"Гость на празднике Бон"Я не сумел бы внятно объяснить другому человеку, что такое
красота, и сомневался, что на это будет способен кто-то еще.
Определения, которые я встречал в книгах по философии и искусству,
можно было не брать в расчет. Их громоздкие и неловкие конструкции
были полностью лишены того качества, которое они пытались определить,
что было для меня ясным свидетельством их никчемности. Но я хорошо
знал, что слова, неспособные объяснить красоту, могут удерживать ее и
даже создавать.
Я вижу на красном ворсе ковра несколько раскатившихся монет -
совсем рядом. Они чуть расплываются в моих глазах, из-за чего их блеск
кажется мягким и успокаивающим. Но в нем все равно присутствует
холодок опасности, которым веет от металла даже в самых мирных
инкарнациях.
Прямая угроза, исходящая от обнаженной стали, всегда казалась мне
ничтожной по сравнению с потаенным ужасом повседневности. Именно от
него люди издавна прятали в книгах то лучшее, что им удавалось добыть
в скудных каменоломнях своих душ. Так же зарывали когда-то в землю
монеты во время смуты. Разница в том, что беспорядки, при которых надо
прятать деньги, случаются в мире редко, а бесконечная катастрофа
красоты, от которой ее пытаются сохранить в книгах, происходит в нем
постоянно. Эта катастрофа и есть жизнь. И уберечь на самом деле нельзя
ничего - так же можно пытаться спасти приговоренного к смерти, делая
его фотографии перед казнью. Я знал только одну книгу, автору которой
что-то подобное удалось. Это была “Хагакурэ”.
“Я постиг, что путь самурая - это смерть”. Все остальное в книге
было просто комментарием к этим словам, вторичным смыслом, возникавшим
от приложения главного принципа к разным сторонам человеческого опыта.
Отнеся их к красоте, я впервые стал понимать, где искать ее тайну. Все
дороги, на которых она встречалась человеку, упирались в смерть. Это
значило, что поиск прекрасного в конечном счете вел к гибели, то есть
смерть и красота оказывались, в сущности, одним и тем же.
Монеты уходят из моего поля зрения, и теперь я вижу только одну
из них. Она безупречно кругла, как и положено монете. Самая
совершенная фигура, окружность - это и есть смерть, потому что в ней
слиты конец и начало. Тогда безупречная жизнь должна быть окружностью,
которая замкнется, если добавить к ней одну-единственную точку.
Совершенная жизнь - это постоянное бодрствование возле точки смерти,
думал я, ожидание секунды, когда распахнутся ворота, за которыми
спрятано самое важное. От этой точки нельзя удалиться, не потеряв из
виду главного; наоборот, надо постоянно стремиться к ней, и отблеск
красоты сможет озарить твою жизнь, сделав ее если не осмысленной, то
хотя бы не такой безобразной, как у большинства. Так я понимал слова
“Хагакурэ”: “В ситуации “или/или” без колебаний выбирай смерть”.
Скрытое в словах, в отличие от спрятанного в землю, предназначено
для других, или, как это бывает с лучшими из книг, ни для кого.
“Хагакурэ” как раз относилась к книгам ни для кого - Дзете приказал
бросить все записанные за ним слова в огонь. Красота этой книги была
совершенна потому, что у нее не должно было быть читателя; она была
подобна цветку с вершины, не предназначенному для человеческих глаз.
Ее судьба походила на судьбу самого Дзете, собиравшегося уйти из жизни
вслед за господином, но оставшегося жить по его воле; если уподобить
книги людям, “Хагакурэ” была среди них таким же самураем, как Дзете
был им среди людей.
Чем еще была эта книга? Как ни страннно, я думаю, что выражением
любви. Это не была любовь к людям или миру. У нее, похоже, не было
конкретного предмета. А если он и был, нам про это не узнать - Дзете
считал, что любовь достигает идеала, когда человек уносит с собой в
могилу ее тайну. Именно так он хотел поступить с надиктованной им
книгой; не его вина, что эту тайну узнали другие.
