Я часто вспоминаю сад пустой – пустой, как мир без имени, без грёзы,
где, словно богомольцы на постой, столпились пожелтевшие берёзы
у входа. Но калитка заперта, забор ощерил выгнившие жерди.
Щемящая такая пустота, что страшно даже шляющейся смерти.
Бессмысленно рассказывать о том, что рухнула, состарившись, беседка,
ведь я дышу – дышу в саду пустом, как временем надломленная ветка
черемухи, что вряд ли здесь росла: здесь остовы от яблони и вишни,
и, как Иван не помнящий родства, я – третий и, по-видимому, лишний.
Я был здесь мальчиком. Зачем-то рвал плоды, соседка зазевается как только,
и прятался, своей боясь мечты, в сарае, крытом звёздами и толем.
Я мыл плоды в кадушке у пруда – цикады пели, квакали лягушки,
ночные звёзды падали туда, где яблоки барахтались в кадушке.
…Соседки нет. Не сушится бельё, нет и намёка чуткого вниманья,
вмешательства её в небытиё пустого сада в центре мирозданья.
Я здесь один. Я бог забытых мест. Я помню до подробностей мельчайших,
кто нёс за гробом вышивку и крест, кто снял с плиты перекипевший чайник,
кто был влюблён... Теперь в саду пустом нет ничего, что дорого, в помине.
Но я дышу,точней – глотаю ртом и воздух, и спасительное имя.
