножечко - каплю, глоток.
Ютилась на липе ветвистой,
Глазами искала исток.
Но солнце упорно молчало,
Всходило, взрослело и жгло.
Смотрело, порой насмехалось -
Мол как тебе не повезло.
Любовь забывалась ночами
Три года, а может, три дня.
Давилась сухими слезами,
Звала - пожалейте меня.
Но хмурилось сухо светило,
Насмешливо пряталось в тень.
А может, кого-то любило,
К примеру, насмешливый день.
Любовь умирала без пищи,
Без крова, воды и тепла.
И если её кто-то ищет-
Напрасно.
Почти умерла.
На ветках качаются строчки,
На струнах усталой души.
Всё ищут приют на листочке
И песню слагают в тиши.




/////////////////////
в этом доме давно нет огня
в этом доме давно нет меня
в этом доме никто не живёт.
но приходит к нему рыжий кот.


котик этот совсем не простой
он имеет окрас золотой
он садится у двери и ждёт
может кто-то сегодня придёт


если в мисках под дверью еда
значит
кто-то приходит сюда
значит завтра он тоже придёт
и останется
думает кот


как же можно уйти от стены
если жили тут все до войны
котик знает что значит война
это значит от взрыва стена


пошатнулась гляди упадёт
размышляет задумчивый кот
если мне доставляют еду
значит скоро обратно придут


ремонтировать будут и жить
будет с кем мне обратно дружить
и какая тупая война
знать бы где тот живёт сатана


по кошачьи б его отшептал
чтобы он тут же в бездну упал
и тогда я не жил бы один
ну какой же он боже кретин


одинокими делать котов
разрушать людям стены и кров
причинять для себя головняк
видно с ним что-то как-то не так






Другие статьи в литературном дневнике:

  • 29.04.2023. ***